Глава X

ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ ТИПОВ

1. ВВЕДЕНИЕ

556       В последующем я постараюсь дать общее описание психологии типов. Сначала я сделаю это для двух об­щих типов, которые я назвал интровертным и экстравертным. Далее я попытаюсь дать некоторую характе­ристику тех, более специальных типов, своеобразие которых слагается вследствие того, что индивид при­способляется или ориентируется, главным образом, по­средством своей наиболее дифференцированной функ­ции. Первые я хотел бы обозначить как общие типы установки, отличающиеся друг от друга направлением своего интереса, движением либидо; последние я назо­ву типами функций.

557       Общие типы установки, как уже было многократно указано в предыдущих главах, отличаются друг от дру­га своеобразной установкой по отношению к объекту. У интровертного отношение к нему абстрагирующее; в сущности, он постоянно заботится о том, как бы от­влечь либидо от объекта, как если бы ему надо было оградить себя от чрезмерной власти объекта. Экстравертный, напротив, относится к объекту положительно. Он утверждает его значение постольку, поскольку он постоянно ориентирует свою субъективную установку по объекту и вводит ее в отношение к нему. В сущно­сти, объект никогда не имеет для него достаточно цен­ности, и поэтому значение его постоянно приходится повышать. Оба типа до такой степени различны, и их противоположность настолько бросается в глаза, что наличность их без всяких разъяснений бывает очевид­на даже для профана в психологических вопросах, —

402

стоит только раз обратить его внимание на это. Всем, конечно, знакомы эти замкнутые, трудно распознава­емые, часто пугливые натуры, представляющие собой самую сильную противоположность людям с открытым, обходительным, часто веселым или по крайней мере при­ветливым и доступным характером, которые со всеми ладят, а иногда и ссорятся, но во всяком случае стоят в отношении к окружающему их миру, влияют на него и со своей стороны воспринимают его влияние.

 558                 Понятно, что сначала люди бывают склонны воспринимать такие различия, как индивидуальные случаи своеобразной структуры характера. Однако тот, кто имел возможность основательно изучить большое число людей, откроет без труда, что эта противоположность отнюдь не сводима к единичным индивидуальным слу­чаям, но что дело идет о типических установках, го­раздо более общих, чем можно было бы предположить на основании ограниченного психологического опыта. Предыдущие главы должны были бы в достаточной степени показать, что в действительности речь идет о фундаментальной противоположности, то ясной, то ме­нее ясной, но обнаруживающейся всегда, когда речь идет об индивидах со сколько-нибудь ярко выраженной личностью. Таких людей мы встречаем отнюдь не толь­ко среди образованных, но вообще во всех слоях насе­ления; и потому наши типы могут быть указаны как среди простых рабочих и крестьян, так и среди высо­кодифференцированных представителей нации. Разни­ца пола тоже ничего не меняет в этом факте. Эти противоположности встречаются и среди женщин всех слоев населения. Столь общая распространенность вряд ли была бы возможна, если бы дело касалось сознания, т. е. сознательно и намеренно выбранной установки. В этом случае главнейшим носителем такой установки был бы, конечно, определенный, связанный однород­ным воспитанием и образованием и, следовательно, местно ограниченный слой населения. В действитель­ности же это совсем не так; и даже напротив, типы распределяются, по-видимому, без всякого разбора. В одной и той же семье один ребенок может быть интровертом, другой — экстравертом. Так как, согласно этим фактам, тип установки в качестве общего и, по-види­мому, случайно распределенного явления, не может быть делом сознательного суждения или сознательного

403

намерения, то он, вероятно, обязан своим существова­нием какой-то бессознательной, инстинктивной основе. Поэтому противоположность типов в качестве общего психологического феномена должна так или иначе иметь свои биологические предпосылки.

559        С биологической точки зрения, отношение между субъектом и объектом есть всегда отношение приспо­собления, ибо всякое отношение между субъектом и объектом предполагает видоизменяющиеся воздейст­вия одного на другой. Эти видоизменения и составляют приспособление или адаптацию. Поэтому типическая установка по отношению к объекту суть процессы при­способления. Природа знает два, коренным образом раз­личных варианта адаптации и две, обусловленные ими возможности самоподдержания живых организмов: пер­вый путь это повышенная плодовитость при относитель­но малой обороноспособности и недолговечности отдель­ного индивида; второй путь — это вооружение индивида многообразными средствами самосохранения при относи­тельно малой плодовитости. Мне кажется, что эта биоло­гическая противоположность есть не только аналогия, но и общая основа наших двух психологических способов приспособления. Здесь я хотел бы ограничиться одним только общим указанием, с одной стороны, на особен­ность экстраверта, состоящую в способности постоянно растрачиваться, распространяться и внедряться во все; с другой стороны, на тенденцию интроверта обороняться от внешних требований и, насколько возможно, воздер­живаться от всякой затраты энергии, направленной прямо на объект, но зато создавать для себя самого возможно более обеспеченное и могущественное положение. Поэ­тому интуиция Блейка недурно определила оба типа как «prolific» (плодородный) и «devouring (прожорливый) type». Как показывает общая биология, оба пути удобо-проходимы и, каждый по своему, ведут к успеху; точно так же и типические установки. То, что один осуществ­ляет посредством множества отношений, другой достига­ет при помощи монополии.

560       Тот факт, что иногда даже дети в первые годы жизни несомненно проявляют типическую установку, заставляет предположить, что к определенной установ­ке принуждает отнюдь не борьба за существование, как ее обыкновенно понимают. Правда, можно было бы, и даже с достаточным основанием, возразить, что и

404

малому ребенку, и даже грудному младенцу, приходится осуществлять психологическое приспособление бессоз­нательного характера, ибо своеобразие материнских влияний в особенности ведет к специфическим реакци­ям у ребенка. Этот аргумент опирается на несомненные факты, но он падает при указании на столь же несом­ненный факт, что двое детей у одной и той же матери могут уже рано обнаружить противоположные типы, без того чтобы в установке матери можно было отме­тить хотя бы малейшее изменение. Хотя я ни при каких обстоятельствах не хотел бы недооценить неиз­меримую важность родительских влияний, но все же это наблюдение заставляет нас сделать вывод, что ре­шающий фактор следует искать в предрасположении ребенка. Вероятно, в конечном счете это следует при­писать индивидуальному предрасположению, что при возможно наибольшей однородности внешних условий один ребенок обнаруживает такой тип, а другой ребе­нок — другой. При этом я, конечно, имею в виду лишь те случаи, которые возникают при нормальных усло­виях. При ненормальных условиях, т. е. когда мы име­ем дело с крайними и поэтому ненормальными уста­новками у матерей, детям может быть навязано относительно однородная установка, причем насилует­ся их индивидуальное предрасположение, которое, мо­жет быть, выбрало бы другой тип, если бы извне не вторглись и не помешали ненормальные влияния. Там, где происходит такое обусловленное внешними влия­ниями искажение типа, индивид впоследствии обычно заболевает неврозом, и исцеление возможно лишь при условии выявления той установки, которая, естествен­но, соответствует данному индивиду.

561          Что же касается своеобразного предрасположения, то об этом я не могу ничего сказать кроме того, что, Очевидно, существуют индивиды, которые или облада­ют большей легкостью или способностью, или которым полезнее приспособляться таким, а не иным способом. Тут дело могло бы сводиться к недоступным нашему знанию и, в конечном счете, физиологическим основа­ниям. К допущению вероятности таких оснований я был приведен тем наблюдением, что обращение одного типа в другой может нанести тяжелый ущерб физиоло­гическому здоровью организма, ибо он в большинстве случаев вызывает сильное истощение.

405

2. ЭКСТРАВЕРТНЫЙ ТИП

562       При описании этого и остальных типов необходимо для наглядности и ясности их изображения отделить психологию сознательного от психологии бессознатель­ного. Поэтому мы обратимся сначала к описанию фе­номенов сознания.

а) Общая установка сознания

563       Известно, что каждый человек ориентируется по тем данным, которые ему передает внешний мир; од­нако мы видим, что это может происходить более или менее решающим образом. Тот факт, что на дворе холодно, одному дает повод тотчас же надеть пальто; другой же, имея намерение закаляться, находит это излишним; один приходит в восторг от нового тенора, потому что весь свет им восторгается; другой не при­ходит от него в восторг, и не потому, чтобы тенор не нравился ему, но потому, что он придерживается мне­ния, что предмет всеобщего восторга отнюдь не заслу­живает еще тем самым поклонения; один подчиняется данным обстоятельствам, потому что, как показывает опыт, ничего другого ведь и не остается; другой же убежден, что если даже тысячу раз было так, то тысячу первый случай будет новым, и т. д. Первый ориенти­руется по данным внешних факторов; а другой сохра­няет свое особое воззрение, которое вдвигается между ним и объективно данным. И если ориентирование по объекту и по объективно данному преобладает настолько, что чаще всего самые важные решения и действия обусловливаются не субъективными воззрениями, а объективными обстоятельствами, то мы говорим об экстравертной установке. Если она оказывается привыч­ной, то мы говорим об экстравертном типе. Если чело­век мыслит, чувствует и действует, одним словом живет так, как это непосредственно соответствует объ­ективным условиям и их требованиям как в хорошем, так и в дурном смысле, то он экстравертен. Он живет так, что объект в качестве детерминирующей величи­ны, очевидно, играет в его сознании более важную роль, нежели его субъективное воззрение. Он имеет, конечно, и субъективные воззрения, но их детерминирующая

406

сила меньше, чем сила внешних, объективных условий. Поэтому он совсем и не предвидит возможно­сти натолкнуться внутри себя на какие-нибудь безус­ловные факторы, ибо он знает таковые только во внеш­нем мире. В эпиметеевском смысле его внутренний мир подчиняется внешним требованиям, конечно, не без борьбы. Однако борьба всегда кончается в пользу объ­ективных условий. Все его сознание смотрит во внеш­ний мир, ибо важное и детерминирующее решение всегда приходит к нему извне. Но оно приходит к нему оттуда, потому что он его оттуда ждет. Эта основная установка является, так сказать, источником всех осо­бенностей его психологии, поскольку они не покоятся или на примате какой-нибудь определенной психоло­гической функции, или же на индивидуальных особен­ностях. Интерес и внимание сосредоточены на объек­тивных происшествиях и прежде всего на тех, которые имеют место в ближайшей среде. Интерес прикован не только к лицам, но и к вещам. Соответственно с этим и деятельность его следует влиянию лиц и вещей. Де­ятельность его прямо связана с объективными данными и детерминациями и, так сказать, исчерпывающе объ­ясняется ими. Она зависит от объективных обстоя­тельств настолько, что это можно бывает проследить. Поскольку она не является простой реакцией на раз­дражения окружающей среды, постольку она всегда все же бывает применима к реальным обстоятельствам и находит достаточный и подходящий простор в границах объективно данного. Она не имеет никаких сколько-нибудь серьезных тенденций выходить за эти пределы. То же самое относится и к интересу: объективные проис­шествия имеют почти неистощимую привлекательность, так что при нормальных условиях интерес никогда не требует чего-нибудь другого.

- 564                 Моральные законы деятельности совпадают с соответствующими требованиями общества и соответствен­но с общепризнанным моральным воззрением. Будь общепризнанное воззрение иным, — и субъективные линии морального поведения были бы иными, причем в общей картине психологического habitus'a ничего не изменилось бы. Но такая строгая обусловленность объ­ективными факторами отнюдь не свидетельствует о полном или даже идеальном приспособлении к услови­ям жизни вообще, как это могло бы показаться.

