782 46. Проекция. Проекция есть переложение (expulsion) субъективного внутреннего содержания (события) во внешний объект. (В противоположность к интроекции, см. интроекция). Согласно этому, проекция есть про­цесс диссимиляции (см. ассимиляция), в котором субъ­ективное содержание отчуждается от субъекта и, в известном смысле, воплощается в объекте. Это бывает и с мучительными, невыносимыми содержаниями, от которых субъект отделывается при помощи проекции, но бывает и с положительными, которые по тем или иным причинам, например вследствие самоуничиже­ния, оказываются недоступными субъекту. Проекция основывается на архаическом тождестве (см.) субъекта и объекта, но называть это явление проекцией можно лишь тогда, когда возникает необходимость распадения этого тождества с объектом. Возникает же эта необхо­димость тогда, когда тождество становится помехой, т. е. когда отсутствие проецированного содержания начи­нает существенно мешать приспособлению и возвраще­ние проецированного содержания в субъекта становит­ся желательным. Начиная с этого момента прежнее частичное тождество получает характер проекции. По­этому выражение «проекция» обозначает состояние тождества, которое стало заметным и вследствие этого подверженным критике, будь то собственной критике субъекта или же критике кого-нибудь другого.

783       Можно различать пассивную и активную проек­ции. Пассивная форма является обыкновенной формой всех патологических и многих нормальных проекций, которые не возникают из какого-либо намерения, а являются чисто автоматическими событиями. Актив­ная форма составляет существенную часть акта эмпатии (см.). Правда, в целом эмпатия является процес­сом интроекции, потому что она служит тому, чтобы привести объект в интимное отношение с субъектом. Для того, чтобы создать такое отношение, субъект от­рывает от себя какое-нибудь содержание, например чувство, вкладывает его в объект, тем самым оживляя его и включая этим способом объект в субъективную сферу. Но активная форма проекции бывает и актом

550

суждения, имеющим целью отделить субъект и объект. В таком случае субъективное суждение, в качестве значимого утверждения отделяется от субъекта и пере­лагается в объект, чем субъект отстраняет себя от объ­екта. Согласно этому, проекция есть процесс интроверсии (см.), ибо в противоположность к интроекции она устанавливает не вовлечение и уподобление, но отличение и отрыв субъекта от объекта. Поэтому проекция играет главную роль в паранойе, которая обыкновенно ведет к полному изолированию субъекта. 47А. Психическое, см. душа.*

784   48. Рациональное. Рациональное есть разумное, соотносящееся с разумом, соответствующее ему. Я пони­маю разум как установку (см.), принцип которой со­стоит в оформлении мышления, чувства и действия согласно объективным ценностям. Объективные ценно­сти устанавливаются в опыте среднего разума, посвящен­ном, с одной стороны, внешним фактам,а с другой — фактам внутренним, психологическим. Подобные пе­реживания не могли бы, конечно, представлять собой объективных «ценностей», если бы они, как таковые, «оценивались» субъектом, что было бы уже актом ра­зума. Но разумная установка, позволяющая нам утвер­ждать объективные ценности как значащие, является делом не отдельного субъекта, а предметом истории человечества.

Большинство объективных ценностей, — а вместе с 785 тем и разум, — суть наследие древности, это крепко спаянные комплексы представлений, над организацией которых трудились бесчисленные тысячелетия с той же необходимостью, с какой природа живого организма реагирует вообще на средние и постоянно повторяющи­еся условия окружающего мира и противопоставляет им соответствующие комплексы функций, как, напри­мер, глаз, в совершенстве соответствующий природе света. Поэтому можно было бы говорить о предсущест-вующем, метафизическом мировом разуме, если бы реагирование живого организма, соответствующее среднему внешнему воздействию, не было само по себе необходимым условием существования этого организ­ма, — мысль, высказанная еще Шопенгауэром. Вслед­ствие этого человеческий разум есть не что иное, как

* См. также КСАП.

551

выражение приспособленности к среднему уровню про­исходящих событий, осевшему в виде комплексов пред­ставлений, мало-помалу крепко соорганизовавшихся и составляющих как раз объективные ценности. Итак, законы разума суть те законы, которые обозначают и регулируют среднюю «правильную», приспособленную установку (см.). Рационально все то, что согласуется с этими законами; и напротив, иррационально (см.) все, что с ними не совпадает.

786        Мышление (см.) и чувство (см.) являются функци­ями рациональными, поскольку решающее влияние на них оказывает момент размышления, рефлексии. Эти функции наиболее полно осуществляют свое назначе­ние при возможно совершенном согласовании с зако­нами разума. Иррациональные же функции суть те, целью которых является чистое восприятие, таковы интуиция и ощущение, потому что они должны для достижения полного восприятия всего совершающегося как можно более отрешаться от всего рационального, ибо рациональное предполагает исключение всего вне-разумного.

787 49. Редуктивное. Редуктивное значит «сводящее об­ратно». Я пользуюсь этим выражением для обозначе­ния такого метода психологического толкования, кото­рый рассматривает бессознательный продукт не с точки зрения символического выражения, а семиотически, т. е. как знак или симптом некоего, лежащего в основе процесса. Согласно этому, редуктивный метод рассмат­ривает бессознательный продукт в смысле обратного сведения его к элементам, к основным процессам, — будь то воспоминания о действительно имевших место событиях или элементарные психические процессы. Поэтому редуктивный метод (в противоположность ме­тоду конструктивному, см. конструктивное) ориенти­руется назад или в историческом смысле, или же в смысле переносном, т. е. сводя сложную и дифферен­цированную величины обратно — к более общему и элементарному. Метод толкования Фрейда, а также и Адлера — редуктивен, потому что и тот, и другой сводят явление к элементарным процессам желания и стремления, имеющим в конечном счете инфантиль­ную или физиологическую природу. При этом на долю бессознательного продукта неизбежно выпадает лишь значение несобственного выражения, для которого тер-

552

мин «символ» (см.), в сущности, не следовало бы упот­реблять. Редукция действует разлагающим образом на значение бессознательного продукта, который или сво­дится к своим историческим первоступеням и тем са­мым уничтожается, или же вновь интегрируется в тот элементарный процесс, из которого он вышел.

788   50. Самость.* Как эмпирическое понятие, самость  обозначает целостный спектр психических явлений у человека. Она выражает единство личности как целого. Но в той степени, в какой целостная личность по при­чине своей бессознательной составляющей может быть сознательной лишь отчасти, понятие самости является отчасти лишь потенциально эмпирическим и до этой степени постулятивным. Другими словами, оно вклю­чает в себя как «переживабельное» (experienceable), так и «непереживабельное» (inexperienceable) (или еще не пережитое). Эти качества присущи в равной мере многим другим научным понятиям, оказывающимся более именами, нежели идеями. В той степени, в какой психическая целостность, состоящая из сознательных и бессознательных содержаний, оказывается постуля-тивной, она представляет трансцендентальное поня­тие, поскольку оно предполагает существование бес­сознательных факторов на эмпирической основе и, таким образом, характеризует некое бытие, которое может быть описано лишь частично, так как другая часть остается (в любое данное время) неузнанной и беспредельной.

