831 60. Функция. Под психологической функцией я понимаю известную форму психической деятельности, которая принципиально остается равной себе при различных об­стоятельствах. С энергетической точки зрения функция есть форма проявления либидо (см.), остающаяся прин­ципиально равной себе при различных обстоятельствах, приблизительно в том смысле, в котором физическая сила может рассматриваться каждый раз как форма про­явления физической энергии. Я различаю, в общем, че­тыре основные функции: две рациональные и две ирра­циональные, а именно, мышление, чувство, ощущение и интуицию (см.). Почему я устанавливаю именно эти четыре функции в качестве основных, для этого я не могу вполне указать априорного основания, а могу лишь под­черкнуть, что такое понимание выработалось у меня в течение многолетнего опыта. Я отличаю эти функции одну от другой потому, что они не допускают ссылки друг на друга или соответственно не могут быть сведены одна на другую. Принцип мышления, например, абсолютно отличается от принципа чувства и т.д. Эти функции я отличаю принципиально от фантазий (см.) потому, что фантазирование представляется мне своеобразной фор­мой деятельности, могущей проявляться во всех четырех основных функциях. Воля (см.) представляется мне без­условно вторичным психическим явлением; также и вни­мание.

832 61. Чувства. Определенные посредством чувственного анализа содержания или материал чувствующей фун­кции (см. чувство). Следует отличать от эмпатии (см.).

578

833   62. Чувство (см. также подчиненная функция). Я причисляю чувство к четырем основным психологическим функциям. Я не могу примкнуть к тому психологиче­скому направлению, которое рассматривает чувство как вторичное явление, зависящее от «представлений» или ощущений; напротив, я считаю вместе с Гефдин-гом, Вундтом, Леманом, Кюльпе, Бальдвином и други­ми, что чувство есть самостоятельная функция sui generis (особого рода).*

834   Чувство есть прежде всего процесс, происходящий между эго и каким-нибудь данным содержанием, при­том процесс, придающий содержанию известную цен­ность в смысле принятия или отвержения его («удо­вольствие» или «неудовольствие»), но далее, это также процесс, который помимо определенного содержания сознания или ощущений данного момента может воз­никнуть, так сказать, изолированно, в качестве настро­ения. Этот последний процесс может стоять в причинной связи с более ранними содержаниями сознания, хотя необходимости в этом нет, ибо он столь же легко возни­кает и из бессознательных содержаний, что вполне дока­зывается психопатологией. Однако и настроение — будь оно общим или же лишь частичным чувством — сви­детельствует об оценке, но об оценке не определенного, единичного содержания сознания, а всего наличного в настоящий момент состояния сознания, притом опять-таки в смысле принятия или отвержения его.

835   Поэтому чувство есть прежде всего вполне субъективный процесс, который может быть во всех отноше­ниях независим от внешнего раздражения, хотя он пристегивается к каждому ощущению.** Даже «безраз­личное» ощущение имеет «чувственную окраску», а именно окраску безразличия, что опять-таки выражает известную оценку. Поэтому чувство есть также разно­видность суждения, отличающаяся, однако, от интел­лектуального суждения постольку, поскольку оно со-стаивается не для установления логической связи, а

* К истории понятия чувства и к теории чувства сравн: Wundt, Grundz. d.phys. Psych. Lehmann, Die Hauptgesetze des menschlichen Gefiihlslebens; Nahlowsky. Das Gefiihlsleben in seinen wesentlichen Erscheinungen; Lehmann. Die Hauptgesetze des menschlichen Gefiihlslebens.

** К вопросу о различии чувства и ощущения см.: Wundt, Grundz. d. phys. Psych., I, p.350 ff.

579

для установления прежде всего субъективного приня­тия или отвержения. Оценка при помощи чувства рас­пространяется на всякое содержание сознания, какого бы рода оно ни было. Если интенсивность чувства по­вышается, то возникает аффект (см.), который есть состояние чувства с заметными телесными иннерваци-ями. Чувство отличается от аффекта тем, что оно не вызывает заметных телесных иннервации, т. е. вызы­вает их не больше и не меньше, чем обычный мысли­тельный процесс.