-407                Экстравертному воззрению такое приноровление (adjust­ment) к объективно данному должно, правда, показать­ся полным приспособлением, ибо такому воззрению иной критерий и вообще недоступен. Однако с высшей точки зрения вовсе еще не сказано, что объективно данное при всех обстоятельствах является нормаль­ным. В историческом или местном отношении объек­тивные условия могут быть ненормальными. Индивид, приноровившийся к этим обстоятельствам, хотя и сле­дует ненормальному стилю окружающей его среды, но находится вместе со всей своей средой в ненормальном положении перед лицом общезначащих законов жизни. Правда, единичная личность может при этом процве­тать, но лишь до тех пор, пока она вместе со всей своей средой не погибнет от прегрешения против общих за­конов жизни. На эту гибель единичная личность обре­чена с такою же непреложностью, с какою она была приноровлена к объективно данному. Она принорови­лась, но не приспособилась, ибо приспособление требует большего, чем одно только беспрекословное следование за всеми условиями непосредственного окружения. (Я ссылаюсь на Шпиттелеровского Эпиметея.) Приспо­собление требует соблюдения тех законов, которые бо­лее общи, чем местные и временно-исторические усло­вия. Простое приноровление есть ограниченность нормального экстравертного типа. Своей нормально­стью экстравертный тип обязан, с одной стороны, тому обстоятельству, что он приноровлен к данным услови­ям, живет сравнительно без трений и, естественно, не претендует ни на что, кроме выполнения объективно данных возможностей, так, например: он выбирает за­нятие, дающее надежные возможности для данного ме­ста и в данное время; или он делает и изготовляет то, в чем окружающая среда нуждается в данный момент и чего она ждет от него; или он воздерживается от всех новшеств, которые не вполне бесспорны или которые в чем-нибудь выходят за пределы ожиданий его среды. С другой стороны, его нормальность покоится и на том важном обстоятельстве, что экстравертный считается также с фактической стороной своих субъективных по­требностей и нужд. Однако это составляет как раз его слабое место, ибо тенденция его типа до такой степени направлена на внешний мир, что даже самый чувст­венно достоверный субъективный факт, а именно со-

408

стояние собственного тела, часто недостаточно прини­мается им во внимание, как недостаточно объективный и недостаточно «внешний», так что необходимое для физического благосостояния удовлетворение элемен­тарных потребностей не осуществляется. От этого тело страдает, не говоря уже о душе. Однако экстраверт обыкновенно мало замечает это последнее обстоятель­ство, но тем более оно заметно для его интимного домашнего круга. Утрата равновесия становится для него ощутимой лишь тогда, когда начинают обнаружи­ваться ненормальные физические ощущения. Этого осязательного факта он не может не заметить. Естест­венно, что он воспринимает его как конкретный и «объективный», ибо для характеристики собственной ментальности у него ничего другого и не существует. У других же он тотчас усматривает «воображение». Слишком экстравертная установка может даже до та­кой степени перестать считаться с субъектом, что по­следний будет совершенно принесен в жертву так на­зываемым объективным требованиям, как например: в виде постоянного увеличения торгового дела, потому что ведь имеются заказы и открывающиеся возможно­сти должны быть заполнены.

565                Опасность для экстраверта заключается в том, что  он вовлекается в объекты и совершенно теряет в них себя самого. Возникающие вследствие этого функцио­нальные (нервные) или действительно телесные рас­стройства имеют значение компенсаций, ибо они при­нуждают субъекта к недобровольному самоограни­чению. Если симптомы функциональны, то благодаря их своеобразной структуре они могут символически выражать психологическую ситуацию: так, например, у певца, слава которого быстро достигла опасной высо­ты, соблазняющей его на несоразмерную затрату энер­гии, вдруг, вследствие нервной задержки, не звучат высокие ноты. У человека, начавшего свою деятель­ность в самом скромном положении и очень быстро достигшего влиятельного, с широкими перспективами социального положения, психогенно появляются все симптомы горной болезни. Человек, собирающийся же­ниться на обожаемой и безмерно переоцененной женщи­не очень сомнительного характера, заболевает нервной судорогой глотки, принуждающей его ограничиваться двумя чашками молока в день, прием которых каждый

409

раз требует трех часов. Таким образом, создается ре­альное препятствие, мешающее ему посещать свою не­весту, и ему остается только заниматься питанием своего тела. Человек, который не оказывается больше на высоте требований торгового дела, созданного и расши­ренного его собственными заслугами и трудами до ог­ромных размеров, — становится жертвой приступов нервной жажды, которые доводят его до истерического алкоголизма.

566       Мне кажется, что самая частая форма невроза у экстравертного типа — истерия. Классические случаи истерии всегда отличаются преувеличенным отноше­нием к лицам окружающей среды; другой характерной особенностью этой болезни является прямо-таки под­ражательная приноровленность к обстоятельствам. Ос­новная черта истерического существа — это постоян­ная тенденция делать себя интересным и вызывать впечатление у окружающих. Следствием этого являет­ся вошедшая в поговорку внушаемость истеричных и их восприимчивость к влияниям, идущим от других. Несомненная экстраверсия проявляется также и в со­общительности истеричных, доходящей подчас до сооб­щения чисто фантастических содержаний, откуда и возник упрек в истерической лжи. Вначале истериче­ский «характер» есть лишь преувеличение нормальной установки; но в дальнейшем он осложняется привходя­щими со стороны бессознательного реакциями, имею­щими характер компенсаций, которые в противовес преувеличенной экстраверсии принуждают психическую энергию при помощи телесных расстройств к ин-троверсии. Благодаря реакции бессознательного созда­ется другая категория симптомов, имеющих более интровертный характер. Сюда относится прежде всего болезненно повышенная деятельность фантазии.

567       После этой общей характеристики экстравертной установки, обратимся теперь к описанию тех измене­ний, которым подвергаются основные психологические функции благодаря экстравертной установке.

410

б) Установка бессознательного

Может быть, кажется странным, что я говорю об 568 «установке бессознательного». Как я уже достаточно объяснял, я представляю себе отношение бессознатель­ного к сознанию как компенсирующее. При таком воз­зрении бессознательное так же имело бы установку, как и сознание.

 569         В предыдущем отделе я особенно подчеркнул тенденцию экстравертной установки к некоторой односто­ронности, а именно господствующее положение объек­тивного фактора в течение психического процесса. Экстравертный тип всегда готов отдать себя (по-види­мому) в пользу объекта и ассимилировать свою субъ­ективность — объекту. Я подробно описал последствия, могущие произойти от преувеличенно экстравертной установки, а именно на вредоносное подавление субъ­ективного фактора. Согласно этому же мы вправе ожидать, что психическая компенсация, соответствующая этой сознательной экстравертной установке, особенно усилит субъективный момент, т. е. в бессознательном нам придется отметить сильную эгоцентрическую тен­денцию. Такое наблюдение фактически и удается сде­лать в практическом опыте. Я здесь не вхожу в обсуж­дение казуистического материала, а отсылаю читателя к следующим отделам, где я пытаюсь указать для каж­дого типа функций характерную установку бессозна­тельного. Поскольку в этом отделе речь идет только о компенсации общей экстравертной установки, постоль­ку я ограничиваюсь столь же общей характеристикой и для компенсирующей установки бессознательного.

 570                 Установка бессознательного, успешно восполняющая сознательную экстравертную установку, имеет своего рода интровертный характер. Бессознательное сосредоточивает, энергию на субъективном моменте, т. е. на всех потребностях и притязаниях, подавленных или вытесненных благодаря слишком экстравертной созна­тельной установке. Нетрудно понять — и это должно было бы стать ясным уже из предыдущей главы, — что ориентирование по объекту и по объективным данным насильственно подавляет множество субъективных по­буждений, мнений, желаний и необходимых потребно­стей и лишает их той энергии, которая, естественно, должна была бы прийтись на их долю. Ведь человек не

411

машина, которую можно в случае надобности прила­дить для совсем иных целей и которая тогда функцио­нирует по-иному, но столь же правильно, как и рань­ше. Человек всегда несет с собою всю свою историю и историю всего человечества. А исторический фактор представляет собою жизненную потребность, которой мудрая экономия должна идти навстречу. Так или ина­че, но прошедшее должно иметь возможность высказы­ваться и жить в настоящем. Поэтому полная ассими­ляция объекту наталкивается на протест со стороны подавленного меньшинства, состоящего из того, что было доселе, и того, что существовало от начала.

571        Из этого, совершенно общего соображения нетруд­но понять, почему бессознательные притязания экстравертного типа имеют, собственно говоря, примитивный и инфантильный эгоцентрический характер. Если Фрейд говорит о бессознательном, что оно способно только «желать», то это в высокой степени применимо к бессознательному экстравертного типа. Приноровление к объективно данному и ассимиляция с ним не допускают осознания неподходящих субъективных по­буждений. Эти тенденции (мысли, желания, аффекты, потребности, чувства и т. д.) принимают, соответствен­но со степенью их вытеснения, регрессивный характер, т. е. чем менее их признают, тем инфантильнее и архаичнее они становятся. Сознательная установка ли­шает их той оккупации энергии, которая сравнительно находится в их распоряжении и оставляет им лишь ту долю ее, которую она не может отнять. Этот остаток, обладающий все-таки такой силой, которую не следует недооценивать, есть то, что следует обозначить как первоначальный инстинкт. Инстинкт не может быть искоренен произвольными мероприятиями отдельного индивида; для этого потребовалось бы скорее медлен­ное, органическое превращение в течение многих по­колений, ибо инстинкт есть энергетическое выражение определенной органической склонности.

572       Таким образом, от каждой подавленной тенденции в конечном итоге все-таки остается значительный за­пас энергии, соответствующей силе инстинкта, кото­рый сохраняет свою действенность, хотя он вследствие лишения энергии, стал бессознательным. Чем совер­шеннее сознательная экстравертная установка, тем ин­фантильнее и архаичнее установка бессознательного.

412

Иногда бессознательная установка характеризуется грубым, доходящим до бесстыдства эгоизмом, далеко уходящим за пределы ребяческого. Тут мы находим в полном расцвете те кровосмесительные желания, кото­рые описывает Фрейд. Само собою разумеется, что все это является и остается скрытым от взгляда непосвя­щенного наблюдателя до тех пор, пока экстравертная сознательная установка не достигает более высокой ступени. Но если дело доходит до преувеличения со­знательной точки зрения, то и бессознательное обна­руживается симптоматически,  т. е. бессознательный эгоизм, инфантилизм и архаизм теряет свой первона­чальный характер компенсации и становится в более или менее явную оппозицию по отношению к созна­тельной установке. Это проявляется прежде всего в нелепом преувеличении сознательной точки зрения, которое должно служить подавлению бессознательно­го, но которое обыкновенно завершается посредством reductio ad absurdum сознательной установки,  т.  е. полным крушением. Катастрофа может быть объектив­ной, когда объективные цели понемногу искажаются в субъективные. Так, например, один типограф, начав простым служащим, в течение двадцатилетнего, долго­го, тяжелого труда достиг положения самостоятельного владельца очень крупного дела. Дело расширялось все больше и больше, и он все больше и больше втягивался в него, понемногу растворяя в нем все свои побочные интересы. Таким образом дело вполне поглотило его, и это привело его к гибели; вот как это случилось: в виде компенсации для его исключительно деловых интере­сов в нем бессознательно оживились некоторые воспо­минания из его детства. В то время ему доставляло большое удовольствие писать красками и рисовать. И вот вместо того, чтобы принять эту способность, как таковую, и использовать ее в виде уравновешивающего побочного занятия, он ввел ее в свое деловое русло и начал фантазировать о придании своим продуктам внешнего «художественного» вида. К несчастью, фан­тазии стали действительностью: он фактически начал производить продукцию согласно своему собственному примитивному и инфантильному вкусу, и в результате через несколько лет его дело было погублено. Он по­ступал согласно одному из тех наших «культурных идеалов», по которому деятельный человек должен

413

сосредоточить все на достижении одной конечной цели. Но он зашел слишком далеко и подпал под власть субъективных, инфантильных притязаний.

573       Однако катастрофический исход может иметь и субъективный характер, в виде нервного срыва или заболевания. Он происходит оттого, что бессознатель­ное противодействие в конечном итоге всегда способно парализовать сознательное действие. В этом случае притязания бессознательного категорически навязыва­ются сознанию и производят тем самым пагубный раз­лад, проявляющийся в большинстве случаев в том, что люди или не знают больше, чего они, собственно гово­ря, желают, и не имеют ни к чему больше охоты, или же в том, что они хотят слишком многого сразу и имеют слишком много охоты, но все к невозможным вещам. Подавление инфантильных и примитивных притязаний, необходимое часто по культурным основа­ниям, легко приводит к неврозу или к злоупотребле­нию наркотическими средствами, как-то: алкоголем, морфием, кокаином и т. д. В еще более тяжелых случаях этот внутренний разлад кончается самоубийством.

574       Выдающаяся особенность бессознательных тенден­ций состоит в том, что они по мере того, как созна­тельное непризнание отнимает у них их энергию, при­обретают деструктивный характер, и притом тотчас же, как только они теряют характер компенсаций. А теряют они характер компенсаций тогда, когда они достигают глубины, соответствующей тому культурно­му уровню, который абсолютно несовместим с нашим. С этого момента бессознательные тенденции образуют сплоченную силу, во всех отношениях противополож­ную сознательной установке, и существование этой силы ведет к явному конфликту.

575       Тот факт, что установка бессознательного компен­сирует установку сознания, выражается вообще в пси­хическом равновесии. Конечно, нормальная экстравер­тная установка никогда не означает, что индивид ведет себя всегда и всюду по экстравертной схеме. При всех обстоятельствах у одного и того же индивида наблюда­ется целый ряд психологических свершений, где имеет место и механизм интроверсии. Ведь экстравертным мы называем habitus лишь тогда, когда механизм экс­траверсии преобладает. В таких случаях наиболее диф­ференцированная психическая функция имеет всегда

414

экстравертное применение, тогда как менее дифферен­цированные функции остаются в интровертном приме­нении, иными словами: более ценная функция наибо­лее сознательна и наиболее полно поддается контролю сознания и сознательному намерению, тогда как менее дифференцированные функции — менее сознательны и даже отчасти бессознательны, и в гораздо меньшей степени подчинены сознательному произволу. Более ценная функция является всегда выражением сознатель­ной личности, ее намерением, ее волей и ее достижени­ем, тогда как менее дифференцированные функции принадлежат к числу тех событий, которые случаются с нами. Эти случайности совсем не всегда проявляются в форме lapsus linguae (языкового ляпсуса) или calami (письма), или других упущений; они могут быть напо­ловину или на три четверти намеренными, потому что менее дифференцированные функции обладают, хотя и меньшей, сознательностью. Классическим примером тому служит экстравертный чувствующий тип, кото­рый стоит в превосходных отношениях чувства с окру­жающей средой, но которому случается иногда выска­зывать суждения, свидетельствующие о необычайной бестактности. Эти суждения возникают из его недоста­точно дифференцированного и недостаточно сознатель­ного мышления, которое лишь отчасти находится под его контролем и к тому же недостаточно отнесено к объекту; поэтому оно может производить впечатление высшей бесцеремонности.