Подобно тому как сознательные и бессознательные 789 явления дают о себе знать практически, при встрече с ними, самость, как психическая целостность, также имеет сознательный и бессознательный аспекты. Эмпи­рически, самость проявляется в сновидениях, мифах, сказках, являя персонажи «сверхординарной лично­сти» (см. эго), такие как король, герой, пророк, спаси-

* Данная дефиниция была написана Юнгом для немецкого идания Собрания Сочинений и отсутствует в русском издании 1929 года. — В.З. Любопытно отметить, что определение, данное самости, как «целост­ного спектра психических явлений у человека» почти идентично опре­делению психического как «тотальности, целостности всех психиче­ских процессов, как сознательных, так и бессознательных» (см. душа). Здесь может подразумеваться, что каждый индивид посредством пси­хического или благодаря ему в своей потенции представляет самость. Вопрос лишь в том, чтобы «реализовать» эту присущую ему в потенции самость. Но это уже вопрос самой жизни. — Ред. англ. изд.

553

тель и т.д., или же в форме целостного символа, — круга, квадрата, креста, квадратуры круга (quadrature circuli) и т.д. Когда самость репрезентирует complexio oppositorum, единство противоположностей, она также выступает в виде объединенной дуальности, например в форме дао, как взаимодействия инь и ян или вражду­ющих братьев, или героя и его противника (соперника) (заклятого врага, дракона), Фауста и Мефистофеля и т.д. Поэтому эмпирически самость представлена как игра света и тени, хотя и постигается как целостность и союз, единство, в котором противоположности соеди­нены. Так как такое понятие непредставимо — треть­его не дано — то самость оказывается трансценден­тальной и в этом смысле. Рассуждая логически, здесь мы имели бы дело с пустой спекуляцией, если бы не то обстоятельство, что самость обозначает символы единст­ва, которые оказываются обнаруживаемы эмпирически.

790       Самость не является философской идеей, поскольку она не утверждает своего собственного существования, т. е. она не гипостазирует самое себя. С интеллекту­альной точки зрения это всего лишь рабочая гипотеза. Ее эмпирические символы, с другой стороны, очень часто обладают отчетливой нуминозностью, т. е. ап­риорной эмоциональной ценностью, как в случае ман­долы, пифагорейского tetraktys, кватерности и т. д.* Таким образом, самость утверждает себя как архети-пическую идею (см. идея; образ), отличающуюся от других идей подобного рода тем, что она занимает центральное место благодаря значительности своего со­держания и своей нуминозностью.

791 51. Символ. Понятие символа строго отличается в моем понимании от понятия простого знака, символическое и семиотическое значение — две вещи совершенно разные. Ферреро** пишет в своей книге, строго говоря, не о символах, а о знаках. Например, старый обычай передавать кусок дерна при продаже земли можно было бы, вульгарно говоря, назвать «символическим», но по своей сущности, он вполне семиотичен. Кусок дерна есть знак, взятый вместо всего участка земли. Крыла­тое колесо у железнодоржного служащего не есть сим­вол железной дороги, а знак, указывающий на прича-

* См. КСАП, соответствующие термины.

** Ferrero. Les lois psyhologigues du symboUsme. 1895.

554

стность к железнодорожной службе. Напротив, символ всегда предполагает, что выбранное выражение явля­ется наилучшим обозначением или формулою для сравнительно неизвестного фактического обстояния, на­личность которого, однако, признается или требуется. Итак, если крылатое колесо железнодорожника толку­ется как символ, то это означает, что этот человек имеет дело с неизвестной сущностью, которую нельзя было бы выразить иначе или лучше, чем в виде кры­латого колеса.

792   Всякое понимание, которое истолковывает символическое выражение, в смысле аналогии или сокра­щенного обозначения для какого-нибудь знакомого предмета, имеет семиотическую природу. Напротив, такое понимание, которое истолковывает символиче­ское выражение как наилучшую и потому ясную и характерную ныне непередаваемую формулу сравни­тельно неизвестного предмета, имеет символическую природу. Понимание же, которое истолковывает сим­волическое выражение, как измеренное описание или иносказание какого-нибудь знакомого предмета, имеет аллегорическую природу. Объяснение креста как сим­вола божественной любви есть объяснение семиотиче­ское, потому что «божественная любовь» обозначает вы­ражаемое обстояние точнее и лучше, чем это делает крест, который может иметь еще много других значении. Напротив, символическим будет такое объяснение кре­ста, которое рассматривает его, помимо всяких других мыслимых объяснений, как выражение некоторого, еще незнакомого и непонятного, мистического или трансцен­дентного, т. е. прежде всего психологического обстояния, которое, безусловно, точнее выражается в виде креста.

793  Пока символ сохраняет жизненность, он является  выражением предмета, который иначе не может быть лучше обозначен. Символ сохраняет жизненность только до тех пор, пока он чреват значением. Но, как только его смысл родился из него, т. е. как только найдено выражение, формулирующее искомый, ожида­емый или чаемый предмет еще лучше, чем это делал прежний символ, так символ мертв, т. е. он имеет еще только историческое значение. Поэтому о нем все еще можно говорить как о символе, допуская про себя, что в нем имеется в виду то, что было, когда он еще не породил из себя своего лучшего выражения. Тот способ

555

рассмотрения, с которым Павел и более древнее мис­тическое умозрение подходят к символу креста, пока­зывает, что он был для них живым символом, который изображал неизреченное и притом непревзойденным образом. Для всякого эзотерического объяснения сим­вол мертв, потому что эзотерия сводит его к лучшему (очень часто мнимо лучшему) выражению, вследствие чего он является уже просто условным знаком для таких связей, которые на других путях уже известны и полнее и лучше. Символ остается жизненным всегда только для экзотерической точки зрения.

794    Выражение, поставленное на место какого-нибудь известного предмета, остается всегда простым знаком и никогда не является символом. Поэтому совершенно невозможно создать живой, т. е. чреватый значением символ из знакомых сочетаний. Ибо созданное на этом пути никогда не содержит больше того, чем сколько в него было вложено. Каждый психический продукт, по­скольку он является в данный момент наилучшим вы­ражением для еще неизвестного или сравнительно из­вестного факта, может быть воспринят как символ, поскольку есть склонность принять, что это выражение стремится обозначить и то, что мы лишь предчувству­ем, но чего мы ясно еще не знаем. Поскольку всякая научная теория заключает в себе гипотезу, т.е. пред­восхищающее обозначение, по существу, еще неизве­стного обстоятельства, она является символом. Далее, каждое психологическое явление есть символ при до­пущении, что оно говорит или означает нечто большее и другое, такое, что ускользает от современного позна­ния. Такое возможно, безусловно, всюду, где имеется сознание с установкою на иное возможное значение ве­щей. Оно невозможно только там, и то лишь для этого самого сознания, где последнее само создало выражение, долженствующее высказать именно столько, сколько входило в намерение создающего сознания; таково, на­пример, математическое выражение. Но для другого со­знания такое ограничение отнюдь не существует. Оно может воспринять и математическое выражение как сим­вол, например для выражения скрытого в самом творче­ском намерении неизвестного психического обстоятель­ства, поскольку это обстоятельство подлинно не было известно самому творцу семиотического выражения и поэтому не могло быть сознательно использовано им.