836       Обычно «простое» чувство конкретно (см.), т. е. смешано с элементами других функций, например очень часто с ощущениями. В таком, специальном слу­чае чувство можно обозначить, как аффективное или же (как в настоящей работе) чувство-ощущение, при­чем под этим понятием я разумею прежде всего, нераз­дельное слияние чувства с элементами ощущения. Такое характерное смешение находится везде, где чувство оказывается недифференцированной функцией, яснее всего в психике невротика с дифференцированным мышлением. Хотя чувство само по себе есть функция самостоятельная, однако оно может оказаться в зави­симости от другой функции, например от мышления, вследствие чего возникает такое чувство, которое со­провождает мышление и лишь постольку не вытесня­ется из сознания, поскольку оно укладывается в интел­лектуальные сочетания.

837       От обыкновенного конкретного чувства следует от­личать чувство абстрактное, как абстрактное понятие (см. мышление) отбрасывает отличительные черты ох­ватываемых им вещей, так и абстрактное чувство под­нимается над различиями отдельных, оцененных им содержаний и создает «настроение» или такое состоя­ние чувства, которое охватывает все отдельные различ­ные оценки и тем самым снимает их. Как мышление упорядочивает содержания сознания, подводя их под по­нятия, так чувство упорядочивает сознательные содер­жания по их ценности для своего носителя. Чем конк­ретнее чувство, тем субъективнее и персональнее установленная им ценность; напротив, чем чувство аб­страктнее, тем более общей и объективной становится устанавливаемая им ценность. Как совершенно абст­рактное понятие уже не покрывает единичности и осо­бенности вещей, а лишь их всеобщность и неразлич-

580

ность, так и совершенно абстрактное чувство не покры­вается уже единичным моментом и его чувствующей окраской, но лишь совокупностью всех моментов и их неразличностью. Согласно этому, чувство, подобно мышлению, есть функция рациональная, ибо, по сви­детельству опыта, ценности, в общем, устанавливают­ся по законам разума точно так же, как понятия, в общем, образуются по законам разума.

838  Понятно, что вышеприведенные определения вовсе  еще не характеризуют сущности чувства, а дают лишь внешнее описание его. Интеллектуальная способность понятий оказывается неспособной формулировать на языке понятий сущность чувства, потому что мышле­ние принадлежит к категории, несоизмеримой с чувст­вом, как и вообще ни одна из основных психологиче­ских функций не может быть сполна выражена через другую. Этому обстоятельству надо приписать и то, что никакое интеллектуальное определение не сможет ког­да-нибудь передать сколько-нибудь удовлетворительно специфические особенности чувства. Классификация чувств ничего еще не дает для постижения их сущно­сти, потому что даже самая точная классификация сможет передать лишь то интеллектуально постигае­мое содержание, с которым или в связи с которым чувства появляются, но не сможет ухватить специфи­ческие особенности чувства. Сколько есть различных, интеллектуально постигаемых классов содержаний, столько можно установить и различных чувств, но сами чувства этим отнюдь еще не классифицируются исчер­пывающим образом, потому что кроме всех возможных интеллектуально постигаемых классов содержаний су­ществуют еще чувства, не укладывающиеся ни в какие интеллектуальные рубрики. Уже сама мысль о класси-фифкации интеллектуальна и поэтому несоизмерима с сущностью чувства. Поэтому мы должны удовлетво­риться указанием на границы данного понятия.

839   Способ оценки при помощи чувства можно сопоставить с интеллектуальной апперцепцией как апперцеп­цию ценности. Можно различать активную и пассив­ную апперцепцию при помощи чувства. Пассивный акт чувства характеризуется тем, что какое-нибудь содер­жание возбуждает или привлекает чувство, оно вы­нуждает у субъекта чувствующее участие. Активный же акт чувства, напротив, распределяет ценности от

581

лица субъекта, он оценивает содержания по интенции, притом почувствующей, а не интеллектуальной интен­ции. Поэтому активное чувство есть направленная функция, волевой акт, например любовь в противопо­ложность к влюбленности, тогда как влюбленость была бы не направленным, пассивным чувством, как на то указывает и само словоупотребление, характеризую­щее первое как деятельность, а второе — как состоя­ние. Ненаправленное чувство есть чувствующая инту­иция. Это означает, что, строго говоря, только активное, направленное чувство можно обозначать как рациональное; напротив, пассивное чувство иррацио­нально, поскольку оно создает ценности без содействия субъекта, а, может быть, даже против его намерения. Когда общая установка индивида ориентируется чувст­вующей функцией, то мы говорим о чувствующем ти­пе (см. тип).