Недостаточно дифференцированные функции в 576 экстравертной установке обнаруживают всегда чрезвы­чайно субъективную обусловленность ярко окрашен­ным эгоцентризмом и личным самомнением, чем они доказывают свою тесную связь с бессознательным. Бес­сознательное постоянно проявляется в них. Вообще не следует представлять себе, будто бессознательное дли­тельно погребено под целым рядом наслоений и может быть открыто лишь при помощи кропотливого высвер­ливания. Напротив, бессознательное постоянно влива­ется в сознательные психологические события, и при­том в столь высокой степени, что наблюдателю иногда трудно бывает решить, какие свойства характера сле­дует отнести на счет сознательной личности и какие на счет бессознательной. Особенно трудно это бывает, когда дело касается лиц, выражающихся несколько

415

обильнее других. Понятно, что это сильно зависит от установки наблюдателя, постигает ли он больше созна­тельный или бессознательный характер личности. В общем можно сказать, что наблюдатель, установлен­ный на суждение, скорее будет постигать сознательный характер, тогда как наблюдатель, установленный на восприятие, будет больше поддаваться влиянию бессоз­нательного характера, ибо суждение интересуется больше сознательной мотивацией психического свер­шения, тогда как восприятие скорее регистрирует чис­тое свершение. Но поскольку мы в одинаковой мере пользуемся и восприятием и суждением, постольку с нами легко может случиться, что одна и та же личность покажется нам одновременно и интровертной, и экс­травертной, и мы не сумеем сначала указать, какой установке принадлежит более ценная функция. В та­ких случаях правильную концепцию можно добыть только при помощи основательного анализа качеств функций. При этом следует обращать внимание на то, какая из функций всецело подчинена контролю и мо­тивации сознания и какие функции носят характер случайный и непроизвольный. Первая функция всегда более дифференцирована, чем остальные, которым к тому же присущи несколько инфантильные и прими­тивные свойства. Бывает так, что первая функция про­изводит впечатление нормальности, тогда как последние имеют в себе что-то ненормальное или патологическое.

в) Особенности основных психологических функций в экстравертной установке

1.   Мышление

577        Вследствие общей экстравертной установки мыш­ление ориентируется по объекту и по объективным данным. Такое ориентирование мышления ведет к ярко выраженной особенности1. Мышление вообще питается, с одной стороны, из субъективных, в конечном счете бессознательных источников, с другой стороны, оно питается объективными данными, которые поставля­ются чувственными апперцепциями. Экстравертное мышление в большей степени определяется этими

416

последними факторами,  нежели первыми.  Суждение всегда предполагает известное мерило; для экстравер­тного суждения значительным и определяющим мери­лом является, главным образом, заимствование у объ­ективных обстоятельств, все равно, представляется ли оно прямо в виде объективного, чувственно восприни­маемого факта, или же в виде объективной идеи, ибо объективная идея есть нечто внешне данное и извне заимствованное, даже если она субъективно одобряет­ся. Поэтому экстравертное мышление совсем не долж­но быть чисто конкретным мышлением фактов; оно точно так же может быть чисто идейным мышлением, если только установлено, что идеи, при помощи кото­рых протекает мышление, более заимствованы извне, т. е. переданы традицией, воспитанием и ходом образо­вания. Итак, критерий для суждения о том, экстравертно ли мышление, заключается прежде всего в вопросе, по какому мерилу направляется процесс суждения, — пе­редается ли это мерило извне, или же оно имеет субъ­ективный источник. Дальнейшим критерием является направление умозаключений, а именно вопрос, имеет ли мышление преимущественное направление на внешнее или нет. То обстоятельство, что мышление занимается конкретными предметами, еще не доказы­вает его экстравертной природы, ибо я мысленно могу заниматься конкретным предметом двояко: или абстра­гируя от него мое мышление, или конкретизируя им мое мышление. Если даже мое мышление занято кон­кретными вещами и постольку могло бы быть названо экстравертным, то все-таки остается еще нерешенным и характерным, какое направление примет мышление, а именно: направится ли оно в своем дальнейшем раз­витии опять к объективным данностям,  к внешним фактам, либо к общим, уже данным понятиям, — или нет. В практическом мышлении купца, техника, есте­ствоиспытателя — направление на объект сразу видно. Мышление же философа может вызвать сомнение, ког­да направление его мыслей имеет целью идеи. В этом случае необходимо исследовать, с одной стороны, яв­ляются ли эти идеи только абстракциями из наблюде­ний над объектом, не представляющими собой ничего, кроме высших коллективных понятий, которые вклю­чают в себя совокупность объективных фактов; с дру­гой стороны, нужно исследовать, не переданы ли эти

14 К. Г. Юнг

417

идеи по традиции или не заимствованы ли они у духов­ного мира окружающей среды (если они не являются явными абстракциями из непосредственных наблюде­ний). Если на этот вопрос последует утвердительный ответ, то это значит, что такие идеи так же принадлежат к категории объективных данностей; следовательно такое мышление тоже должно быть названо экстравертным.

578          Хотя я предполагал изложить сущность интроверт­ного мышления не здесь, а в одном из следующих отделов, мне все-таки кажется неизбежным дать уже и теперь некоторые указания. Ибо, если вникнуть в сказанное только что об экстравертном мышлении, то лег­ко можно прийти к заключению, будто я разумею при этом все, что обычно понимают под мышлением. Мыш­ление, которое не направлено ни на объективные фак­ты, ни на общие идеи, можно было бы сказать, вовсе и не заслуживает названия «мышления». Я сознаю, что наше время и его выдающиеся представители знают и признают только экстравертный тип мышления. Это происходит отчасти от того, что по общему правилу всякое мышление, появляющееся на поверхности мира в форме науки, философии или же искусства, либо прямо вытекает из объекта, либо изливается в общие идеи. В силу обоих оснований оно является, хотя и не всегда очевидным, но все-таки, по существу, понятным и потому сравнительно имеющим значимость. В этом смысле можно сказать, что известен, в сущности, толь­ко экстравертный интеллект, т. е. именно тот, который ориентируется по объективно данному. Однако, — и теперь я перехожу к интровертному интеллекту, — существует еще мышление совсем иного рода, которо­му никоим образом нельзя отказать в названии «мыш­ления», а именно такое, которое не ориентируется ни на непосредственном объективном опыте, ни на общих и объективно переданных идеях. К этому другому роду мышления я прихожу так: когда я мысленно занимаюсь каким-нибудь конкретным объектом или общей идеей и притом таким образом, что направление моего мыш­ления в конечном счете снова приводит назад к моим предметам, то этот интеллектуальный процесс не есть единственный психический процесс, происходящий во мне в этот момент. Я имею тут в виду вовсе не всевоз­можные ощущения и чувства, которые обнаруживают­ся наряду с моим ходом мысли, более или менее нару-

418

шая его; я подчеркиваю то, что это течение мыслей, исходящее от объективно данного и стремящееся к объ­ективному, вместе с тем находится в постоянном отно­шении и к субъекту. Это отношение есть conditio sine qua поп (непременное, обязательное условие), ибо без него вообще никакого течения мыслей не было бы. Если даже ход моих мыслей направляется, насколько только возможно, по объективно данному, то он все-таки остается моим субъективным ходом мыслей, ко­торый не может ни избежать вмешательства субъек­тивного элемента, ни обойтись без него. Если я даже стремлюсь придать течению моих мыслей во всех от­ношениях объективное направление, то я все-таки не могу прекратить параллельный субъективный процесс и его постоянное участие, не угашая тем самым жизнь моего течения мыслей. Этот параллельный субъектив­ный процесс имеет естественную и лишь более или менее неизбежную тенденцию субъективизировать объективно данное, т. е. ассимилировать его субъекту.

579          И если главный акцент падает на субъективный  процесс, то возникает тот другой род мышления, кото­рый противостоит экстравертному типу, а именно в направлении, ориентирующемся на субъекта и на субъ­ективно данное; я называю его интровертным. Из этого другого ориентирования возникает мышление, которое не определено объективными фактами и не направлено на объективно данное, т. е. такое мышление, которое исходит от субъективно данного и направлено на субъ­ективные идеи или на факты, имеющие субъективную природу. Я не хочу более останавливаться здесь на этом мышлении, а хочу лишь установить его наличность, что­бы тем дать необходимое дополнение для экстравертного хода мыслей и лучше осветить его сущность.

580          Итак, экстравертное мышление имеет место лишь  благодаря тому, что объективное ориентирование пол­учает некоторый перевес. Это обстоятельство ничего не меняет в логике мышления; оно образует лишь то раз­личие между мыслителями, которое, по концепции Джемса, есть вопрос темперамента. Итак, ориентиро­вание по объекту ничуть не меняет сущности мысли­тельной функции, а меняет лишь ее проявление. Так как это мышление ориентируется по объективно дан­ному, то оно является прикованным к объекту, так как если бы оно совсем не могло существовать без внешнего

419

ориентирования. Оно появляется как бы в свите внеш­них фактов, или оно достигает, по-видимому, своей высоты, когда может влиться в общепризнанную идею. Оно, по-видимому, всегда вызывается объективно дан­ным и способно выводить свои заключения лишь с его согласия. Поэтому оно производит впечатление несво­боды, а иногда близорукости, несмотря на всю его лов­кость, которую оно проявляет в области, ограниченной объективно данным. То, что я здесь описываю есть лишь впечатление, которое экстравертное мышление производит на наблюдателя, причем наблюдатель дол­жен стоять на другой точке зрения, уже по одному тому, что иначе он бы совсем не мог наблюдать самого явления экстравертного мышления. Благодаря этой иной точке зрения он и видит только одно явление, а не сущность мышления. Но тот, кто пребывает в самой сущности этого мышления, способен постигнуть его сущность, а не явление. Обсуждение, основанное на одном лишь явлении, не может по справедливости оце­нить сущность, и поэтому в большинстве случаев оно обесценивает ее.

581        По существу же это мышление оказывается не ме­нее плодотворным и творческим, чем интровертное мышление, но только силы его служат иным целям. Это различие становится особенно ощутительным тог­да, когда экстравертное мышление овладевает матери­алом, который является специфическим предметом субъективно ориентированного мышления. Это случа­ется, например, тогда, когда субъективное убеждение объясняется аналитически из объективных фактов или как следствие, выводимое из объективных идей. Но для нашего естественно-научно ориентированного созна­ния различие между обоими видами мышления стано­вится еще нагляднее, когда субъективно ориентирован­ное мышление делает попытку привести объективно данное в связь с объективно не данными соотношения­ми, т. е. подчинить его субъективной идее. И то, и другое ощущается как нарушение, и тогда именно вы­ступает то затенение, которому оба рода мышления подвергают друг друга. Субъективно ориентированное мышление представляется тогда чистым произволом, а экстравертное мышление, напротив, плоской и пошлой несовместимостью. Поэтому обе точки зрения непре­рывно враждуют между собой.

420

582          Можно было бы думать, что эту борьбу легко было  бы покончить посредством отделения начисто предме­тов субъективной природы от предметов объективной природы. К сожалению, это отмежевание невозможно, хотя многие уже пытались осуществить его. И если бы даже такое размежевание было возможно, то оно было бы большой бедой, потому что оба ориентирования, сами по себе, односторонни, имеют лишь ограниченное значение и именно потому нуждаются во взаимном влиянии. Если объективно данное подчиняет мышле­ние своему влиянию в сколько-нибудь большей степе­ни, то оно стерилизует мышление, причем это послед­нее низводится до простого придатка при объективно данном так, что оказывается уже совершенно неспособ­ным освободить себя от объективно данного и создать отвлеченное понятие. Тогда процесс мышления огра­ничивается простым «обдумыванием», и не в смысле «размышления», а в смысле простого подражания, ко­торое по существу не высказывает ничего, кроме того, что очевидно и непосредственно уже содержалось в объективно данном. Естественно, что такой процесс мышления непосредственно приводит обратно к объек­тивно данному, но никогда не выводит за его пределы и даже не доводит до возможности пристегнуть опыт к объективной идее; и наоборот, если это мышление имеет своим предметом объективную идею, то оно не сможет достигнуть практического единичного опыта, а пребу­дет навсегда в более или менее тавтологическом состо­янии. Материалистическая ментальность дает тому на­глядные примеры.