556

795   Что есть символ, что нет, — это зависит прежде  всего от установки (см.) рассматривающего сознания, напр., рассудка, который рассматривает данное обсто­ятельство не просто как таковое, но, сверх того, и как выражение чего-то неизвестного. Поэтому весьма воз­можно, что кто-нибудь создает такое обстоятельство, которое для его воззрения совсем не представляется символическим, но может представиться таковым со­знанию другого человека. Точно так же возможно и обратное. Мы знаем и такие продукты, символический характер которых зависит не только от установки со­зерцающего их сознания, но обнаруживается сам по себе, в символическом воздействии на созерцающего. Таковы продукты, составленные так, что они должны были бы утратить всякий смысл, если бы им не был присущ символический смысл. Треугольник с вклю­ченным в него оком является в качестве простого факта такой нелепостью, что созерцающий решительно не может воспринять его как случайную игру. Такой об­раз непосредственно навязывает нам символическое понимание. Это воздействие подкрепляется в нас или частым и тождественным повторением того же самого образа, или же особенно тщательным выполнением его, которое и является выражением особенной, вложенной в него ценности.

796   Символы, не действующие сами из себя, как было  только что описано, или мертвы, т. е. превзойдены лучшей формулировкой, или же являются продуктами, символическая природа которых зависит исключитель­но от установки созерцающего их сознания. Эту уста­новку, воспринимающую данное явление как символи­ческое, мы можем назвать сокращенно символической установкой. Она лишь отчасти оправдывается данным положением вещей, с другой же стороны, она вытекает из определенного мировоззрения, приписывающего всему совершающемуся — как великому, так и мало­му, — известный смысл и придающего этому смыслу известную большую ценность, чем чистой фактично­сти. Этому воззрению противостоит другое, придающее всегда главное значение чистым фактам и подчиняю­щее фактам смысл. Для этой последней установки сим­вол отсутствует всюду, где символика покоится исклю­чительно на способе рассмотрения. Зато и для нее есть символы, а именно такие, которые заставляют наблю-

557

дателя предполагать некий скрытый смысл. Идол с головою быка может быть, конечно, объяснен как ту­ловище человека с бычачьей головой. Однако такое объяснение вряд ли может быть поставлено на одну доску с символическим объяснением, ибо символ явля­ется здесь слишком навязчивым для того, чтобы его можно было обойти. Символ, навязчиво выставляющий свою символическую природу, не должен быть непремен­но жизненным символом. Он может, например действо­вать только на исторический или философский рассудок. Он пробуждает интеллектуальный или эстетический интерес. Жизненным же символ называется только тог­да, когда он и для зрителя является наилучшим и наивысшим выражением чего-то лишь предугаданного, но еще непознанного. При таких обстоятельствах он вызывает нас бессознательное участие. Действие его творит жизнь и споспешествует ей. Так, Фауст гово­рит: «Совсем иначе этот знак влияет на меня».

797        Жизненный символ формулирует некий существен­ный, бессознательный фрагмент, и чем более распро­странен этот фрагмент, тем шире и воздействие симво­ла, ибо он затрагивает в каждом родственную струну. Так как символ, с одной стороны, есть наилучшее и, для данной эпохи, непревзойденное выражение для чего-то еще неизвестного, то он должен возникать из самого дифференцированного и самого сложного явле­ния в духовной атмосфере данного времени. Но так как, с другой стороны, живой символ должен заклю­чать в себе то, что родственно более широкой группе людей для того, чтобы он вообще мог воздействовать на нее, — то он должен и схватывать именно то, что может быть обще более широкой группе людей. Тако­вым никогда не может быть самое высокодифференци­рованное, предельно достижимое, ибо последнее до­ступно и понятно лишь меньшинству; напротив, оно должно быть столь примитивно, чтобы его вездесущее не подлежало никакому сомнению. Лишь тогда, когда символ схватывает это и доводит до возможно совер­шенного выражения, он приобретает всеобщее дейст­вие. В этом и заключается мощное и вместе с тем спасительное действие живого социального символа.

798        Все, что я сказал сейчас о социальном символе, относится и к индивидуальному символу. Существуют индивидуальные психические продукты, явно имею-

558

щие символический характер и непосредственно при­нуждающие нас к символическому восприятию. Для индивида они имеют сходное функциональное значе­ние, какое социальный символ имеет для обширной группы людей. Однако происхождение этих продуктов никогда не бывает исключительно сознательное или исключительно бессознательное — они возникают из равномерного содействия обоих. Чисто сознательные, так же как и исключительно бессознательные продук­ты, не являются per se символически убедительными — признание за ними характера символа остается делом символической установки созерцающего сознания. Од­нако они настолько же могут восприниматься и как чисто каузально обусловленные факты, например в том смысле как красная сыпь скарлатины может считаться « символом этой болезни». Впрочем, в таких случаях правильно говорят о «симптоме», а не о символе. Поэ­тому я думаю, что Фрейд, со своей точки зрения, совершенно верно говорит о симптоматических, а не о символических действиях (Symptomhandlungen)*, ибо для него эти явления не символичны в установлен­ном мною смысле, а являются симптоматическими зна­ками определенного и общеизвестного, основного про­цесса. Правда, бывают невротики, считающие свои бессознательные продукты, которые суть прежде всего и, главным образом, болезненные симптомы, за в вы­сшей степени значительные символы. Но, в общем, это обстоит не так. Напротив, современный невротик слишком склонен воспринимать и значительное как простой «симптом».

799   Тот факт, что о смысле и бессмыслице вещей существуют два различных, противоречащих друг другу, но одинаково горячо защищаемых обеими сторонами мне­ния, научает нас тому, что, очевидно, существуют яв­ления, которые не выражают никакого особенного смысла, которые суть простые последствия, симптомы и ничего более, — и другие явления, которые несут в себе сокровенный смысл, которые не просто имеют известное происхождение, но скорее хотят стать чем-то, и которые поэтому суть символы. Нашему такту и нашей критической способности предоставлено решать, где мы имеем дело с симптомами, а где с символами.

* Freud. Zur Psyhopatologie des Alltagslebens.

559

800       Символ есть всегда образование, имеющее в вы­сшей степени сложную природу, ибо он составляется из данных, поставляемых всеми психическими функ­циями. Вследствие этого природа его ни рациональна, ни иррациональна. Правда, одна сторона его прибли­жается к разуму, но другая его сторона не доступна разуму, потому что символ слагается не только из данных, имеющих рациональную природу, но и из ир­рациональных данных чистого внутреннего и внешнего восприятия. Богатство предчувствием и чреватость значением, присущие символу, одинаково говорят как мышлению, так и чувству, а его особливая образность, принявши чувственную форму, возбуждает как ощу­щение, так и интуицию. Жизненный символ не может сложиться в тупом и мало развитом духе, ибо такой дух удовлетворится уже существующим символом, предоставленным ему традицией. Только томление вы­соко развитого духа, для которого существующий сим­вол уже не передает высшего единства в одном выра­жении, может создать новый символ.