840 63. Эго. Под эго я понимаю комплекс идей, представ­лений, составляющий для меня центр поля моего со­знания и который, как мне кажется, обладает в высо­кой степени непрерывностью и тождественностью (идентичностью) с самим собой. Поэтому я говорю об эго-комплексе.* Этот комплекс есть настолько же со­держание сознания, насколько и условие сознания (см. сознание), ибо психический элемент осознан мной по­стольку, поскольку он отнесен к эго-комплексу. Одна­ко, поскольку эго есть лишь центр моего поля созна­ния, оно не тождественно с моей психикой в целом, а является лишь комплексом среди других комплексов. Поэтому я различаю между эго и самостью (см.), поскольку эго есть лишь субъект моего сознания, само­сть же есть субъект всей моей психики, включающей также и ее бессознательное. В этом смысле самость была бы идеальной сущностью (величиной), включаю­щей в себя эго. В бессознательных фантазиях самость часто возникает в виде сверхординарной (необычной) или идеальной личности, вроде Фауста у Гете или Заратустры у Ницше. Именно для сохранения идеаль­ного образа архаические черты самости изображались иногда как отделенные от «высшей» самости, как, на­пример, Мефистофель у Гете, Эпиметей у Шпиттеле-

* К.Г.Юнг. Психология dementia prarcox (раннего слабоумия) / Из­бранные труды по аналитической психологии, том I.e. 150. Цюрих 1939.

582

ра, а в христианской психологии дьявол или Анти­христ. У Ницше Заратустра открывает свою тень в «Безобразнейшем человеке».

841   64. Экстраверсия. Экстраверсией называется обращение либидо (см.) наружу, вовне. Этим понятием я обозначаю явное отношение субъекта к объекту в смыс­ле положительного направления субъективного инте­реса на объект. Человек, находящийся в экстравертном состоянии, мыслит, чувствует и поступает в отношении к объекту так, и притом столь прямо и с такой внешней наглядностью, что не может быть никакого сомнения в его положительной установке по отношению к объекту. Поэтому экстраверсия есть, до известной степени, пе­реложение интереса вовне, от субъекта к объекту. Если экстраверсия интеллектуальна, то субъект вдумывает­ся в объект; если экстраверсия осуществляется чувст­вом, то субъект вчувствывается в объект. В состоянии экстраверсии имеется сильная, если не исключитель­ная обусловленность объектом. Следует говорить об активной экстраверсии, если она намеренно вызвана волей, и о пассивной экстраверсии, если объект вынуж­дает ее, т. е. если он сам от себя притягивает интерес субъекта, может быть, даже вопреки намерению субъ­екта. Если состояние экстраверсии становится привыч­ным, то можно говорить об экстравертном типе (см.)

65. Эмоция см. аффект.

842  66. Эмпатия (Вчувствование = Einfuhlung). Эмпатия  есть интроекция объекта (см. интроекция). Более под­робное описание этого понятия см. в тексте, глава VII. (см. также проекция).

843   67. Энантиодромия. Энантиодромия значит буквально «бег навстречу». Этим понятием в философии Герак­лита* обозначается игра противоположностей в совер­шающемся, именно то воззрение, по которому все, что есть, переходит в свою противоположность. «Из живого делается мертвое, а из мертвого живое, из юного ста­рое, а из старого юное, из бодрствующего спящее и из спящего бодрствующее, поток порождения и уничтоже­ния никогда не останавливается». «Созидание и разру­шение, разрушение и созидание — вот норма, охваты­вающая все круги природной жизни, самые малые и

* Stobaeus, Eclogae physicae, 1,60. ("Судьба есть логический про­дукт энантиодромии, творец всех вещей").