583               Если экстравертное мышление благодаря усиленной  детерминированности объектом подчинено объективно данному, то оно, с одной стороны, совсем теряется в единичном опыте и создает накопление непереварен­ного эмпирического материала. Подавляющая масса более или менее бессвязных единичных наблюдений вызывает состояние мысленной диссоциации, которая, с другой стороны, обычно требует психологической компенсации. Эта компенсация состоит в столь же про­стой, сколь и общей идее, которая должна сообщить накопленному, но внутренне бессвязному целому не­кую связность или по крайней мере предчувствие та­ковой. Подходящими идеями для этой цели являются, например, «материя» или «энергия». Но если мышление

421

привязано, главным образом, не столько к внеш­ним фактам, сколько к традиционной идее, то в виде компенсации скудности такой мысли, появляется тем более внушительное нагромождение фактов, которые од­носторонне группируются согласно сравнительно-ограни­ченной и бесплодной точке зрения, причем обычно совер­шенно утрачиваются более ценные и богатые содержанием аспекты вещей. Головокружительное обилие современной, так называемой научной литературы обязано своим суще­ствованием — в высокой, к сожалению, степени — именно такому ложному ориентированию.

2.   Экстравертный   мыслительный   тип

584       Как показывает опыт, основные психологические функции в одном и том же индивиде редко или почти никогда не обладают одинаковой силой или одинаковой степенью развития. Обычно одна из функций имеет перевес как по развитию, так и по силе. И, если среди психологических функций первенство выпадает на долю мышления, т. е. если индивид исполняет свое жизнен­ное дело, руководствуясь главным образом головным рассуждением так, что все сколько-нибудь важные поступки проистекают из интеллектуально помысленных мотивов или, по крайней мере по тенденции своей, должны были бы вытекать из них, то речь идет о мыслительном типе. Такой тип может быть либо интровертным, либо экстравертным. Здесь мы преж­де всего займемся экстравертным мыслительным типом.

585       Согласно определению, это будет человек, который — конечно, лишь постольку, поскольку он представляет собой чистый тип, — имеет стремление ставить всю совокупность своих жизненных проявлений в зависи­мость от интеллектуальных выводов, в конечном счете ориентирующихся по объективно данному или по объ­ективным фактам, или по общезначимым идеям. Чело­век такого типа придает решающую силу объективной действительности или соответственно ее объективно ориентированной интеллектуальной формуле, притом не только по отношению к самому себе, но и по отно­шению к окружающей среде. Этой формулой измеря­ется добро и зло, ею определяется прекрасное и

422

уродливое. Верно все то, что соответствует этой формуле, неверно то, что ей противоречит, и случайно то, что безразлично проходит мимо нее. Так как эта формула является соответствующей мировому смыслу, то она становится и мировым законом, который всегда и по­всюду должен осуществляться как в единичностях, так и в общем. Подобно тому как экстравертный мысли­тельный тип подчиняется своей формуле, так должна подчиняться ей и окружающая его среда, для ее собст­венного блага, ибо тот, кто этого не делает, тот не прав, он противится мировому закону, и поэтому он неразу­мен, неморален и бессовестен. Мораль экстравертного мыслительного типа запрещает ему допускать исключе­ния, так как его идеал должен при всех обстоятельствах становиться действительностью, ибо он представляется ему чистейшей формулой объективной фактической реальности, и потому он должен быть и общезначимой истиной, необходимой для блага человечества. И это не из любви к ближнему, а с высшей точки зрения справедливости и правды. Все, что он в своей собствен­ной природе воспринимает как противоречащее этой формуле, есть лишь несовершенство, случайный недо­чет, который при первой же возможности будет иско­ренен, или если это не удается, то такое явление при­знается болезненным. Если терпимость по отношению ко всему больному, страдающему и ненормальному должна стать составной частью формулы, то для этого создаются специальные установления, например спаса­тельные учреждения, больницы, тюрьмы, колонии и т. д., или соответствующие этому планы и проекты. Обыкновенно для реального выполнения оказывается недостаточно одного мотива справедливости и правды, а нужна еще настоящая любовь к ближнему, которая имеет дело больше с чувством, чем с интеллектуальной формулой. Большую роль играют такие выражения, как: «собственно говоря», «следовало бы» или «нужно было бы». Если формула достаточно широка, то этот тип может сыграть в общественной жизни чрезвычайно полезную роль в качестве реформатора, публичного обвинителя и очистителя совести или же пропаганди­ста важных новшеств. Но чем уже формула, тем скорее этот тип превращается в брюзгу, рассудочника и само­довольного критика, который хотел бы втиснуть себя и других в какую-нибудь схему. Этим уже указаны два

423

предельных пункта, между которым движется боль­шинства этих типов.

586       Соответственно с сущностью экстравертной уста­новки воздействия и проявления этих лиц бывают тем благоприятнее или лучше, чем ближе они к внешнему. Их лучший аспект находится на периферии их сферы деятельности. Чем глубже проникаешь в их царство, тем заметнее становятся неблагоприятные последствия их тирании. На периферии пульсирует еще другая жизнь, которая воспринимает истинность формулы как ценный придаток ко всему остальному. Но чем глубже проникаешь в ту сферу, где властвует формула, тем более отмирает всякая жизнь, не соответствующая формуле. Испытывать на себе дурные последствия экс­травертной формулы приходится больше всего членам его же семьи, ибо они первые неумолимо осчастливли­ваются ею. Но больше всего от этого страдает сам субъект, и так мы подходим к другой стороне психоло­гии этого типа.

587        То обстоятельство, что никогда не было и никогда не будет такой интеллектуальной формулы, которая могла бы вместить в себе и надлежащим образом вы­разить полноту жизни и ее возможностей, вызывает некую задержку и соответственно исключение других важных жизненных форм и жизненных деятельностей. У человека этого типа в первую очередь подвергнутся подавлению все зависящие от чувства жизненные фор­мы, как например эстетические занятия, вкус, художе­ственное понимание, культ дружбы и т. д. Иррацио­нальные формы, как то: религиозный опыт, страсти и тому подобное, бывают нередко удалены до полной бессознательности. Эти при известных обстоятельствах чрезвычайно важные жизненные формы влачат по боль­шей части бессознательное существование. Бывают, прав­да, исключительные люди, которые могут всю свою жизнь принести в жертву одной определенной формуле, однако большинство не в состоянии длительно жить в такой исключительности. Рано или поздно, смотря по внешним обстоятельствам и внутреннему предрасполо­жению, вытесненные интеллектуальной установкой жизненные формы косвенно обнаружатся через нару­шение сознательного образа жизни. Если это наруше­ние доходит до значительной степени, то начинают говорить о неврозе. В большинстве случаев, правда,

424

дело не заходит так далеко благодаря тому, что инди­вид инстинктивно позволяет себе некоторые предохра­няющие смягчительные формулы, но, конечно, в под­ходящем, разумном облачении. Тем самым создается спасительный клапан.

588                 Вследствие относительной или полной бессознательности тенденций и функций, исключенных созна­тельной установкой, они остаются в сравнительно не­развитом состоянии. По отношению к сознательной функции они оказываются подчиненными (неполно­ценными). Поскольку они бессознательны, они слива­ются с остальными содержаниями бессознательного и от этого принимают причудливый характер. Поскольку они сознательны, они играют второстепенную роль, хотя и имеют немаловажное значение в общей психо­логической картине. Задержка, исходящая от созна­ния, поражает прежде всего чувства, потому что они скорее всего противоречат косной интеллектуальной формуле и поэтому вытесняются интенсивнее всего. Ни одна функция не может быть совершенно выключена; каждая может быть только в значительной степени искажена. Поскольку чувства поддаются произвольно­му оформлению и подчинению, они должны поддержи­вать интеллектуальную установку сознания и приспо­собляться к ее намерениям. Однако это возможно лишь до известной степени; одна часть чувства остается не­покорной и поэтому ее приходится подвергнуть вытес­нению. Если вытеснение удается, то чувство исчезает из сознания, и развивает тоща под порогом сознания дея­тельность, противоборствующую сознательным намере­ниям и, при известных обстоятельствах, достигающую таких эффектов, происхождение которых представляется для индивида полной загадкой. Так, например, созна­тельный (зачастую необычный) альтруизм пересекает­ся тайным и скрытым от самого индивида себялюбием, которое накладывает печать своекорыстия на бескоры­стные по существу поступки. Чистые этические наме­рения могут привести индивида к критическим поло­жениям, в которых является более чем вероятным, что решающие мотивы суть не этические, а совсем другие. Таковы, например, добровольные спасители или блю­стители нравов, которые вдруг сами оказываются нуж­дающимися во спасении или скомпрометированными. Их намерение спасать заставляет их прибегать к таким

425

средствам, которые способны повести именно к тому, чего хотелось бы избежать. Есть экстравертные идеа­листы, которые так стараются над осуществлением сво­его идеала для блага человечества, что сами не боятся даже лжи и других нечестных средств. В науке имеется несколько щекотливых примеров, когда высоко заслу­женные ученые, движимые глубочайшим убеждением в истине и общезначимости своей формулы, создавали подложные доказательства в пользу своего идеала. И все это по формуле: цель оправдывает средства. Только подчиненная (неполноценная) функция чувства, бес­сознательно действующая и вводящая в соблазн, может довести до таких заблуждений людей, в остальном сто­ящих на высоте.

589        Присущая этому типу неполноценность чувства выражается еще иным способом. Сознательная уста­новка, согласно преобладающей предметной формуле, является более или менее не личной часто до такой степени, что личные интересы сильно страдают от это­го. Если сознательная установка оказывается крайней, то все личные соображения отпадают - даже забота о своей собственной личности. Обнаруживается пренеб­режение к своему собственному здоровью, обществен­ное положение приходит в упадок, самые жизненные интересы собственной семьи подвергаются часто насилию и терпят ущерб в смысле здоровья, денег и морали — и все это во имя идеала. Неизменно страдает личное участие к другому человеку, если только этот другой случайно не является ревнителем той же формулы. Поэтому нередко бывает так, что более тесный семей­ный круг, в особенности, например, собственные дети, знают такого отца только как жестокого тирана, тогда как в широком кругу разносится слава о его человеколю­бии. Не вопреки полной сверхличности сознательной ус­тановки, а именно вследствие ее чувства бессознательного отличаются чрезвычайной личной чувствительностью и вызывают некоторые тайные предубеждения, в осо­бенности известную готовность превратно истолковы­вать объективную оппозицию против формулы как личное недоброжелательство, или же всегда делать от­рицательное предположение о качествах других лиц для того, чтобы заранее обессиливать их аргументы, конечно, ради защиты своей собственной чувствитель­ности. Бессознательная чувствительность часто влияет

426

на тон разговора, делая его резким, заостренным, аг­рессивным. Часто встречаются инсинуации. Чувства приобретают характер чего-то добавочного и догоняю­щего, как это и соответствует подчиненной (неполно­ценной) функции. Это ведет к ярко выраженной на­клонности злопамятствовать. Насколько широк размах индивидуального самопожертвования ради интеллек­туальной цели, настолько мелочны, подозрительны, капризны и консервативны бывают чувства. Все новое, что не содержится уже в формуле, рассматривается сквозь дымку бессознательной ненависти и обсуждает­ся соответственно с этим. В середине прошлого столе­тия случилось так, что славившийся своим человеко­любием врач пригрозил прогнать своего ассистента за то, что последний пользовался термометром, ибо фор­мула гласила: лихорадка узнается по пульсу. Таких случаев, как известно, множество.

 590         Чем сильнее вытеснены чувства, тем хуже и незаметнее их влияние на мышление, которое во всех ос­тальных отношениях может быть в безупречном состо­янии. Интеллектуальная точка зрения, которая, быть может, благодаря фактически присущей ей ценности, имела бы право на всеобщее признание, характерным образом изменяется под влиянием бессознательной личной чувствительности: она становится догматиче­ски-косной. Самоутверждение личности переносится на нее. Истина не представляется больше своему есте­ственному воздействию, но благодаря отождествлению субъекта с нею она испытывается как сентиментальная куколка, которую обидел злой критик. Критик подвер­гается уничтожению, по возможности при помощи личных нападок, и нет такого другого аргумента, ко­торый при случае не был бы пущен в ход. Истина должна излагаться до тех пор, пока публика не начнет понимать, что, очевидно, дело не столько в самой ис­тине, сколько в личности ее творца.