801        Но так как символ возникает именно из его высше­го и последнего творческого достижения и вместе с тем должен включать в себя глубочайшие основы его инди­видуального существа, то он не может возникнуть од­носторонне из наивысше дифференцированных функ­ций, а должен исходить в равной мере из низших и примитивнейших побуждений. Для того, чтобы такое содействие самых противоположных состояний вообще стало возможным, оба этих состояния, во всей их про­тивоположности, должны сознательно стоять друг воз­ле друга. Это состояние должно быть самым резким раздвоением с самим собой и притом в такой степени, чтобы тезис и антитезис взаимно отрицали друг друга, а эго все-таки утверждало бы свою безусловную при­частность и к тезису и к антитезису. Если же обнару­живается ослабление одной стороны, то символ оказы­вается преимущественно продуктом одной стороны и тогда, в меру этого, он становится не столько симво­лом, сколько симптомом, притом именно симптомом по­давленного антитезиса. Но в той мере, в какой символ есть просто симптом, он теряет свою освобождающую силу, ибо он уже не выражает права на существование всех частей психики, а напоминает о подавлении ан­титезиса, даже тогда, когда сознание не отдает себе

560

отчета в этом. Если же имеется налицо полное равен­ство и равноправие противоположностей, засвидетель­ствованное безусловной причастностью эго и к тезису и к антитезису, то вследствие этого создается некото­рая приостановка воления, ибо невозможно больше хо­теть, потому что каждый мотив имеет наряду с собою столь же сильный противоположный мотив. Так как жизнь совершенно не выносит застоя, то возникает скопление жизненной энергии, которое привело бы к невыносимому состоянию, если бы из напряженности противоположностей не возникла новая объединяющая функция, выводящая за пределы противоположностей. Но она возникает естественно из той регресии либидо, которая вызвана ее скоплением. Так как вследствие полного раздвоения воли прогресс становится невоз­можным, то либидо устремляется назад, поток как бы течет обратно к своему источнику, т. е. при застое и бездейственности сознания возникает активность бес­сознательного, где все дифференцированные функции имеют свой общий архаический корень, где живет та смешанность содержаний, многочисленные остатки ко­торой еще обнаруживает первобытная ментальность.

802   И вот активность бессознательного выявляет наружу некое содержание, установленное одинаково — как тезисом, так и антитезисом и компенсирующее как тот, так и другой ( см. Компенсация ). Так как это содер­жание имеет отношение как к тезису, так и к антите­зису, то оно образует посредствующую основу, на ко­торой противоположности могут соединиться. Если мы возьмем, например противоположность между чувст­венностью и духовностью, то среднее содержание, рож­денное из бессознательного, дает благодаря богатству своих духовных отношений желанное выражение ду­ховному тезису, а в силу своей чувственной наглядно­сти оно ухватывает чувственный антитезис. Но эго, расщепленное между тезисом и антитезисом, находит свое отображение, свое единое и настоящее выражение именно в посредствующей основе, и оно жадно ухва­тится за него, чтобы освободиться от своей расщеплен­ности. Поэтому напряженность противоположностей устремляется в это посредствующее выражение и за­щищает его от той борьбы противоположностей, кото­рая вскоре начинается из-за него и в нем, причем обе противоположности пытаются разрешить новое выра-

561

жение, каждая в своем смысле. Духовность пытается создать нечто духовное из выражения, выдвинутого бессознательным, чувство же — нечто чувственное; первая стремится создать из него науку или искусство, вторая — чувственное переживание. Разрешение бес­сознательного продукта в то или другое удается тогда, когда эго оказывается не вполне расщепленным, а сто­ит более на одной стороне, чем на другой. Если одной из сторон удается разрешить бессознательный продукт, то не только этот продукт, но и эго переходит к ней, вследствие чего возникает идентификация эго с наибо­лее дифференцированной функцией (см. подчиненная функция). Вследствие этого процесс расщепления по­вторится впоследствии на высшей ступени.

803        Если же эго настолько устойчиво, что ни тезису, ни антитезису не удается разрешить бессознательный про­дукт, то это подтверждает, что бессознательное выра­жение стоит выше как той, так и другой стороны. Устойчивость эго и превосходство посредствующего выражения над тезисом и антитезисом представляются мне коррелятами, взаимно друг друга обусловливаю­щими. Иногда кажется, как будто устойчивость при­рожденной индивидуальности является решающим мо­ментом, а иногда — будто бессознательное выражение имеет преобладающую силу, от которой эго и получает безусловную устойчивость. В действительности же мо­жет быть и так, что устойчивость и определенность индивидуальности, с одной стороны, и превосходство силы бессознательного выражения, с другой, — суть не что иное, как признаки одного и того же фактического постоянства.

804        Если бессознательное выражение до такой степени сохраняется, то оно является сырым материалом, под­лежащим не разрешению, а формированию и представ­ляющим собой общий предмет для тезиса и антитезиса. Вследствие этого такое бессознательное выражение становится новым содержанием, овладевающим всей установкой, уничтожающим расщепление и властно направляющим силу противоположностей в одно общее русло. Этим застой жизни устраняется, и жизнь пол­учает возможность течь далее с новой силой и новыми целями.

805       Этот описаный только что процесс в его целом я назвал трансцендентной функцией, причем под «фун-

562

кцией» я разумею не основную функцию, а сложную, составленную из других функций, а термином «транс цендентный» я обозначаю не какое-нибудь метафизи­ческое качество, а тот факт, что при помощи этой функции создается переход из одной установки в дру­гую. Сырой материал, обработанный тезисом и антите­зисом и соединяющий в процессе своего формирования обе противоположности, есть жизненный символ. В его надолго неразрешимом, сыром материале заложено все присущее ему богатство предчувствиями, а в том обра­зе, который принял его сырой материал под воздейст­вием противоположностей, заложено влияние символа на все психические функции.

806  Намеки на основы процесса,образующего символ, мы находим в скудных сообщениях о подготовительных периодах жизни у основателей религий, например в противоположениях Иисуса и Сатаны, Будды и Мары, Лютера и черта, в истории первого светского периода жизни Цвингли, у Гете в возрождении Фауста через союз с чертом. В конце Заратустры мы находим заме­чательный пример подавления антитезиса в образе «бе­зобразнейшего человека».

52. Синтетическое (см. конструктивное).

807   53. Сознание. Под сознанием я разумею отнесенность  психических содержаний к нашему эго (см.), поскольку эго ощущает эту отнесенность, как таковую.* Отноше­ния к эго, поскольку они, как таковые, им не ощуща­ются, остаются бессознательными (см. бессознательное). Сознание есть функция или деятельность**, поддержива­ющая связь между психическими содержаниями и эго. Сознание для меня не тождественно с психикой, ибо психика представляется мне совокупностью всех пси­хических содержаний, из которых не все непременно связаны прямо с эго, т. е. настолько отнесены к эго, что им присуще качество сознательности. Есть множество психических комплексов, из которых не все, по необходимости, связаны с эго.

***

808   54. Субъективный уровень. Когда я говорю об истолковании сновидения или фантазии на субъективном уров-

* Natorp, Einl, in die Psych., p.l 1; Lipps, Leitfaden d. Psych., p.3.