583

844

самые великие. Ведь и самый космос, как он возник из первоначального огня, так должен и вернуться в него снова двойной процесс, совершающийся в размеренные сроки, будь то даже огромные периоды времени, — процесс, которому предстоит совершаться все снова».* Такова энантиодромия Гераклита по словам призван­ных истолкователей его учения. Обильны изречения самого Гераклита, выражающие такое его воззрение. Так он говорит: «И природа стремится к противопо­ложностям и создает созвучие из них, а не из одина­кового». «Родившись, они начинают жить, тем самым приобщаются смерти». «Стать водою — смерть для душ, для воды же смерть — стать землею. Из земли становится вода, из воды становится душа». — «Совер­шается взаимный обмен, все обменивается на огонь и огонь на все, как золото на товары и товары на золото». Применяя свой принцип к психологии Гераклит гово­рит: «Пусть никогда не будет у вас, эфесяне, недостат­ка в богатстве, чтобы могла обнаружиться ваша испор­ченность».

Энантиодромией я называю выступление бессозна­тельной противоположности, притом именно во вре-меннной последовательности. Это характерное явление встречается почти повсюду, где сознательной жизнью владеет крайне, одностороннее направление, так что со временем вырабатывается столь же мощная бессозна­тельная противоположность, которая проявляется снача­ла в виде тормоза (Hemmung) при сознательной работе, а затем в виде перерыва в сознательном направлении. Хорошим примером энантиодромии является психоло­гия Апостола Павла и его обращение в христианство, также и история обращения Раймонда Луллия, отож­дествление с Христом больного Ницше, его прославле­ние Вагнера и впоследствии его враждебность к нему, превращение Сведенборга из ученого в ясновидца и т.д.

* Цит. по: Целлер. История греческой философии — Гомперц, Греческие мыслители.

584

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

845          В наше время, когда ш завоеваний французской  революции — «Свободы, Равенства, Братства», — раз­вилось и широко разлилось социальное течение духа, стремящееся не только низвести или поднять до едино­го общего уровня политические права, но полагающее также, что с помощью внешнего регулирования и урав­нения можно даже уничтожить человеческое несча­стье, — в такое время является поистине неблагодарной задачей говорить о полной разнородности элементов, составляющих нацию. Хотя, конечно, это было бы пре­красно, если бы все люди были равны перед законом, если бы каждый человек имел свой голос в политике и если бы никто не возвышался несправедливо над своим ближним в силу унаследованных сословных привиле­гий, однако все это становится менее прекрасно, когда эту идею равенства распространяют и на другие сферы жизни. Надо иметь уже очень омраченный взор или рассматривать человеческое общество из очень туман­ной дали, чтобы полагать, будто равномерного распре­деления счастья можно достигнуть при помощи равно­мерного регулирования жизни. Такой человек должен был бы,  в частности,  отстаивать ту химеру, будто, например, одинаковый по размеру доход и, следова­тельно, одинаковая возможность внешнего устроения жизни должны иметь одинаковое значение для всех. Но как же поступит такой законодатель со всеми теми, у которых повышенная жизнеспособность имеет внут­реннюю природу, а не внешнюю? Чтобы быть справед­ливым, он должен был бы дать одному приблизительно вдвое больше, чем другому, потому что для одного это

585

имеет большое значение, а для другого — небольшое. Ни одно социальное законодательство не сможет прой­ти мимо психологического разнообразия людей, этого необходимейшего фактора жизненной энергии в чело­веческом обществе. Поэтому очень полезно говорить о разнородности людей. Эти различия до такой степени обусловливают различные притязания на счастье, что никакое, даже самое совершенное законодательство никогда не смогло бы хотя бы приблизительно удовлет­ворить их. И невозможно изобрести такую общую внешнюю форму жизни, как бы ни казалась она спра­ведливой и верной, которая не явилась бы несправед­ливостью для того или другого типа людей. И то обсто­ятельство, что, несмотря на это, разные мечтатели политического, социального, философского и религиоз­ного направления изощряются в отыскивании таких всеобщих и однородных внешних условий, которые должны дать людям наибольшую возможность всеоб­щего счастья, объясняется, как мне кажется, тем, что общая установка слишком направлена на внешнее.