 591         Но иногда благодаря бессознательному вмешательству бессознательных личных чувств догматизм интел­лектуальной точки зрения подвергается еще дальней­шим своеобразным измерениям, которые основаны не столько на чувстве в строгом смысле слова, сколько на примеси других бессознательных факторов, слитых в бессознательном с вытесненным чувством. Хотя сам разум доказывает, что всякая интеллектуальная формула

427

592

может иметь в качестве истины лишь ограничен­ную значимость и поэтому никогда не может притязать на единодержавие, однако на практике формула пол­учает все-таки такой перевес, что рядом с ней все остальные точки зрения и возможности отходят на за­дний план. Она заменяет все более общие, более неоп­ределенные и поэтому более скромные и более истин­ные воззрения на мир. По этой же причине она так же занимает место того общего воззрения, которое имену­ется религией. Тем самым формула становится рели­гией, даже если она по существу своему не имеет никакого отношения ни к чему религиозному. От этого она приобретает и присущий религии характер безус­ловности. Она становится, так сказать, интеллектуаль­ным суеверием. Но все вытесненные ею психологиче­ские тенденции, скапливаются в бессознательном, образуют там оппозицию и вызывают приступы сомне­ний. Обороняясь от сомнений, сознательная установка становится фанатичной, ибо фанатизм есть не что иное, как сверхскомпенсированное сомнение. Такое разви­тие ведет в конце концов к преувеличенной защите со­знательной позиции и к формированию абсолютно про­тивоположной бессознательной позиции, которая, например, в противоположность к сознательному рацио­нализму является крайне иррациональной, а в противо­положность к современной научной сознательной точ­ке зрения оказывается крайне архаичной и суеверной. В результате этого и слагаются известные нам из исто­рии наук, ограниченные и смешные воззрения, о кото­рые в конце концов спотыкались многие заслуженные ученые. Иногда бессознательная сторона такого муж­чины воплощается в женщине. Этот, наверное, хорошо знакомый читателю тип встречается, согласно моему наблюдению, преимущественно среди мужчин, как и вообще мышление есть функция, гораздо чаще преоб­ладающая у мужчины, чем у женщины. Если у жен­щины мышление достигает преобладания, то, насколь­ко я могу проследить, это в большинстве случаев мышление, которое только следует за преимущественно интуитивной духовной деятельностью.

Мышление экстравертного мыслительного типа по­зитивно, т. е. оно продуктивно. Оно ведет или к новым фактам, или к общим концепциям разрозненного опыт­ного материала. Обычно его суждение синтетическое.

428

Даже если оно разлагает, оно все же строит, ибо оно всегда или выходит за пределы разложения к новому соединению, к иной концепции, по-иному соединяю­щей разложенное, или оно присоединяет к данному материалу что-нибудь дальнейшее. Такого рода сужде­ние можно было бы назвать также предикативным. Во всяком случае характерно то, что оно никогда не бы­вает абсолютно обесценивающим или деструктивным, но всегда заменяет каждую разрушенную ценность другой. Это свойство возникает от того, что мышление мыслительного типа является, так сказать, каналом, по которому, главным образом, течет его жизненная энер­гия. Неустанно идущая вперед жизнь проявляется в его мышлении, отчего его мысль получает характер про­грессивный и творческий. Его мышление не застаива­ется, и еще менее оно регрессирует. Однако мышление приобретает эти свойства, когда оно теряет свое пер­венствующее место в сознании. Так как в этом случае оно является сравнительно лишенным значения, то оно бывает лишено характера позитивной жизненной дея­тельности. Оно следует за другими функциями; оно становится эпиметеевским, оно почти становится «за­дним умом крепко», ибо оно всегда ограничивается тем, что в мыслях пережевывает, расчленяет и перева­ривает то, что предшествовало и уже свершилось. Так как в таком случае творческое начало укрывается в другой функции, то мышление оказывается уже не прогрессивным; оно начинает застаиваться. Его сужде­ние принимает ярко выраженный неотъемлемый ха­рактер (inherence), т. е. оно совершенно ограничивает­ся объемом наличного материала и нигде не выходит за его пределы. Оно довольствуется более или менее абстрактным констатированием, не придавая опытно­му материалу иной ценности кроме той, которая зало­жена в нем с самого начала. Интегрирующее суждение экстравертного мышления ориентируется по объекту, т. е. его констатирование всегда имеет смысл того объ­ективного значения, которое дано в опыте. Поэтому оно не только остается под ориентирующим влиянием объективно данного, но остается даже прикованным к единичному опыту и не высказывает о нем ничего, кроме того, что уже дано через него. Такое мышление легко наблюдается у людей, которые не могут воздер­жаться, чтобы не присоединить к каждому впечатлению

429

или наблюдению какое-нибудь разумное и, без сомнения, очень дельное замечание, ничуть не выхо­дящее, однако, за пределы данного опыта. Такое заме­чание в сущности утверждает только: «я это понял, я могу следить за этим мыслью». Но этим дело и ограни­чивается. Такое суждение в лучшем случае означает лишь то, что наблюдение включено в объективную связь, причем, однако, уже было и без дальнейшего ясно, что наблюдение входит в эти рамки.

593          Но если сознательный примат принадлежит в сколько-нибудь высокой степени не мышлению, а дру­гой функции, то мышление принимает негативный характер, поскольку оно вообще еще сознательно и не находится в прямой зависимости от доминирующей (ведущей) функции. Поскольку мышление подчинено ведущей функции, оно, правда, может казаться пози­тивным; однако при ближайшем исследовании нетруд­но бывает показать, что оно просто повторяет за доми­нирующей функцией, поддерживает ее аргументами, часто в явном противоречии с присущими мышлению законами логики. Стало быть, для данного нашего рас­суждения эта часть мышления отпадает. Мы занима­емся скорее свойствами той части мышления, которая не может подчиниться примату другой функции, но остается верной своему собственному принципу. На­блюдение и исследование этого мышления трудно, по­тому что в конкретном случае оно всегда бывает более или менее вытеснено установкой сознания. Поэтому в большинстве случаев его приходится извлекать из за­дних планов сознания, если оно как-нибудь случайно, в момент отпавшего надзора, само не всплывает на поверхность. В большинстве случаев его приходится выманивать вопросом: «Но что же вы, собственно гово­ря, в сущности и совсем про себя думаете об этом деле?» Или приходится даже прибегать к хитрости и формулировать вопрос примерно так: «Что же вы пред­ставляете, что об этом думаю Я?» На этой последней формуле приходится останавливаться в тех случаях, когда подлинное мышление бессознательно и поэтому спроецировано. Мышление, которое, таким образом, выманивается на поверхность сознания, имеет харак­терные свойства, в силу которых я и называю его не­гативным. Его habitus лучше всего определяется словами: «не что иное, как». Гете олицетворил это мышление в

430

образе Мефистофеля. Прежде всего оно имеет тенден­цию сводить предмет своего суждения к какой-нибудь банальности и лишать его собственного, самостоятель­ного значения. Это делается так, что предмет изобра­жается зависящим от какой-нибудь другой, банальной вещи. Если, например, между двумя мужчинами воз­никает какой-либо, по-видимому, предметный конф­ликт, то негативное мышление говорит: «Cherchez la femme». Если человек защищает или пропагандирует какое-нибудь дело, то негативное мышление спраши­вает не о значении самого дела, а о том, «сколько это ему приносит дохода?» Приписанные Молешотту слова: «Человек есть то, что он ест», тоже относятся к этой категории, так же, как и множество других изречений, которые мне нет надобности приводить дословно. Раз­рушительный характер такого мышления, равно как иногда и ограниченная полезность его, не требует, ко­нечно, дальнейших объяснений.

Однако есть еще иной вид негативного мышления, 594 который на первый взгляд вряд ли можно даже распоз­нать, как таковой, а именно мышление теософиче­ское, которое ныне быстро распространяется во всех частях света, быть может, в виде реакции против ма­териализма непосредственно предшествовавшей эпохи. Теософическое мышление, по-видимому, совсем не редуктивно, но возводит все же к трансцендентным и мирообъемлющим идеям. Например: сновидение не есть просто скромное сновидение, а переживание в «иной плоскости». Необъяснимый еще факт телепатии объяс­няется очень просто: «вибрациями», идущими от одного человека к другому. Обыкновенное нервное расстройство объясняется очень просто тем, что недомогает астраль­ное тело. Некоторые антропологические особенности жителей атлантического побережья легко объясняются гибелью Атлантиды и т.д. Стоит только открыть тео­софскую книгу, чтобы задохнуться от сознания, что все уже объяснено и что «духовная наука» не оставила вообще никаких загадок. В сущности, такого рода мышление столь же негативно, как и мышление мате­риалистическое. Если это последнее истолковывает психологические процессы как химические изменения в ганглиозных клетках, или как выпускание и втяги­вание клеточных отростков, или же как внутреннюю секрецию, то такое понимание совершенно столь же

431

суеверно, как и теософия. Единственное различие за­ключается в том, что материализм сводит все к понят­ной нам физиологии, тогда как теософия возводит все к понятиям индусской метафизики. Если свести снови­дение к переполненному желудку, то ведь сновидение этим не объяснено, и если телепатию объяснить «виб­рациями», то и этим тоже ничего не сказано. Ибо что такое «вибрация»? Оба способа объяснения не только бессильны, но и разрушительны, ибо они мешают серь­езному исследованию проблемы тем, что они посредст­вом мнимого объяснения отвлекают интерес от самого предмета и направляют его в первом случае на желу­док, а во втором — на воображаемые вибрации. Оба вида мышления бесплодны и стерилизующи. Негатив­ная особенность этого мышления происходит от того, что это мышление столь неописуемо дешево, т. е. бедно производительной и творческой энергией. Это мышле­ние тянется на буксире за другими функциями.

3.    Чувство

595       Чувство в экстравертной установке ориентируется по объективно данному, т. е. объект является неизбеж­ной детерминантой самого способа чувствования. Оно стоит в согласии с объективными ценностями. Тот, кто знает чувство только как субъективный факт, не сразу поймет сущность экстравертного чувства, ибо экстра­вертное чувство, по возможности, освободило себя от субъективного фактора, зато всецело подчинилось вли­янию объекта. Даже там, где оно обнаруживает, по-ви­димому, свою независимость от свойств конкретного объекта, оно все-таки находится в плену у традицион­ных или каких-нибудь других общезначимых ценно­стей. Я могу увидеть себя вынужденным обратиться к предикату «прекрасный» или «добрый» не потому, что по субъективному чувству нахожу объект «прекрас­ным» или «добрым», а потому, что название «прекрас­ный» или «добрый» является подходящим, и притом подходящим постольку, поскольку противоположное суждение как-нибудь нарушило бы общую ситуацию чувства. В таком «подходящем суждении» чувства дело совсем не сводится к симуляции или даже ко лжи, а только к акту приноровления. Так, например, картина

432

может быть названа «прекрасной» потому, что пове­шенная в салоне и подписанная известным именем, картина, по общему предположению, должна быть «прекрасной», или потому, что предикат «некрасиво­сти» может огорчить семью счастливого обладателя, или еще потому, что у посетителя есть намерение со­здать приятную атмосферу чувства, а для этого необ­ходимо, чтобы все чувствовалось приятным. Такие чувства направляются по руководству объективных де­терминант. Как таковые, они являются подлинными в своем родовом значении и представляют собою всю видимую во вне функцию чувства.

 596                 Совершенно так, как экстравертное мышление, насколько возможно, освобождает себя от субъективных влияний, так и экстравертное чувство должно пройти через некоторый процесс дифференциации, пока оно не отрешится от всякого субъективного добавления. Оценки, выдвигаемые актом чувства, соответствуют или непосредственно объективным ценностям, или по крайней мере некоторым традиционным и общераспро­страненным мерилам ценности. Именно такого рода чувствованию следует приписать то обстоятельство, что так много людей ходят в театр, или в концерт, или в церковь, и даже с правильно размеренными позитив­ными чувствами. Ему же мы обязаны и модами и, что гораздо ценнее, позитивной и рапространенной поддер­жкой социальных, филантропических и прочих куль­турных начинаний. В этих делах экстравертное чувст­во оказывается творческим фактором. Без такого чувствования немыслимо, например, прекрасное и гар­моническое общение. В этих пределах экстравертное чувство есть столь же благодетельная, разумно дейст­вующая сила, как и экстравертное мышление. Однако это благотворное действие утрачивается, как только объект приобретает преувеличенное влияние. Именно в таких случаях преувеличенно экстравертное чувство чрезмерно вовлекает личность в объект, т. е. объект ассимилирует себе данное лицо, вследствие чего лич­ный характер чувствования, составляющий его главную прелесть, утрачивается. Ибо вследствие этого чувство становится холодным, предметным и недостоверным. Оно обнаруживает некие скрытые намерения, во вся­ком случае оно вызывает такое подозрение у непреду­бежденного наблюдателя. Оно уже не производит того

433

приятного и освежающего впечатления, которое всегда сопровождает подлинное чувство, но вызывает подо­зрение в том, что здесь есть поза или актерство, хотя эгоцентрическое намерение может быть еще совершен­но бессознательно. Правда, такое преувеличенно экс­травертное чувство оправдывает эстетические ожида­ния, но оно говорит уже не сердцу, а только внешним чувствам или, — что еще хуже, — только еще рассуд­ку. Правда, оно может еще наполнить эстетическую ситуацию, но этим оно и ограничивается и не действует за пределами этого. Оно стало бесплодно. Если этот процесс прогрессирует, то наступает замечательно про­тиворечивая диссоциация: оно овладевает всяким объ­ектом, подходя к нему с оценкой чувства, так что завязывается множество отношений, которые внутрен­не противоречат друг другу. Так как это было бы со­всем невозможно при наличности сколько-нибудь ярко выраженного субъекта, то подавляются и последние остатки действительно личной точки зрения. Субъект до такой степени всасывается в отдельные чувствую­щие процессы, что наблюдатель выносит такое впечат­ление, как будто бы перед ним был один только процесс чувствования и не было бы более субъекта чувства. В таком состоянии чувствование совершенно утрачивает свою первоначальную человечную теплоту, оно произ­водит впечатление позы, непостоянства, ненадежно­сти, а в худших случаях впечатление истерического состояния.