** Cp. Riehl (Z. Einl. in die Phil..,161), который тоже понимает сознание как «активность», как «процесс».

*** См.: Юнг К. Г. Психология раннего слабоумия. Цюрих, 1939 Т 1

563

809

не, то имею в виду, что лица или ситуации, встречаю­щиеся в них, относятся к субъективным факторам, всецело присущим собственной психике субъекта. Из­вестно, что образ объекта, находящийся в нашей пси­хике, никогда не бывает абсолютно равным самому объекту, а самое большее лишь похожим на него. Прав­да, образ этот создается через чувственную перцепцию и через апперцепцию (см.) этих раздражений, но именно с помощью процессов, которые уже принадле­жат нашей психике и лишь вызваны объектом. Опыт показывает, что свидетельства наших чувств в высокой степени совпадают с качествами объекта, однако наша апперцепция подвержена почти необозримым субъек­тивным влияниям, которые чрезвычайно затрудняют верное познание человеческого характера. К тому же столь сложная психическая величина, какой является человеческий характер, дает чистой чувственной пер­цепции лишь очень немного точек опоры. Познание характера требует эмпатии (см.), размышления, ин­туиции (см.). Вследствие таких осложнений естествен­но, что конечное суждение имеет всегда лишь очень сомнительную ценность, так что тот образ человече­ского объекта, который мы в себе слагаем, оказывается при всяких обстоятельствах в высшей степени субъек­тивно обусловленным. Поэтому в практической психо­логии поступают правильно, когда строго отличают образ или имаго человека, от его действительного су­ществования. Вследствие крайне субъективного воз­никновения имаго, оно нередко является скорее ото­бражением субъективного комплекса функций, нежели самого объекта. Поэтому при аналитическом разборе бессознательных продуктов важно, чтобы имаго от­нюдь не отождествлялось без оговорок с объектом, а, скорее, понималось как образ субъективного отноше­ния к объекту. Это и есть понимание на субъективном уровне.

Исследование бессознательного продукта на субъ­ективном уровне обнаруживает наличность субъектив­ных суждений и тенденций, носителем которых стано­вится объект. И если в каком-нибудь бессознательном продукте появляется имаго объекта, то это вовсе не значит, что дело само по себе идет о реальном объекте, а точно так же или, может быть, даже скорее, о субъ­ективном функциональном комплексе (см. душа). При-

564

меняя истолкование на субъективном уровне, мы пол­учаем доступ к широкой психологической интерпрета­ции не только сновидений, но и литературных произ­ведений, в которых отдельные действующие лица являются представителями относительно автономных функциональных комплексов автора.

810   55. Тип, Тип есть пример или образец, характеристически передающий характер родового понятия или все­общности. В более узком смысле настоящего моего тру­да, тип есть характерный образец единой общей установки (см. установка), встречающейся во многих индивидуальных формах. Из многочисленных устано вок, действительно встречающихся и возможных, я выделяю в настоящем своем исследовании в общем четыре установки, а именно те, которые ориентируют­ся, главным образом, на четыре основные психологи­ческие функции (см. функция), т. е. на мышление, чувство, интуицию и ощущение. Поскольку такая ус­тановка привычна и тем накладывает определенный отпечаток на характер индивида, — я говорю о психо­логическом типе. Эти типы, базированные на четырех основных функциях, которые можно обозначить как мыслительный, чувствующий, интуитивный и ощу­щающий, могут быть в зависимости от качества основ­ной (ведущей) функции разделены на два класса: на типы рациональные и типы иррациональные. К первым принадлежат мыслительный и чувствующий типы, к последним — интуитивный и ощущающий (см. рацио­нальное и иррациональное). Дальнейшее разделение на два класса зависит от преимущественного движения либидо, а именно от интроверсии и экстраверсии (см.). Все основные типы могут принадлежать как к одному, так и к другому классу, смотря по их преобла­дающей установке, более интровертной или более экс­травертной. Мыслительный тип может принадлежать и к интровертному, и к экстравертному классу; так же и все остальные типы. Разделение на рациональные и ирраци­ональные типы составляет другую точку зрения и не имеет ничего общего с интроверсией и экстраверсией.

811  В двух предварительных сообщениях, посвященных  учению о типах,* я не отличал мыслительный и чув-

* Одно см. Приложение 1 наст, работы; другое: «Структура бессозна­тельного» в: Два эссе по аналитической психологии. CW 7, par. 462 и 482.

565

ствующий типы от типов интровертного и экстраверт­ного, но отождествлял мыслительный тип с интровер­тным, а чувствующий — с экстравертным. Но при окончательной разработке материала я убедился, что интровертный и экстравертный типы следует рассмат­ривать как категории, стоящие над функциональными типами. Такое разделение вполне соответствует и опы­ту, ибо, например, несомненно, что есть два различных чувствующих типа, из которых один установлен пре­имущественно на свое чувствующее переживание, а другой — преимущественно на объект.

812 56. Тождество (Identitat, Identity). О тождестве я го­ворю в случае психологической одинаковости. Тожде­ство есть всегда бессознательный феномен, потому что сознательная одинаковость всегда предполагала бы уже сознание двух вещей одинаковых одна с другой и, сле­довательно, отделение субъекта от объекта, вследствие чего сам феномен тождества был бы уже упразднен. Психологическое тождество предполагает свою бессоз­нательность. Оно составляет характерное свойство при­митивного уклада души и настоящую основу «мисти­ческого соучастия» (см.), которая есть не что иное, как пережиток первобытной психологической неотличен-ности субъекта и объекта, т. е. остаток изначального бессознательного состояния; далее, оно есть свойство, характеризующее духовное состояние раннего детства, и, наконец, оно характеризует и бессознательное у взрослого, культурного человека, которое, поскольку оно не стало содержанием сознания, длительно пребы­вает в состоянии тождества с объектами. На тождестве с родителями основана идентификация (см.) с ними; точно так же на нем покоится и возможность проекции (см.) и интроекции (см.).

813       Тождество есть прежде всего бессознательная оди­наковость с объектами. Оно не есть уравнение или отождествление, но априорная одинаковость, которая вообще никогда не была предметом сознания. На тож­дестве основан наивный предрассудок, будто психоло­гия одного человека равна психологии другого; будто всюду действуют одни и те же мотивы; будто приятное мне, разумеется, должно доставить удовольствие и дру­гому; будто то, что не морально для меня, должно быть не морально и для другого, и т. д. На тождестве осно­вано и распространенное всюду стремление исправлять

566

в других то, что следовало бы исправить в самом себе. На тождестве же основана далее возможность сугге­стивного вушения и психической заразы. Особенно яс­но тождество выступает в патологических случаях, на­пример у параноика, когда собственное субъективное содержание предполагается у другого, как само собой разумеющееся. Но тождество делает также возможным сознательный коллективизм (см. коллективное), со­знательную социальную установку (см.), нашедшую свое высшее выражение в идеале христианской любви к ближнему.

57. Трансцендентная функция (см. символ).

814    58. Установка (EinsteUung). Это понятие есть сравнительно новое приобретение психологии (1921 г. — В.З.). Его ввели Мюллер и Шуман.* Тогда как Кюльпе** определяет установку, как предрасположение сенсор­ных или моторных центров к определенному раздраже­нию или к постоянному импульсу, Эббингауз*** пони­мает ее в более широком смысле, как процесс упражнения, вносящий привычное в свершение, укло­няющееся от привычного. В нашем применении этого понятия мы исходим из эббингаузовского понятия ус­тановки. Установка есть для нас готовность психики действовать или реагировать в известном направлении. Это понятие очень важно именно в психологии слож­ных душевных явлений, потому что оно дает выраже­ние тому своеобразному психологическому явлению, в силу которого известные раздражения в известное вре­мя действуют сильно, а в другое время слабо или же не действуют вовсе. Быть установленным — значит быть готовым к чему-нибудь определенному, даже тог­да, когда это определенное является бессознательным, потому что установленность есть то же самое, что ап­риорная направленность на что-то определенное, неза­висимо от того находится это определенное в представ­лении или нет. Готовность, в виде которой я понимаю установку, состоит всегда в том, что налицо имеется известная субъективная констелляция, определенное сочетание психических факторов или содержаний, ко­торое или установит образ действия в том или ином определенном направлении, или воспримет внешнее

*PflugersArch.,Bd. 45, 37.