846       Этих, далеко уводящих вопросов мы можем здесь лишь коснуться, потому что мы и не задавались целью исследовать их. Мы должны заниматься здесь исклю­чительно психологической проблемой. И факт различ­ных типических установок является перворазрядной проблемой не только для психологии, но и для всех тех областей науки и жизни, в которых психология играет решающую роль. Так, например, тот факт, что всякая философия, если она не только история философии, покоится на личном психологическом первоусловии, понятен без дальнейших пояснений обычному челове­ческому рассудку. Это первоусловие может иметь чис­то индивидуальный характер, и обыкновенно его так и воспринимали, если психологическая критика вообще имела место. Этим вопрос и считался исчерпанным. Но при этом упускали из вида, что то, что считалось за praejudicium ( лат. — заранее принятым решением) данной индивидуальности, было таковым вовсе не при всех обстоятельствах, потому что точка зрения данного философа часто имела множество последователей. Эта точка зрения была им по душе и притом не только потому, что они без всяких размышлений преклоня­лись перед ней, а потому, что они были способны впол­не понять и признать ее. Такое понимание было бы

586

невозможно, если бы точка зрения философа была лишь индивидуально обусловленной, ибо в таком слу­чае нельзя было бы ни вполне понять ее, ни одобрить. Это означает, что своеобразие точки зрения, понятой и признанной ее последователями, должно, напротив, соответствовать некоторой типической личной уста­новке, имеющей в обществе еще нескольких одинако­вых или сходных представителей. Обычно борьба меж­ду партиями бывает чисто внешней, в том смысле, что каждая указывает на проблемы в индивидуальном во­оружении противника. Такая борьба бывает обыкно­венно мало плодотворна. Гораздо ценнее было бы, если бы противоположность воззрения была передвинута в психологическую сферу, где она первоначально и воз­никает. Такое передвижение очень скоро показало бы нам, что есть различные психологические установки, из которых каждая имеет право на существование, хотя их совместное существование и ведет к установ­лению непримиримых теорий. Пока делаются попытки уладить спор посредством внешних компромиссов, до тех пор удовлетворение могут получить только плоские умы с их скудными требованиями, умы, не способные воодушевляться никакими принципами. Настоящего же соглашения можно достигнуть, по моему мнению, только тогда, когда будет признано различие психоло­гических первоусловии.

847          В моей практике я постоянно встречаюсь с разительным фактом, что человек почти неспособен понять какую-нибудь иную точку зрения, кроме своей собст­венной, и признать за ней право на существование. Мостом, ведущим через пропасть взаимного непонима­ния, является в мелочах, общая поверхностность, не слишком часто встречающаяся снисходительность и терпимость и, наконец, редко обнаруживающееся бла­говоление. Но в более важных вопросах и в особенно­сти там, где речь идет об идеалах типа, взаимное пони­мание бывает, по-видимому, невозможным. Конечно, споры и раздоры всегда будут необходимыми принад­лежностями человеческой трагикомедии, однако все же нельзя отрицать, что нравственный прогресс уже при­вел нас от кулачного права к созданию законов и, следовательно, к образованию инстанции и мерила, стоящих над спорящими партиями. Я убежден, что основой для улаживания спора между различными по-

587

ниманиями может послужить признание различных типов установки, однако признание не только их на­личности, но и того факта, что каждый человек до такой степени находится в плену у своего типа, что оказывается неспособным к полному пониманию дру­гой точки зрения. Вне признания этого широкого тре­бования насилие над другой точкой зрения может счи­таться неизбежным. Подобно тому как спорящие стороны, представшие перед судом, отказываются от прямого насилия друг над другом и отдают свои при­тязания на справедливое решение закона и судьи, так и тип, в сознании своего собственного пленения, дол­жен воздерживаться от оскорбления, подозрительности и унижения противника.

848        Исследуя проблему типических установок и изо­бражая их в общих чертах, я хотел бы направить взор моих читателей на эту картину, рисующую множество различных возможностей понимания, причем я наде­юсь этим внести хотя бы небольшой вклад в познание почти бесконечных вариаций и оттенков индивидуаль­ной психологии. Надеюсь, что из данного мной описа­ния типов никто не сделает того вывода, будто я счи­таю, что описываемыми мной четырьмя или восемью типами исчерпываются все встречающиеся типы. Это было бы недоразумением. Потому что я вовсе не сомне­ваюсь в возможности рассматривать и классифициро­вать встречающиеся установки и с других точек зре­ния. В этом моем исследовании имеются некоторые намеки на другие возможности, например на деление с точки зрения активности. Но, что бы ни послужило критерием при установлении типов, сравнение различ­ных форм привычных установок все-таки должно по­вести к установлению такого же числа психологиче­ских типов.