4.   Экстравертный    чувствующий    тип

597              Поскольку чувство есть особенность, явно более свойственная женской психологии, чем мышление, по­стольку наиболее ярко выраженные чувственные типы встречаются среди особ женского пола. Если экстравер­тное чувство имеет примат, то мы говорим об экстра­вертном чувствующем типе. Примеры, которые пре­подносятся мне при этом, относятся почти все без ис­ключения к женщинам. Такого рода женщина живет, руководствуясь своим чувством. Благодаря воспитанию ее чувство развилось до функции, приноровленной и подчиненной сознательному контролю. В случаях, не представляющих собой крайности, чувство имеет личный

434

характер, хотя субъективный элемент был уже в высокой мере подавлен; поэтому личность оказывается приноровленной к объективным условиям. Чувства со­гласуются с объективными ситуациями и общезначи­мыми ценностями. Это нигде не проявляется так ясно, как в так называемом выборе объекта любви: любят «подходящего» мужчину, а не какого-нибудь другого; он является подходящим не потому, что бы он вполне отвечал субъективному скрытому существу женщины, — в большинстве случаев она об этом совершенно не знает, — а потому, что он отвечает всем разумным требованиям в отношении сословия, возраста, имуще­ственного состояния, значительности и почтенности своей семьи. Конечно, такую формулу легко можно было бы отклонить, как ироническую и обесцениваю­щую, если бы я не был вполне убежден, что чувство любви у этой женщины вполне соответствует ее выбо­ру. Чувство ее — подлинное, а не выдуманное от «ра­зума». Таких «разумных» браков — бесчисленное мно­жество, и они отнюдь не самые плохие. Такие жены бывают хорошими подругами своих мужей и хорошими матерями, пока их мужья и дети имеют обычный в этой стране психический уклад.

«Правильно» чувствовать можно лишь тогда, когда 598 иное не мешает чувству. Но ничто так сильно не ме­шает чувству, как мышление. Поэтому без дальнейших разъяснений понятно, что мышление у этого типа по возможности подавляется. Этим мы отнюдь не хотим сказать, что такая женщина вообще не думает; напро­тив, она думает, может быть, очень много и очень умно, но ее мышление никогда не есть sui generis, оно есть лишь эпиметеевский придаток ее чувству. То, чего она не может чувствовать, она не может и мыслить сознательно. «Не могу же я думать того, чего не чув­ствую», — сказал мне однажды негодующим тоном один такой «типаж». Насколько ей позволено чувство, она отлично может мыслить, но каждый, даже наибо­лее логический вывод, который мог бы повести к нару­шающему чувство результату, «с порога» отклоняется. О нем просто не думают. И так она ценит и любит все, что хорошо согласно объективной оценке; все осталь­ное существует как бы вне ее самой.

Но эта картина меняется, если значение объекта 599 достигает еще более высокой ступени. Тогда, как я уже

435

разъяснил выше, происходит такая ассимиляция субъ­екта к объекту, что сам субъект чувства более или менее исчезает. Чувственный процесс утрачивает лич­ный характер, он становится чувством самим по себе, и получается впечатление,  как будто бы личность вполне растворяется в чувстве каждого данного момен­та. Так как в жизни одна ситуация постоянно сменяет другую, вызывая при этом различные или даже проти­воположные окраски чувством, то и личность разлага­ется на столько же различных чувств. В одном случае человек представляет собою одно, в другом случае не­что совершенно другое, — no-видимости; ибо в дейст­вительности такое многообразие в единой личности совершенно невозможно. Основа эго остается ведь всег­да той же самой и поэтому вступает в явную оппози­цию к сменяющимся состояниям чувства. Вследствие этого наблюдатель воспринимает это, выносимое напо­каз, чувство, уже не как личное выражение чувствую­щего, но скорее как искажение его эго, т. е. как каприз. Смотря по степени диссоциации между эго и состояни­ем чувства каждого данного момента, возникают более или менее явные признаки разъединения с самим со­бою, т. е. первоначально компенсирующая установка бессознательного становится явной оппозицией. Это проявляется прежде всего в преувеличенном выраже­нии чувств, например в громких и навязчивых чувст­вительных предикатах, которые, однако, до известной степени не внушают доверия. Они звучат пусто и не убеждают. Напротив, они уже обнаруживают возмож­ность того, что этим сверхкомпенсируется некоторое противление и что, вследствие этого, такое окрашенное чувством суждение могло бы звучать и совершенно иначе. И действительно, некоторое время спустя оно и звучит иначе. Стоит ситуации чуть-чуть измениться, чтобы вызвать тотчас же совершенно противополож­ную оценку того же объекта. Результатом такого опыта является то, что наблюдатель не может принять всерь­ез ни того, ни другого суждения. Он начинает состав­лять про себя свое собственное суждение. Но так как для этого типа важнее всего создать интенсивное, ок­рашенное чувством отношение к окружающей среде, то понадобятся удвоенные усилия для того, чтобы преодо­леть сдержанность окружающих людей. Это ухудшает положение, создавая «заколдованный круг». Чем сильнее

436

подчеркивается окрашенное чувством отношение к объекту, тем больше бессознательная оппозиция всплывает на поверхность.

 600         Мы уже видели выше, что экстравертный чувствующий тип больше всего подавляет свое мышление, потому что мышление скорее всего способно мешать чувству. В силу того же основания и мышление, когда стремится достигнуть каких-либо чистых результатов, исключает, главным образом, чувство, ибо нет ничего, что было бы так способно мешать и искажать его, как именно ценности чувства. Поэтому мышление экстра­вертного чувствующего типа, поскольку оно является самостоятельной функцией, вытеснено. Как я уже от­метил выше, оно вытеснено не вполне, а лишь постоль­ку, поскольку его беспощадная логика принуждает к выводам, не подходящим для чувства. Однако мышле­ние допускается как слуга чувства или, лучше сказать, как его раб. Его хребет сломлен, оно не может провести само себя согласно со своим собственным законом. Но так как все же есть логика и неумолимо верные выво­ды, то где-нибудь они происходят, но только вне созна­ния, а именно в бессознательном. Поэтому бессозна­тельное содержание этого типа является прежде всего своеобразным мышлением. Это мышление инфантиль­но, архаично и негативно. До тех пор, пока сознатель­ное чувство сохраняет личный характер или, другими словами: пока личность не поглощается отдельными состояниями чувств, бессознательное мышление оста­ется компенсирующим. Но когда личность диссоцииру­ется и распадается на единичные, противоречащие друг другу состояния чувств, тогда тождество эго утрачива­ется, субъект становится бессознательным. Но, попадая в бессознательное, субъект ассоциирует себя с бессоз­нательным мышлением и тем помогает, при случае, бессознательному мышлению осознать себя. Чем силь­нее сознательное, окрашенное чувством отношение и чем больше оно поэтому отрешает чувство от эго, тем сильнее становится оппозиция. Это выражается в том, что именно вокруг наивысше оцененных объектов скапливаются бессознательные мысли, которые беспо­щадно срывают ценность этих объектов. Мышление в стиле «не что иное, как» оказывается здесь безусловно у места, ибо оно разрушает превосходящую силу при­кованного к объектам чувства. Бессознательное мышление

437

достигает поверхности в форме всплывающих содержаний, имеющих нередко навязчивую природу и в общем всегда обнаруживающих негативный и обес­ценивающий характер. Поэтому у женщин такого типа бывают моменты, когда самые дурные мысли прикреп­ляются именно к тем объектам, которые их чувство наиболее ценит. Негативное мышление пользуется все­ми инфантильными предрассудками и сравнениями, способными вызвать сомнение в ценности, признавае­мой чувством, и оно привлекает все примитивные ин­стинкты для того, чтобы иметь возможность объяснить чувства по схеме «не что иное, как». Замечу лишь попутно, что таким же способом привлекается и кол­лективное бессознательное, совокупность изначальных образов, из переработки которых снова возникает воз­можность перерождения установки на другом базисе. Главная форма невроза, свойственная этому типу, есть истерия с характерным для нее инфантильно-сексуаль­ным миром бессознательных представлений.

5.   Общий   обзор    экстравертных рациональных   типов

Я обозначаю оба предыдущие типа, как рациональ­ные или как типы суждения, потому что они оба ха­рактеризуются приматом функций разумного сужде­ния. Общим признаком обоих типов является тот факт, что их жизнь в высокой мере подчинена именно разум­ному суждению. Правда, мы должны принимать во внимание, говорим ли мы при этом с точки зрения субъективной психологии индивида, или с точки зре­ния наблюдателя, который воспринимает и судит из­вне. Ибо такой наблюдатель легко мог бы прийти к противоположному суждению, а именно в том случае, если он постигает интуитивно лишь происходящее и по нему судит. Ведь жизнь этого типа, в его целом, ни­когда не зависит от одного только разумного суждения, но в почти столь же высокой мере и от бессознательной неразумности. И тот, кто наблюдает только происходя­щее, не заботясь о внутреннем распорядке в сознании , индивида, легко может в большей степени поразиться неразумностью и случайностью известных бессозна­тельных проявлений индивида, нежели разумностью

438

его сознательных намерений и мотиваций. Поэтому я основываю свое суждение на том, что индивид ощу­щает как свою сознательную психологию. Но я допу­скаю, что такую психологию можно было бы с тем же успехом воспринять и изобразить в обратном смысле. Я убежден и в том, что если бы я обладал другой инди­видуальной психологией, то я описал бы рациональные типы в обратном порядке, исходя от бессознательного и изображая их иррациональными. Это обстоятельство в значительной степени затрудняет изображение и ура­зумение психологических данностей и неизмеримо увеличивает возможность недоразумений. Споры, воз­никающие из этих недоразумений, по общему правилу безнадежны, ибо спорящие говорят мимо друга. Этот опыт дал мне еще одно лишнее основание для того, чтобы опираться в моем изображении на субъективно сознательную психологию индивида; ибо, таким обра­зом, мы получаем по крайней мере одну определенную объективную опору, которая совершенно отпала бы, если бы мы захотели обосновать психологическую за­кономерность на бессознательном. Ведь в таком случае объект не имел бы голоса в обсуждении, ибо он обо всем знает более, нежели о своем собственном бессознатель­ном. Тогда суждение было бы предоставлено исключи­тельно одному наблюдателю — верная гарантия того, что он основывался бы на своей собственной, индиви­дуальной психологии и стал бы навязывать ее наблю­даемому. Этот случай, по моему мнению, имеет место как в психологии Фрейда, так и в психологии Адлера. Там индивид всецело отдан на усмотрение рассуждаю­щего наблюдателя. Этого, однако, не может случиться, если за базу принимается сознательная психология на­блюдаемого. В этом случае он оказывается компетен­тным, ибо он один знает свои сознательные мотивы.

602                Разумность сознательного жизневедения у этих  двух типов свидетельствует о сознательном исключе­нии случайного и неразумного. Разумное суждение представляет собой в этой психологии силу, которая втискивает в определенные формы все беспорядочное и случайное в реальном процессе или по крайней мере старается втиснуть. Этим создается, с одной стороны, известный выбор среди жизненных возможностей, ибо сознательно принимается только то, что соответствует разуму, а с другой стороны, существенно ограничивается

439

603

самостоятельность и влияние тех психических функций, которые служат восприятию происходящего вокруг. Это ограничение ощущения и интуиции, ко­нечно, не абсолютно. Эти функции существуют, как и везде, но только их продукты подлежат выбору со сто­роны разумного суждения. Так, например, для мотива­ции образа действия решающим является не абсолют­ная сила ощущения, а суждение. Следовательно, воспринимающие функции, в известном смысле разде­ляют судьбу чувственного процесса, в случаях первого типа, и судьбу мышления — в случаях второго типа. Они оказываются сравнительно вытесненными и поэ­тому находятся в менее дифференцированном состоя­нии. Это обстоятельство придает бессознательному обоих наших типов своеобразный отпечаток: то, что эти люди делают сознательно и преднамеренно, то со­ответствует разуму (согласно с их разумом!), а то, что с ними случается, соответствует сущности инфантиль­но-примитивных ощущений, с одной стороны, а с дру­гой стороны — сущности таких же интуиции. Я поста­раюсь изложить в следующих отделах то, что следует разуметь под этими понятиями. Во всяком случае то, что случается с этими типами, — иррационально (ко­нечно, с их точки зрения!). Так как есть очень много людей, которые живут гораздо больше тем, что с ними случается, нежели тем, что они делают со своим ра­зумным намерением, то легко может быть, что после тщательного анализа такой человек назовет оба наших типа иррациональными. Надо согласиться с ним, что бессознательное человека нередко производит гораздо более сильное впечатление, нежели его сознание, и что его поступки часто имеют значительно больший вес, нежели его разумные мотивации.