** Grundriss der Psychologie, p.44. *** Grundzuge der Psychologie, I, pp.681 f.

567

раздражение тем или иным определенным способом. Без установки активная апперцепция невозможна (см. апперцепция). Установка всегда имеет точку направ­ления, которая может быть сознательной или бессозна­тельной, ибо приуготовленное сочетание содержаний безошибочно выдвинет в акте апперцепции нового со­держания те качества или моменты, которые окажутся сопринадлежащими с субъективным содержанием. Это означает, что происходит выбор или суждение, которое исключает неподходящее. Что именно подходяще, а что неподходяще, решается на основании имеющейся наготове комбинации или констелляции содержаний. Сознается или не сознается та точка, на которую на­правлена установка, не имеет значения для выбираю­щего действия установки, потому что выбор уже дан установкой априори и в дальнейшем происходит авто­матически. Но практически следует отличать созна­тельное от бессознательного, потому что чрезвычайно часто бывают налицо две установки: одна сознатель­ная, а другая — бессознательная. Этим я хочу сказать, что сознание имеет наготове иные содержания, нежели бессознательное. Такая двойственность установки осо­бенно ясно обнаруживается при неврозе.

815    Понятие установки несколько сродни понятию ап­перцепции у Вундта с тем, однако, отличием, что в понятие апперцепции входит процесс, устанавливаю­щий отношение приуготовленного содержания к ново­му содержанию, подлежащему апперцепции, тогда как понятие установки относится исключительно к субъек­тивному приуготовленному содержанию. Апперцепция есть как бы мост, соединяющий содержание уже име­ющееся, лежащее наготове, с новым содержанием, тог­да как установка представляет собой опору моста на одном берегу, новое же содержание — опору на другом берегу. Установка означает ожидание чего-то, а ожи­дание всегда вызывает выбор и дает направление. Со­держание, сильно подчеркнутое и находящееся в поле зрения нашего сознания, образует, иногда совместно с другими содержаниями, известную констелляцию, рав­носильную определенной установке, ибо такого рода содержание сознания способствует восприятию и ап­перцепции всего однородного, преграждая путь воспри­ятию всего чужеродного. Такое содержание порождает соответствующую ему установку. Это автоматическое

568

явление составляет одну из существенных основ одно­сторонности сознательного ориентирования. Оно могло бы повести к полной потере равновесия, если бы в психике не было бы саморегулирующей, компенсиру­ющей (см. компенсация) функции, исправляющей со­знательную установку. В этом смысле двойственность установки есть явление нормальное, которое лишь тог­да проявляется в виде нарушения, когда сознательная односторонность впадает в крайность.

816   Установка может быть в качестве обычного внимания незначительным частичным явлением, но она мо­жет быть и общим определяющим всю психику прин­ципом. На основе предрасположения или общего жизненного опыта, или убеждения может образоваться привычная констелляция содержаний, создающая по­стоянно — и часто до мельчайших подробностей — определенную установку. Человек, особенно глубоко ощущающий всю полноту жизненной неудовлетворен­ности, будет, естественно, иметь установку, всегда ожидающую неудовольствия. Такая крайняя созна­тельная установка компенсируется бессознательной ус­тановкой, направленной на удовольствие. Угнетенный человек имеет сознательную установку на угнетающее, он выбирает в опыте именно этот момент и всюду его чувствует, поэтому его бессознательная установка на­правлена на власть и превосходство.

817   Вся психология индивида даже в его наиболее существенных чертах бывает ориентирована различно в соответствии с его привычной установкой. Хотя общие психологические законы имеют значение для каждого индивида, однако нельзя сказать, что все они характе­ризуют отдельную личность, поскольку сам способ дей­ствия этих законов изменяется в соответствии с его привычной установкой. Привычная установка всегда есть результат всех факторов, способных существенно влиять на психическое, а именно: врожденного пред­расположения, влияния среды, жизненного опыта, про­зрений и убеждений, приобретенных путем дифферен­циации (см.), коллективных (см.) представлений и др. Без такого, безусловно фундаментального значения ус­тановки было бы невозможно существование индиви­дуальной психологии. Но общая установка вызывает такие огромные сдвиги сил и такие изменения во вза­имоотношениях между отдельными функциями, что из

569

этого слагаются сложные последствия, ставящие неред­ко под вопрос значение общих психологических зако­нов. Хотя, например, считается, что в силу физиоло­гических и психологических оснований, половая функция неизбежно должна иметь известную степень деятельности, однако бывают индивиды, которые без ущерба, т. е. без патологических явлений и без каких-нибудь заметных ограничений в трудоспособности, в значительной степени обходятся без нее, тогда как в других случаях даже незначительные нарушения в этой области могут повлечь за собой весьма значитель­ные общие последствия. Как огромны индивидуальные различия, можно, пожалуй, лучше всего убедиться в вопросе об удовольствии и неудовольствии. Здесь изме­няют, так сказать, все правила. Есть ли, в конце кон­цов, что-нибудь такое, что не могло бы доставить че­ловеку при случае удовольствие, а при случае — неудовольствие? Каждое влечение, каждая функция может подчинить себя другой и последовать за ней. Влечение к утверждению своего эго или к власти может заставить сексуальность служить себе, или же сексу­альность может использовать наше эго. То мышление превзойдет и осилит все остальное, то чувство поглотит мышление и ощущение, — и все в зависимости от установки.

818        В сущности, установка есть явление индивидуаль­ное и не укладывается в рамки научного подхода. Но в опыте можно различать известные типические уста­новки, поскольку различаются также и психические функции. Если какая-нибудь функция обычно преоб­ладает, то из этого возникает типическая установка. Смотря по роду дифференцированной функции возни­кают констелляции содержаний, которые и создают соответствующую установку. Так, существует типиче­ская установка человека мыслящего, чувствующего, ощущающего и интуитивного. Кроме этих, чисто пси­хологических типов установки, число которых могло бы быть, может быть, еще увеличено, существуют и социальные типы, т. е. такие, на которых лежит печать какого-нибудь коллективного представления. Они ха­рактеризуются различными «измами». Эти, коллектив­но обусловленные установки во всяком случае очень важны, а в некоторых случаях они имеют большее значение, чем чисто индивидуальные установки.

570

819   59. Фантазия. Под фантазией я подразумеваю два различных явления, а именно: во-первых, фантазму и, во-вторых, воображающую деятельность. Из текста моей работы в каждом данном случае вытекает, в каком смысле следует понимать выражение «фантазия». Под фантазией в смысле «фантазмы» я понимаю комплекс представлений, отличающихся от других комплексов представлений тем, что ему не соответствует никакой внешней реальной объективной данности. Хотя перво­начально фантазия может покоиться на вспоминаю­щихся образах действительно имевших место пережи­ваний, все же ее содержание не соответствует никакой внешней реальности, но остается, по существу, выхо­дом творческой активности духа, деятельностью или продуктом комбинации психических элементов, окку­пированных энергией. Поскольку психическая энергия может подвергаться произвольному направлению, по­стольку и фантазия может вызываться сознательно и произвольно как в целом, так и по крайней мере час­тично. В первом случае она тогда не что иное, как комбинация сознательных элементов. Однако такой случай является искусственным и только теоретически значимым экспериментом. В повседневном психологи­ческом опыте фантазия в большинстве случаев или вызывается вследствие настороженной интуитивной установки, или же является вторжением бессознатель­ных содержаний в сознание.