849        Но, насколько легко будет рассматривать встреча­ющиеся установки под иными углами зрения, помимо принятого мной, настолько трудно было бы привести доказательства против существования психологиче­ских типов вообще. Правда, я не сомневаюсь в том, что мои противники попытаются изъять из списка подле­жащих научному обсуждению вопросов саму проблему типов, потому что она должна показаться, по меньшей мере, очень нежелательной помехой для всякой теории сложных психических процессов, притязающей на об-

588

щезначимость. Всякая теория сложных психических процессов исходит из предположения однородной чело­веческой психологии, по аналогии со всеми естествен­нонаучными теориями, также основывающимися на предположении единой природы. Но с психологией де­ло обстоит особым образом, а именно при образовании ее понятий психический процесс является не только объектом, но в то же время и субъектом. И если при­знается, что субъект во всех индивидуальных случаях один и тот же, то можно допустить и то, что и субъек­тивный процесс образования понятий всюду один и тот же. Но, что дело обстоит иначе, это явственнее всего доказывается существованием разнороднейших пони­маний сущности сложных психических процессов. Ес­тественно, что новая теория обычно считает все другие, прежние воззрения неверными, притом в большинстве случаев только на том основании, что автор ее субъек­тивно видит иначе, чем его предшественники. Автор не принимает во внимание, что «психология», которую он видит, есть его собственная психология и разве только еще психология его типа. Поэтому он ожидает, что для того психического процесса, который служит ему объ­ектом познавания и объяснения, может быть только одно истинное объяснение, а именно то, которое под­ходит к его типу. Все остальные понимания — мне хотелось бы сказать: все остальные семь пониманий, каждое в своем роде столь же истинное, как и его собственное, — он считает заблуждением. Вследствие этого, заинтересованный в верности своей собственной теории, он будет питать живое и с человеческой точки зрения вполне понятное отвращение к установлению типов человеческой психологии, ибо от этого его соб­ственное понимание утратило бы примерно семь вось­мых своей ценности и истинности; разве только если бы он оказался в состоянии допустить наряду со своей собственной теорией еще семь других теорий того же самого процесса, в качестве одинаково истинных, или, скажем так: по крайней мере еще хоть одну теорию, как полноценную, наряду со своей.

850          Я вполне убежден в том, что естественный процесс, в высокой степени независимый от психологии челове­ка, может иметь только одно-единственное истинное объяснение. Я убежден точно так же и в том, что сложный психический процесс, который нельзя замк-

589

851

нуть ни в какие объективно-регистрирующие приборы, по необходимости может получить только то объясне­ние, которое он же сам создаст в качестве субъекта, т. е. построяющий данное понятие только и способен со­здать понятие, подходящее к тому психическому про­цессу, который он стремится объяснить. Но понятие только тогда будет подходящим, если оно согласуется и с подлежащим объяснению процессом в самом мыс­лящем субъекте. Если бы подлежащий объяснению процесс или хотя бы подобие его совсем не встречались у самого автора, то автор стоял бы перед полнейшей загадкой, объяснение которой он должен был бы пре­доставить тому, кто сам переживает этот процесс. Как возникает видение, этого я никогда не смогу испытать при помощи объективных приборов; следовательно, объяснить возникновение его я могу только так, как я это сам себе представляю. Однако в словах «как я сам себе представляю» уже выговорена моя скованность, ибо в лучшем случае мое объяснение вытекает из того, как процесс видения представляется во мне самом. Но кто же даст мне право предполагать, что у всякого другого человека процесс видения слагается так же, как и во мне или хотя бы сходно с моим?