Рациональность обоих типов ориентирована объек­тивно и зависит от объективно данного. Их разумность соответствует тому, что коллективно считается разум­ным. Субъективно они не считают разумным ничего, кроме того, что вообще признается разумным. Однако и разум, в немалой своей части, субъективен и инди­видуален. В нашем случае эта часть вытеснена, и при­том тем более, чем больше значение объекта. Поэтому субъект и субъективный разум всегда находятся под угрозой вытеснения, а когда они подпадают ему, то они оказываются под властью бессознательного, которое в

440

этом случае имеет очень неприятные особенности. О его мышлении мы уже говорили. К этому присоединя­ются примитивные ощущения, обнаруживающиеся в виде компульсивных ощущений, например в виде на­вязчивой жажды наслаждений, которая может прини­мать всевозможные формы; к этому присоединяются и примитивные интуиции, которые могут стать настоя­щим мучением для самого субъекта и для его среды. Все неприятное и мучительное, все отвратительное, уродливое или дурное выслеживается чутьем и предпо­лагается во всем, и притом в большинстве случаев дело сводится к полуистинам, которые, как ничто другое, способны вызвать недоразумения самого ядовитого свойства. Вследствие сильного влияния, идущего со стороны оппонирующих бессознательных содержаний, неизбежно возникает частое нарушение сознательных правил разума, а именно обнаруживается замечательная привязанность к случайностям, которые приобретают компульсивное влияние или благодаря силе вызывае­мых ими ощущений, или благодаря их бессознательно­му значению.

6.   Ощущение

604          В экстравертной установке ощущение обусловлено  преимущественно объектом. В качестве чувственной перцепции ощущение естественным образом зависит от объекта. Но оно так же естественно зависит и от субъ­екта; поэтому существует и субъективное ощущение, которое по роду своему совершенно отличается от объ­ективного ощущения. В экстравертной установке субъ­ективная сторона ощущения, поскольку речь идет о сознательном применении его, задержана или вытесне­на. Точно так же ощущение, как иррациональная фун­кция, оказывается сравнительно вытесненным, когда первенство принадлежит мышлению или чувству, т. е. оно сознательно функционирует лишь в той мере, в какой сознательная, рассуждающая установка позво­ляет случайным воспритиям превращаться в содержа­ния сознания, иными словами, поскольку она их реа­лизует. Конечно, функция чувственного восприятия sensu strictiori абсолютна; так, например, все видится и слышится, поскольку это физиологически возможно,

441

однако не все доходит до того порога, до которого перцепция должна достигнуть для того, чтобы она была апперцепирована. Это изменяется, когда примат не принадлежит никакой иной функции, кроме самого ощущения. В этом случае ничего не исключается и не вытесняется при ощущении объекта (за исключением субъективной стороны, как уже указано выше).

605                 Ощущение определяется преимущественно объек­том, и те объекты, которые вызывают наиболее сильное ощущение, являются решающими для психологии ин­дивида. Вследствие этого возникает ярко выраженная сенсуозная (чувственная) связанность с субъектом. По­этому ощущение есть жизненная функция, наделенная самым сильным жизненным влечением. Поскольку объекты вызывают ощущения, они считаются значи­мыми и, насколько это вообще возможно при посред­стве ощущений, они всецело воспринимаются в созна­ние, независимо от того, подходящи они с точки зрения разумного суждения или нет. Критерием их ценности является единственно та сила ощущения, которая обус­ловлена их объективными свойствами. Вследствие это­го все объективные процессы вступают в сознание, по­скольку они вообще вызывают ощущения. Однако в экстравертной установке только конкретные, чувст­венно воспринимаемые объекты или процессы вызыва­ют ощущения, и притом исключительно такие, кото­рые каждый повсюду и во все времена ощутил бы в качестве конкретных. Поэтому индивид ориентирован по чисто чувственной фактической данности. Функ­ции, слагающие суждения, стоят ниже конкретного факта ощущения и поэтому имеют свойства менее диф­ференцированных функций, т. е. отличаются извест­ной негативностью с инфантильно-архаическими чер­тами. Естественно, что вытеснение сильнее всего поражает ту функцию, которая противоположна ощу­щению, а именно функцию бессознательного восприя­тия — интуицию.

7.   Экстравертный   ощущающий   тип

606        Нет такого человеческого типа, который мог бы сравниться в реализме с экстравертным ощущающим типом. Его объективное чувство факта чрезвычайно

442

развито. Он в течение жизни накапливает реальные наблюдения над конкретным объектом и, чем ярче он выражен, тем меньше он пользуется своим опытом. В некоторых случаях его переживание вообще не стано­вится тем, что заслуживало бы названия «опыта». То, что он ощущает, служит ему в лучшем случае провод­ником, ведущим его к новым ощущениям, и все новое, что входит в круг его интересов, приобретено на пути ощущения и должно служить этой цели. Таких людей будут хвалить, как разумных, поскольку люди склон­ны считать ярко выраженное чувство чистого факта за нечто очень разумное. В действительности же такие люди отнюдь не очень разумны, ибо они подвержены ощущению иррациональной случайности совершенно так же, как и ощущению рационального свершения. Такой тип — тут, по-видимому, речь часто идет о мужчинах, — конечно, не предполагает, что он «под­вержен» ощущению. Напротив, он встретит такое выра­жение насмешливой улыбкой, как совсем не уместное, ибо для него ощущение есть конкретное проявление жизни; оно означает для него полноту действительной жизни. Его желание направлено на конкретное на­слаждение, так же как и его моральность. Ибо истинное наслаждение иметь свою особую мораль, свою особую умеренность и закономерность, свою самоотрешен­ность и готовность к жертве. Такой человек отнюдь не должен быть чувственным варваром; он может диффе­ренцировать свое ощущение до высшей эстетической чистоты, ни разу не изменив даже в самом абстрактном ощущении своему принципу объективного ощущения. Книга Вульфена (Wulfen) «Руководство к беззастенчи­вому наслаждению жизнью» является неприкрашенной исповедью такого типа. Под таким углом зрения эта книга кажется мне заслуживающей прочтения.

 607         На более низкой ступени этот тип является человеком осязаемой действительности, без склонности к рефлексии и без властолюбивых намерений. Его посто­янный мотив в том, чтобы ощущать объект, иметь чувственные впечатления и, по возможности, наслаж­даться. Это человек, не лишенный любезности; напро­тив, он часто отличается отрадной и живой способно­стью наслаждаться; по временам он бывает веселым собутыльником, иногда он выступает как обладающий вкусом эстет. В первом случае великие проблемы

443

жизни зависят от более или менее вкусного обеда, во вто­ром случае он обладает хорошим вкусом. Если он ощу­щает, то этим все существенное для него сказано и исполнено. Для него ничего не может быть выше кон­кретности и действительности; предложения, стоящие за этим или выше этого, допускаются лишь постольку, поскольку они усиливают ощущение. При этом совсем не надо, чтобы они усиливали ощущения в приятном смысле, ибо человек этого типа не простой сластолю­бец, он только желает наиболее сильных ощущений, которые он, согласно с его природой, всегда должен получать извне. То, что приходит изнутри, кажется ему болезненным и негодным. Поскольку он мыслит и чувствует, он всегда все сводит к объективным осно­вам, т. е. к влияниям, приходящим от объекта, не останавливаясь перед самым сильным нажимом на ло­гику. Осязаемая действительность при всех обстоятель­ствах дает ему возможность свободно вздохнуть. В этом отношении он отличается легковерием, превышающим всякое ожидание. Психогенный симптом он, не заду­мываясь, отнесет к низкому стоянию барометра, а на­личность психического конфликта представляется ему, напротив, болезненной мечтой. Любовь его несомненно основывается на чувственных прелестях объекта. По­скольку он нормален, постольку он оказывается замеча­тельно приноровленным к данной действительности, — «замечательно» потому, что это всегда заметно. Его идеалом является фактическая данность, в этом отно­шении он полон внимания. У него нет «идейных» иде­алов, поэтому у него нет и оснований сколько-нибудь чуждаться фактической действительности. Это выра­жается во всех внешних проявлениях. Он одевается хорошо, соответственно со своими средствами, у него хорошо едят и пьют, удобно сидят, или по крайней мере дается понять, что его утонченный вкус имеет основание ставить некоторые требования к окружаю­щей среде. Он даже доказывает, что ради стиля безус­ловно стоит приносить некоторые жертвы.

608          Но чем больше ощущение преобладает, так что ощущающий субъект исчезает за чувственным впечат­лением, тем неприятнее становится этот тип. Он пре­вращается или в грубого искателя наслаждений, или в беззастенчивого, рафинированного эстета. Насколько необходимым становится для него тогда объект, на-

444

столько же объект и обесценивается как нечто, суще­ствующее в себе самом и через себя самого. Объект подвергается вопиющему насилию и выжиманию, ибо он пользуется объектом вообще лишь как поводом для ощущений. Связанность с объектом доводится до край­ности. Но тем самым и бессознательное лишается ком­пенсирующей роли и вынуждается к явной оппозиции. Прежде всего заявляют о себе вытесненные интуиции и притом в форме проекций на объект. Возникают самые причудливые предчувствия; если речь идет о сексуальном объекте, то большую роль играют фанта­зии ревности, а также и состояние страха. В более тяжелых случаях развиваются разного рода фобии, и в особенности навязчивые симптомы. Патологические содержания имеют заслуживающий внимания харак­тер ирреальности, нередко с моральной и религиозной окраской. Нередко развивается хитрое крючкотворство, мелочная до смешного мораль и примитивная, суевер­ная и «магическая» религиозность, возвращающаяся к диким ритуалам. Все это возникает из вытесненных, менее дифференцированных функций, которые в та­ких случаях резко противостоят сознанию и проявля­ются тем ярче потому, что они, по-видимому, бывают основаны на нелепейших предположениях, в полной противоположности с сознательным чувством действи­тельности. В этой, второй личности вся культура чув­ства и мышления оказывается извращенной в болез­ненную примитивность; разум становится умничанием и расходуется на мелочные различения; мораль оказы­вается праздным морализированием и явным фарисей­ством; религия превращается в нелепое суеверие; ин­туиция, этот высокий дар человека, вырождается в личную причуду, в обнюхивание каждого угла и, вме­сто того чтобы идти вширь, забирается в теснины слиш­ком человеческой мелочности.

 609                 Специфически навязчивый (компульсивный) характер невротических симптомов представляет собой бессознательное восполнение к сознательной мораль­ной непринужденности, свойственной исключительно ощущающей установке, которая с точки зрения раци­онального суждения без выбора воспринимает все про­исходящее. Если даже отсутствие предпосылок у ощу­щающего типа совсем не означает абсолютной беззаконности или безграничности, то все же у этого

445

типа отпадает очень существенное ограничение, исхо­дящее от суждения. Но рациональное суждение есть некое сознательное принуждение, которое рациональ­ный тип возлагает на себя добровольно. Это принуж­дение обрушивается на человека ощущающего типа — из бессознательного. Кроме того, связанность с объек­том у рационального типа отнюдь не имеет столь же большого значения — именно, благодаря наличию суждения, — как то безусловное отношение, в котором ощущающий тип стоит к объекту. Поэтому, когда его установка достигает ненормальной односторонности, тогда ему грозит опасность подпасть под власть бессоз­нательного в той же мере, в какой он сознательно привязан к объекту. Если однажды он заболевает не­врозом, то его гораздо труднее лечить разумным спо­собом, ибо те функции, к которым обращается врач, находятся у него в относительно недифференцирован­ном состоянии и поэтому оказываются мало надежны­ми или даже вовсе не надежными. Нередко приходится производить аффективные нажимы для того, чтобы за­ставить его осознать что-либо.

8.     Интуиция

610       Интуиция, как функция бессознательного воспри­ятия, обращена в экстравертной установке всецело на внешние объекты. Так как интуиция есть, по существу, бессознательный процесс, то сущность ее очень трудно постигается сознанием. В сознании интуитивная фун­кция представлена в виде известной выжидательной установки, известного созерцания и всматривания, причем всегда только последующий результат может установить, сколько было «всмотрено» в объект и сколько действительно было в нем «заложено». Подо­бно тому как ощущение, если оно имеет примат, не есть только реактивный, в дальнейшем безразличный для объекта процесс, а, напротив, есть известная ак­тивность, захватывающая объект и придающая ему форму, так и интуиция не есть только восприятие, только созерцание, но активный, творческий процесс, который столько же вносит в объект, сколько извлекает из него. Подобно тому, как он бессознательно извлекает

446

свое воззрение, так он, бессознательно же, произво­дит некое действие в объекте.