820  Можно различать активные и пассивные фантазии; первые вызываются интуицией (см.), т. е. установкой (см.), направленной на восприятие бессознательных содержаний, причем либидо (см.) тотчас оккупирует все всплывающие из бессознательного элементы и до­водит их, через ассоциацию параллельных материалов, до полной ясности и наглядности; пассивные фантазии появляются сразу в наглядной форме, без предшеству­ющей и сопровождающей интуитивной установки, при совершенно пассивной установке познающего субъек­та. Такие фантазии принадлежат к психическим «ав­томатизмам» (Automatismes, Жане). Эти последние фантазии могут, конечно, появляться лишь при нали­чии относительной диссоциации в психике, потому что их возникновение требует, чтобы существенная часть энергии уклонилась от сознательного контроля и овла­дела бессознательными содержаниями. Так, например,

571

видение Савла предполагает, что бессознательно он уже христианин, что укрылось от его сознательного понимания, инсайта.

821        Пассивная фантазия всегда возникает из какого-нибудь процесса в бессознательном, противоположного сознанию, процесса, который содержит в себе прибли­зительно столько же энергии, сколько и в сознательной установке, и который поэтому способен проломить сопро­тивление последней. Напротив, активная фантазия обяза­на своим существованием не только и не односторонне — интенсивному и противоположному бессознательному процессу, но настолько же склонности сознательной установки воспринимать намеки или фрагменты срав­нительно слабо подчеркнутых бессознательных связей и, преобразуя их при помощи ассоциирования парал­лельных элементов, доводить их до полнейшей нагляд­ности. Итак, при активной фантазии дело отнюдь и не всегда сводится к диссоциированному душевному состо­янию, но, скорее, к положительному участию сознания.

822       Если пассивная форма фантазии нередко носит на себе печать болезненного или, по крайней мере, ненор­мального, то ее активная форма принадлежит нередко к высшим проявлениям человеческого духа, так как в ней сознательная и бессознательная личности субъекта сливаются в одном общем объединяющем произведе­нии. Фантазия, сложившаяся так, может быть высшим выражением единства известной индивидуальности и даже создавать эту индивидуальность именно при по­мощи совершенного выражения ее единства ( ср. поня­тие «эстетического настроения» у Шиллера). По-види­мому, пассивная фантазия обычно никогда не бывает выражением достигнутого единства индивидуальности, так как она, как уже сказано, предполагает сильную диссоциацию, которая со своей стороны может поко­иться только на столь же сильной противоположности между сознанием и бессознательным. Фантазия, возник­шая из такого состояния через вторжение в сознание, именно поэтому никогда не может быть совершенным выражением объединенной в себе индивидуальности, но будет преимущественно выражением точки зрения бессознательной личности. Хорошим примером тому может служить жизнь Павла: его обращение в христи­анскую веру соответствовало принятию дотоле неосоз­нанной точки зрения и вытеснению прежнего антихри-

572

стианского образа мыслей, который впоследствии обна­руживался в его истерических припадках. Поэтому пассивная фантазия всегда нуждается в сознательной критике, если она не должна односторонне давать до­рогу точке зрения бессознательной противоположно­сти. Напротив, активная фантазия как продукт, с од­ной стороны, сознательной установки, отнюдь не противоположной бессознательному, с другой стороны, бессознательных процессов, также не противополож­ных сознанию, а лишь компенсирующих его, нуждает­ся не в критике, а в понимании.

823  Как в сновидении ( которое есть не что иное, как  пассивная фантазия), так и в фантазии следует разли­чать явный и скрытый смысл. Первый выясняется из непосредственного созерцания фантастического обра­за, этой непосредственной манифестации фантастиче­ского комплекса представлений. Конечно, явный смысл почти и не заслуживает названия — в фантазии он всегда оказывается гораздо более развитым, чем в сно­видении — это, вероятно, должно проистекать из того, что сонная фантазия обычно не нуждается в особой энергии для того, чтобы действенно противостоять сла­бому сопротивлению спящего сознания, так что уже мало противоположные и лишь слегка компенсирую­щие тенденции могут дойти до восприятия. Напротив, бодрствующая фантазия уже должна располагать значи­тельной энергией для того, чтобы преодолеть тормозящее сопротивление, исходящее от сознательной установки. Чтобы бессознательная противоположность дошла до сознания, ей необходимо быть очень важной. Если бы эта противоположность состояла лишь в неясных и трудно уловимых намеках, то она никогда не смогла бы настолько завладеть вниманием, т. е. сознательным либидо, чтобы прорвать связь сознательных содержа­ний. Поэтому бессознательное содержание приковано к прочной внутренней связи, которая именно и выра­жается в выработанном явном смысле.

824   Явный смысл всегда имеет характер наглядного и  конкретного процесса, однако последний, вследствие своей объективной нереальности, не может удовлетво­рить сознания, притязающего на понимание. Поэтому оно начинает искать другого значения фантазии, — ее толкования, т. е. скрытого смысла. Хотя существование скрытого смысла фантазии сначала вовсе не достоверно

573

и хотя вполне возможно оспаривать даже и саму воз­можность скрытого смысла, однако притязание на удовлетворительное понимание является достаточным мотивом для тщательного исследования. Это отыскание скрытого смысла может сначала иметь чисто кауза­льную природу, при постановке вопроса о психоло­гических причинах возникновения фантазии. Такая постановка вопроса ведет, с одной стороны, к поводам, вызвавшим фантазию и лежащим далее, позади; с дру­гой стороны, к определению тех влечений и сил, на которые энергетически следует возложить ответствен­ность за возникновение фантазии. Как известно, Фрейд особенно интенсивно разрабатывал это направ­ление. Такого рода толкование я назвал редуктив-н ы м. Право на редуктивное понимание ясно без даль­нейших разъяснений и точно так же вполне понятно, что этот способ толкования психологических данных дает некоторое удовлетворение людям известного тем­перамента, так что всякое притязание на дальнейшее понимание у них отпадает. Когда кто-нибудь издаст крик о помощи, то этот факт будет достаточно и удов­летворительно объяснен, если мы сможем доказать, что жизнь данного человека в данный момент находится в опасности. Если человеку снится уставленный яствами стол и доказано, что он лег спать голодным,то такое объяснение сна удовлетворительно. Если человек, по­давляющий свою сексуальность, например средневеко­вый святой, имеет сексуальные фантазии, то этот факт достаточно объяснен редукцией на подавленную сексу­альность.