В качестве аргумента в пользу такого обобщения субъективно обусловленных суждений можно было бы, пожалуй, — и как будто даже с некоторым правом — сослаться на универсальную однородность человече­ской психологии во все времена и повсюду. В этой однородности человеческой психики я так глубоко убежден, что облек ее даже в понятие коллективного бессознательного, как универсального и однородного субстрата, однородность которого заходит так далеко, что мы встречаем одни и те же мифические и сказоч­ные мотивы во всех углах земного простора, так что негр южноамериканских штатов воспроизводит в своих сновидениях мотивы греческой мифологии, а торговый ученик из швейцарцев повторяет в своем психозе ви­дение египетского гностика. Однако от этой основной однородности ярко отличается столь же великое разно­образие в сфере сознательной психики. Какие неизмери­мые расстояния лежат между сознанием первобытного человека, сознанием афинянина времен Фемистокла и сознанием современного европейца! Какое различие между сознанием профессора и сознанием его супруги!

590

И вообще, каков был бы облик нашего современного мира, если бы сознания людей были однородны? Нет, мысль об однородности сознательных психик есть академическая химера, упрощающая задачу доцента перед его учениками, но разлетающаяся как дым перед лицом действительности. Совсем отвлекаясь от различия индивидов, у которых внутренняя сущность одного столь же далека от сущности соседа, как одна звезда от другой, — но и типы, как классы индиви­дов, в высшей степени отличны друг от друга, а ведь их существованием и обусловлены различия общих пониманий.

852          Чтобы уловить однородность человеческих психик, мне приходится опуститься до фундаментов сознания. Там я нахожу то, в чем все друг на друга похожи. Основывая теорию на том, что всех соединяет, я объ­ясняю психику из того, что составляет в ней фундамент и первоначало. Но этим я ничего не объясняю из того, что является в ней исторически или индивидуально дифференцированным. Выдвигая такую теорию, я ос­тавляю в стороне психологию сознательной психики. Собственно говоря, я тем самым отрицаю всю вторую сторону психики, а именно ее дифференцированность, отличающую ее от зерна первоначально данных способ­ностей. Я, до известной степени, свожу человека к его филогенетической первооснове или же я разлагаю его на его элементарные процессы; и если бы я захотел рекон­струировать его из этой редукции, то в первом случае получилась бы обезьяна, а во втором — скопление эле­ментарных процессов, совместная игра которых явилась бы бессмысленным и бесцельным взаимодействием.

853          Нет сомнения, что объяснение психического на основе однородности не только возможно, но и вполне правомерно. Однако если я захочу восполнить образ психики до его полноты, то я должен поставить перед собою факт разнородности психик, ибо сознательная индивидуальная психика входит так же в общую пси­хологическую картину, как и ее бессознательные осно­вы. Поэтому при образовании понятий я могу с тем же правом исходить и из факта дифференцированности психик, и рассматривать с точки зрения дифференци­ации тот же самый процесс, который я ранее рассматри­вал с точки зрения его однородности. Это, естественно, ведет меня к такому пониманию, которое оказывается

591

диаметрально противоположным прежнему. Все, что в первом понимании отпадало как индивидуальный ва­риант, становится при втором понимании значитель­ным в качестве задатка для дальнейшей дифференци­ации, и все, что в первом случае получало, в качестве однородного, особенную ценность, теперь представля­ется мне лишенным цены, ибо не более, чем коллек­тивным. При таком подходе я всегда буду смотреть на то, к какой цели восходит данное явление, и никогда не буду смотреть на то, откуда оно происходит, тогда как при прежнем подходе я никогда не обращал вни­мания на цель, а только на происхождение. Поэтому я могу объяснять один и тот же психический процесс при помощи двух противоположных и друг друга исключа­ющих теорий, причем ни об одной из этих теорий я не могу утверждать, что она неверна, потому что верность первой теории доказывается однородностью, а верность второй — разнородностью психик.

854        Но тут обнаруживается большое затруднение, на­столько затруднившее как профана, так и научно-об­разованную публику в чтении моей прежней книги «Либидо, его метаморфозы и символы», что многие, обычно разбирающиеся умы, пережили здесь некото­рое замешательство (как это явствует из их неубеди­тельной критики). Дело в том, что там я попытался изобразить на конкретном материале как то, так и другое воззрение. Но так как действительность, как известно, не состоит из теорий и не следует им, то обе стороны, которые мы вынуждены мыслить в отрыве одной от 'другой, оказываются в действительности сое­диненными воедино, так что каждое живое явление души отливает различными красками. Каждое из них есть нечто возникшее и таит в себе некоторое будущее, и ни об одном из них нельзя с уверенностью сказать, является ли оно лишь концом, или же вместе с тем и началом. Каждого, кто считает, что для психического процесса может быть только одно истинное объяснение, такая жизненность психического содержания, принуж­дающая нас к признанию двух противоположных тео­рий, может довести до отчаяния, в особенности же, если он оказывается любителем простых, несложных истин и не способен мыслить их одновременно.