825       Но, если бы мы захотели объяснить видение Петра ссылкой на тот факт, что он голодал и что поэтому бессознательное побуждало его есть нечистых живо­тных, или же что поедание нечистых животных вообще лишь исполнение запретного желания, то такое объяс­нение, дает мало удовлетворения. Точно так же наш запрос не будет удовлетворен, если мы захотим свести, например, видение Савла к его вытесненной зависти, которую он питал к роли Христа среди его соотечест­венников и при помощи которой он отождествлял себя с Христом. В обоих этих объяснениях может быть доля правды, но к психологии Петра или Павла, обуслов­ленной духом их времени, объяснения эти не имеют никакого отношения. Это объяснение чересчур просто

574

и дешево. Нельзя трактовать мировую историю как проблему физиологии или как вопрос личной скандаль­ной хроники. Эта точка зрения была бы слишком ог­раничена. Поэтому мы вынуждены значительно рас­ширить наше понимание скрытого смысла фантазии, прежде всего в смысле причинности: психологию от­дельного человека никогда нельзя исчерпывающе объ­яснить из него самого, но надо ясно понять, что его индивидуальная психология обусловлена современны­ми ему историческими обстоятельствами и как именно. Она не есть лишь нечто физиологическое, биологиче­ское или личное, но и некая проблема истории того времени. И потом, никакой психологический факт ни­когда не может быть исчерпывающе объяснен только из одной своей причинности, ибо в качестве живого феномена он всегда неразрывно связан с непрерывно­стью жизненного процесса, так что, хотя он, с одной стороны, есть всегда нечто ставшее, с другой стороны, он все же есть всегда нечто становящееся, творческое.

826   У психологического момента лик Януса: он глядит  назад и вперед. В то время, как он становится, он подготавливает и будущее. В противном случае наме­рение, задание, установка целей, учет будущего и предвидение его были бы психологически невозможны. Если кто-нибудь выражает какое-либо мнение и мы относим этот факт только к тому, что до него кто-то другой высказал такое же мнение, то это объяснение практически совершенно недостаточно, ибо мы хотим знать не просто причину этого поступка для его пони­мания, но еще и то, что он имеет при этом в виду, в чем его цель и намерение и чего он хочет этим достиг­нуть. Узнав и это все, мы обыкновенно чувствуем себя удовлетворенными. В повседневной жизни мы без даль­нейшего рассуждения и совершенно инстинктивно при­бавляем к этому еще объяснение и с финальной точки зрения; очень часто мы даже считаем именно эту фи­нальную точку зрения решающей, совершенно остав­ляя в стороне момент, в строгом смысле причинный, очевидно инстинктивно признавая творческий момент психического существа. Если мы так поступаем в по­вседневном опыте, то и научная психология должна считаться с таким положением дела и поэтому не дол­жна становиться исключительно на строго каузальную точку зрения, заимствованную ею первоначально у

575

естественных наук, но принимать во внимание и фи­нальную природу психического.

827        И вот, если повседневный опыт утверждает как несомненное финальное ориентирование содержаний сознания, то с самого начала нет никаких поводов для того, чтобы отвергнуть это применительно к содержаниям бессознательного, конечно, до тех пор, пока опыт не обнаружит обратного. По моему опыту, нет никаких оснований отрицать финальное ориентирование бессоз­нательных содержаний, напротив, есть множество слу­чаев, в которых удовлетворительное объяснение дости­жимо только при введении финальной точки зрения. Если мы будем рассматривать, например, видение Сав-ла с точки зрения мировой миссии Павла и придем к заключению, что Савл, хотя сознательно и преследо­вал христиан, но бессознательно принял уже христи­анскую точку зрения и стал христианином вследствие перевеса и вторжения бессознательного, потому что его бессознательная личность стремилась к этой цели, ин­стинктивно постигая необходимость и значительность этого деяния, то мне кажется, что такое объяснение значения этого факта будет более адекватным, чем редуктивное объяснение при помощи личных момен­тов, хотя последние, в той или иной форме, несомненно соучаствовали в этом, ибо «слишком человеческое» имеется всюду налицо. Точно так же данный в Деяни­ях Апостолов намек на финальное объяснение видения Петра, является гораздо более удовлетворительным, чем предположение физиологически-личных мотивов.

828        Итак, объединяя все вместе, мы можем сказать, что фантазию следует понимать и каузально, и финально. Для каузального объяснения она есть такой симптом физиологического или личного состояния, который яв­ляется результатом предшествующих событий. Для финального же объяснения, фантазия есть символ, ко­торый пытается обозначить или ухватить с помощью имеющегося материала определенную цель или, вер­нее, некоторую будущую линию психологического раз­вития. Так как активная фантазия составляет главный признак художественной деятельности духа, то худож­ник есть не только изобразитель, но творец и, следо­вательно, воспитатель, ибо его творения имеют цен­ность символов, предначертывающих линии будущего развития. Более ограниченное или более общее соци-

576

альное значение символов зависит от более ограничен­ной или более общей жизнеспособности творческой ин­дивидуальности. Чем ненормальнее, т. е. чем нежиз­неспособнее индивидуальность, тем ограниченнее социальное значение созданых ею символов, хотя бы эти символы и имели для данной индивидуальности абсолютное значение.

829   Оспаривать существование скрытого смысла фантазии можно только тому, кто полагает, что естествен­ный процесс вообще лишен удовлетворительного смыс­ла. Между тем естествознание уже выделило смысл естественного процесса в форме законов природы. При­знано, что законы природы суть человеческие гипоте­зы, установленные для объяснения естественного про­цесса. Но, поскольку удостоверено, что установленный закон согласуется с объективным процессом, постольку мы имеем право говорить о смысле совершающегося в природе. И поскольку нам удается установить законо­мерность фантазий, постольку мы имеем право гово­рить и об их смысле. Однако найденный смысл лишь тогда удовлетворителен, или, другими словами, уста­новленная закономерность лишь тогда заслуживает этого имени, когда она адекватно передает сущность фантазии. Есть закономерность при естественном про­цессе и закономерность самого естественного процесса. Это закономерно, например, что человек видит снови­дения, когда спит, однако это не такая закономерность, которая высказывает нечто о сущности сновидений. Это простое условие сновидения. Установление физи­ологического источника фантазии есть лишь простое условие ее существования, а отнюдь не закон ее сущ­ности. Закон фантазии, как психологического феноме­на, может быть только психологическим законом.

830   Мы подходим теперь ко второму пункту нашего  объяснения понятия фантазии, а именно к понятию воображающей деятельности (imaginative Tatigkeit). Воображение есть репродуктивная или творческая де­ятельность духа вообще, не будучи особой способно­стью, ибо оно может осуществляться во всех основных формах психической жизни, в мышлении, чувстве, ощущении и интуиции. Фантазия, как воображающая деятельность, есть для меня просто непосредственное выражение психической жизнедеятельности, психиче­ской энергии, которая дается сознанию не иначе, как

577

в форме образов или содержаний, подобно тому как и физическая энергия проявляется не иначе, как в форме физического состояния, физическим путем раздража­ющего органы чувств. Подобно тому как всякое физи­ческое состояние с энергетической точки зрения есть не что иное, как система сил, точно так же и психиче­ское содержание с энергетической точки зрения есть не что иное, как являющаяся сознанию система сил. По­этому с этой точки зрения можно сказать, что фанта­зия в качестве фантазмы есть не что иное, как опреде­ленная сумма либидо, которая никогда не может явиться сознанию иначе, как именно в форме образа. Фантазма есть idee-force. Фантазирование, как вообра­жающая деятельность, тождественно с течением про­цесса психической энергии.