855       Я опять-таки не убежден, что этими двумя спосо­бами рассмотрения — редуцирующим и конструктив-

592

ным, как я однажды их назвал*, — исчерпываются все возможные способы рассмотрения. Напротив, я думаю, что к психическому процессу можно приложить еще несколько других, столь же «истинных» объяснений, притом именно столько, сколько существует типов. И эти объяснения будут уживаться друг с другом так же хорошо или так же плохо, как и самые типы в их личных взаимоотношениях. Итак, если допустить су­ществование типических различий в человеческих пси­хиках, — признаюсь, что я не вижу оснований, почему это было бы невозможно, — то научный теоретик уви­дит себя поставленным перед неприятной дилеммой: или допустить несколько параллельно существующих и друг другу противоречащих теорий для объяснения одного и того же процесса, или же сделать с самого начала безнадежную попытку основания секты, притя­зающей на обладание единственно верным методом и единственно истинной теорией. Первая возможность не только наталкивается на упомянутую выше чрезвы­чайную трудность раздвоенной и внутренно противо­положной умственной операции, но и грешит против одного из первых основоположений интеллектуальной морали: principia explicandi поп sunt multiplicanda — praeter necessitatem (не следует умножать сущности без необходимости). Однако необходимость множества объяснений решительно имеется налицо в сфере пси­хологической теории, ибо в отличие от какой-нибудь естественно-научной теории в психологии объект име­ет ту же самую природу, как и субъект: один психоло­гический процесс должен объяснять другой. Это опас­ное затруднение давно уже заставляло мыслящие умы обращаться к замечательным уловкам: допускали, на­пример, существование «объективного духа», стоящего по ту сторону психологии и потому способного объек­тивно мыслить подвластную ему психику, или же, по­добно этому, допускали, что интеллект есть такая спо­собность, которая может поставить себя вне себя самого и все-таки мыслить себя. Такими и подобными уловка­ми пытались создать вне земли ту архимедову точку опоры, с помощью которой интеллект мог бы сдвинуть с места самого себя. Я понимаю потребность в удобстве,

* Jung К. G. Inhalt der Psychose. II. Teil. русский перевод: Психоз и его содержаниею. 1913; или же: ИТАПТ. 1. Цюрих. 1939.

593

глубоко заложенную в человеке, но я не понимаю, почему истина должна склониться перед этой потреб­ностью. Я понимаю так же, что эстетически было бы гораздо удовлетворительнее, если бы можно было, ми­нуя парадоксальность взаимно противоречащих объяс­нений, свести психический процесс к какой-нибудь, возможно более простой инстинктивной основе и успо­коиться на этом, или же приписать психическому про­цессу какую-нибудь метафизическую цель спасения и успокоиться на этой надежде.

856        Но, что бы мы ни стремились исследовать с по­мощью нашего интеллекта, все приведет, в конце кон­цов, к парадоксальности и относительности, если толь­ко это исследование будет честным трудом, а не petitio principii (ошибка в доказательстве), служащая лишь простому удобству. Что интеллектуальное познание психического процесса неизбежно должно повести к парадоксу и относительности, — это достоверно уже потому, что интеллект есть лишь одна из различных психических функций, данная от природы человеку для построения его объектных образов. Пусть никто не делает вида, будто он понимает мир из одного интел­лекта: это понимание осуществляется настолько же и при помощи чувства. Поэтому суждение интеллекта составляет, в лучшем случае, лишь половину истины и должно, если только оно честно, дойти до признания своей неудовлетворительности.

857        Отрицать существование типов бесполезно ввиду их фактического существования. Поэтому ввиду их существования каждая теория психических процессов должна примириться с тем, чтобы и ее, в свою очередь, считали психическим процессом, и притом в качестве выражения одного из существующих и имеющих право на существование типов человеческой психологии. И только в результате этих типических изображений получаются те материалы, сопоставление которых де­лает возможным высший синтез.