 611                 Первичная функция интуиции заключается, однако, в простой передаче образов или наглядных пред­ставлений об отношениях и обстоятельствах, которые с помощью других функций или совсем недостижимы, или могут быть достигнуты лишь на далеких окольных путях. Эти образы имеют ценность определенных по­знаний, которые решающим образом влияют на дея­тельность, поскольку главный вес принадлежит инту­иции.  В  этом  случае  психическое приспособление основывается  почти  исключительно на интуиции. Мышление, чувство и ощущение оказываются сравни­тельно вытесненными, причем больше всего этому под­вергается ощущение, потому что оно, в качестве созна­тельной  чувственной функции,  более всего мешает интуиции. Ощущение нарушает чистое, непредвзятое, наивное созерцание назойливыми чувственными раз­дражениями, которые направляют взор на физическую поверхность, т. е. именно на те вещи, за которые ин­туиция старается проникнуть. Так как интуиция при экстравертной установке направляется преимущест­венно на объект, то она, в сущности, очень приближа­ется к ощущению, ибо выжидательная установка, об­ращенная на внешние объекты, может с почти столь же большой вероятностью пользоваться и ощущением. Но для того чтобы интуиция могла осуществиться, ощущение должно быть в большей мере подавлено. Под ощущением я в этом случае разумею простое и непосредственное чувственное ощущение, как резко очерченную физио­логическую и психическую данность. Это надо с самого начала отчетливо установить, ибо, если я спрошу ин­туитивного, по чему он ориентируется, он начнет го­ворить мне о вещах, которые как две капли воды по­хожи на чувственные ощущения. Он будет даже часто пользоваться  выражением  «ощущение».  И действи­тельно, у него есть ощущения, но он ориентируется не по самим ощущениям; они являются для него лишь точкой опоры для созерцания.  Они выбраны им на основании бессознательной предпосылки. Главный вес принадлежит не самому физиологически сильному ощущению, но какому-нибудь другому, которое значи­тельно повышается в своей ценности благодаря бессоз­нательной установке интуитивного человека. От этого

447

оно получает, при известных условиях, главную цен­ность, и его сознанию представляется так, будто оно есть чистое ощущение. Но фактически это не так.

612        Подобно тому как ощущение при экстравертной установке стремится достигнуть самой подлинной фак­тичности, потому что лишь этим вызывается видимость полной жизни, так интуиция стремится ухватить наи­большую полноту возможностей, ибо созерцание воз­можностей наиболее удовлетворяет интуицию. Интуи­ция стремится к открытию возможностей в объективно данном, поэтому она, в качестве добавочной, подчи­ненной функции (именно когда примат ей не принад­лежит) является тем вспомогательным средством, ко­торое действует автоматически, когда ни одна из других функций не способна открыть выход из поло­жения, со всех сторон загороженного. Если примат принадлежит интуиции, то все обыкновенные жизнен­ные ситуации представляются так, как если бы они были замкнутыми пространствами, которые интуиция должна отомкнуть. Она постоянно ищет исходов и но­вых возможностей внешней жизни. Каждая жизненная ситуация в самый краткий срок становится для интуи­тивной установки тюрьмой, гнетущей цепью, заставля­ющей искать освобождения и разрешения. Временами объекты представляются почти преувеличенно ценны­ми, именно тогда, когда им предстоит служить разре­шению, освобождению, нахождению новой возможно­сти. Но стоит им сослужить свою службу в качестве новой ступени или моста, как они, по-видимому, ли­шаются вообще всякой ценности и отбрасываются в качестве обременительного придатка. Факт имеет зна­чение лишь постольку, поскольку он открывает новые возможности, уходящие за пределы самого факта и освобождающие от него индивида. Всплывающие воз­можности суть принудительные мотивы, от которых интуиция не может уклониться и для которых она жертвует всем остальным.

9.  Экстравертный   интуитивный   тип

613        Там, где преобладает интуиция, обнаруживается своеобразная психология, которую сразу можно узнать. Так как интуиция ориентируется по объекту, то заметна

448

сильная зависимость от внешних ситуаций, однако род этой зависимости вполне отличается от зависимо­сти отличающего типа. Интуитивный человек никогда не находится там, где пребывают общепризнанные ре­альные ценности, но всегда там, где имеются возмож­ности. У него тонкое чутье для всего, что зарождается и имеет будущее. Он никогда не находится в условиях устойчивых, издавна существующих и хорошо обосно­ванных, имеющих общепризнанную, но ограниченную ценность. Так как он всегда находится в поисках за новыми возможностями, то в устойчивых условиях он рискует задохнуться. Правда, он очень интенсивно бе­рется за новые объекты и пути, подчас даже с чрезвы­чайным энтузиазмом, но, как только размер их уста­новлен и нельзя уже предвидеть в дальнейшем их значительного развития, он тотчас же хладнокровно бросает их без всякого пиетета и, по-видимому, даже не вспоминая больше о них. Пока существует какая-нибудь возможность, интуитивный прикован к ней как бы силой рока. Кажется, как будто бы вся его жизнь растворяется в новой ситуации. Создается впечатле­ние, — и он сам разделяет его, — как будто он только что достиг поворота в своей жизни и как будто он отныне не способен, ни мыслить, ни чувствовать ничего другого. Как бы это ни было разумно и целесообразно и если бы даже всевозможные аргументы говорили в пользу устойчивости, ничто не удержит его от того, чтобы в один прекрасный день не усмотреть тюрьму в той самой ситуации, которая казалась ему освобожде­нием и спасением. И сообразно с этим он и начинает поступать с нею. Ни разум, ни чувство не могут его удержать или отпугнуть от новой возможности, даже если она иногда идет вразрез с его прежними убежде­ниями. Мышление и чувствование, эти неизбежные компоненты убеждения, являются у него менее диффе­ренцированными функциями, которые не имеют реша­ющего веса и поэтому не способны противопоставлять силе интуиции  упорное сопротивление. И все-таки только эти функции могут действенно компенсировать примат интуиции, давая интуитивному суждение, ко­торого он, как тип, совершенно лишен. Мораль интуи­тивного не интеллектуальна и не чувствительна; у нее своя собственная мораль, а именно: верность своему созерцанию и добровольное подчинение его власти. Он

449

мало считается с благополучием окружающей среды. Физическое благосостояние окружающих, как и его собственное, не является для него веским аргументом. Столь же мало у него уважения к убеждениям и жиз­ненным привычкам окружающих, так что нередко его считают безнравственным и беззастенчивым авантю­ристом. Так как его интуиция занимается внешними объектами и чутьем выискивает внешние возможности, то он охотно берется за такие профессии, где он может развить свои способности наиболее многосторонне. К этому типу принадлежит многие биржевые дельцы, «акулы» бизнеса, продюсеры, политики и т. д. Этот тип встречается, по-видимому, еще чаще среди женщин, чем среди мужчин. В этом случае интуитивная дея­тельность обнаруживается гораздо меньше в професси­ональной сфере, чем в общественной жизни. Такие женщины умеют использовать все социальные возмож­ности, умеют завязывать общественные связи, раз­ыскивать мужчин, располагающих различными воз­можностями, и все с тем, чтобы снова все бросить ради какой-нибудь новой возможности.

614        Без дальнейших объяснений понятно, что такой тип имеет чрезвычайное значение как в народном хозяйст­ве, так и в строительстве культуры. Если у него хоро­шие задатки, т. е. если установка его не слишком эгоистична, то он может оказать необыкновенные ус­луги в качестве инициатора или по крайней мере по­борника всяких начинаний. Он естественный ходатай всякого, имеющего будущность, меньшинства. Так как он (если он установлен не столько на вещи, сколько на людей), предугадывая, постигает в них известные спо­собности и полезности, то он способен так же «созда­вать» людей. Никто не может лучше его подбодрить своих ближних или воодушевить их на новое дело, даже если он бросит его уже послезавтра. Чем сильнее его интуиция, тем более его эго сливается с увиденной возможностью. Он оживляет ее, он выводит ее нагляд­но и с убеждающей теплотой, он, так сказать, вопло­щает ее. Это не актерство с его стороны, это его судьба.

615       Такая установка имеет и свои большие опасности, ибо интуитивный слишком легко растрачивает свою жизнь, ибо он оживляет людей и вещи и распростра­няет вокруг себя некую полноту жизни, которую, од­нако, проживает не он, а другие. Если бы он мог остаться

450

у дела, то пожал бы и плоды своего труда; но ему слишком скоро приходится мчаться за новой воз­можностью и покидать свои, только что засаженные поля, с которых другие соберут урожай. В конце кон­цов он уходит ни с чем. Но если интуитивный доходит до этого, то и бессознательное его восстает против него. Бессознательное интуитивного имеет некоторое сход­ство с бессознательным ощущающего типа. Мышление и чувственный процесс сравнительно вытеснены у него и образуют в бессознательном инфантильно-архаиче­ские мысли и чувства, которые можно сравнивать с таковыми же у противоположного типа. Они проявля­ются также в форме интенсивных проекций и оказы­ваются столь же нелепыми, как и проекции ощущаю­щего типа; но только, как мне кажется, они лишены мистического характера; в большинстве случаев они касаются конкретных, квази-реальных вещей, как то: сексуальность, финансовые и другие предвосхищения, например предчувствие болезни. Это различие возни­кает, по-видимому, из вытесненных ощущений реаль­ности. Эти последние обычно обнаруживаются также и в том, что интуитивный внезапно пленяется в высшей степени неподходящей женщиной, или в случае жен­щины неподходящим мужчиной, и притом вследствие того обстоятельства, что эти лица затронули в нем/ней архаическую сферу ощущений. Из этого вырастает бес­сознательная навязчивая прикрепленность к объекту, отличающаяся в большинстве случаев несомненной безнадежностью. Такой случай является уже симпто­мом навязчивости, тоже безусловно характерным для этого типа. Он претендует на такую же свободу и несвязанность, как и ощущающий тип, ибо он подвер­гает свои решения не рациональному суждению, а ис­ключительно и единственно восприятию случайных возможностей. Он освобождает себя от ограничений, идущих от разума, и поэтому в неврозе подпадает под власть бессознательного принуждения, умничания, пе­дантического резонерства и навязчивой привязанности к ощущению объекта. Сознательно он обращается с ощущением и с ощущаемым объектом свысока, с чув­ством собственного превосходства и беззастенчиво. Не то, чтобы он считал себя беззастенчивым и вышестоя­щим, но он просто не видит объекта, который все могут видеть, и проходит мимо него, подобно ощущающему

451

типу; но только последний не видит души объекта. За это объект впоследствии мстит и притом в форме ипо­хондрических навязчивых идей, фобий и всевозмож­ных нелепых телесных ощущений.

10.  Общий    обзор    экстравертных иррациональных   типов

я обозначаю оба очерченных типа, как иррацио­нальные на том, уже указанном основании, что они основывают весь свой образ действия не на суждении разума, а на абсолютной силе восприятия. Их воспри­ятие просто обращено на то, что происходит и что не подлежит выбору на основании суждения. В этом от­ношении два последних типа имеют значительное пре­восходство над двумя первыми типами — типами суж­дения. Объективно происходящее закономерно и случайно. Поскольку оно закономерно — оно доступно разуму; поскольку оно случайно — оно разуму недо­ступно. Можно было бы сказать и наоборот: в происхо­дящем мы называем закономерным то, что представля­ется таковым нашему разуму, и случайным то, в чем мы не можем открыть закономерности. Постулат уни­версальной закономерности остается постулатом толь­ко нашего разума, но отнюдь не является постулатом наших функций восприятия. Так как они совсем не основываются на принципе разума и его постулата, то они по существу своему иррациональны. Поэтому я и обозначаю типы восприятия по их существу как ирра­циональные. Но было бы совершенно неверно в силу этого истолковывать эти типы как «неразумные», по­тому что они ставят суждение ниже восприятия. Они просто в высокой степени эмпиричны; они основыва­ются исключительно на опыте, и даже столь исключи­тельно, что в большинстве случаев их суждение не может поспевать за опытом. Однако, несмотря на это, функции суждения существуют, но только они боль­шей частью влачат бессознательное существование. Поскольку бессознательное, несмотря на свою оторван­ность от сознательного субъекта, все-таки снова прояв­ляется, постольку и в жизни иррациональных типов замечаются ярко выраженные суждения и акты выбора в форме явного умничанья, бессердечных рассуждений

452

и, по-видимому, преднамеренного выбора среди людей и ситуаций. Эти черты имеют инфантильный или же примитивный отпечаток; иногда они замечательно на­ивны, иногда беззастенчивы, резки и насильственны. Че­ловеку, установленному рациональным, легко могло бы показаться, что эти люди, по их настоящему характеру, рационалистичны и преднамеренны в дурном смысле слова. Однако такое суждение было бы применимо только к их бессознательному, а отнюдь не к их созна­тельной психологии, которая всецело установлена на восприятие и благодаря своему иррациональному су­ществу совершенно недоступна для разумного сужде­ния. Рационально установленному человеку может, в конце концов, показаться, что такое накопление случай­ностей вообще не заслуживает названия «психологии». За такое обесценивающее суждение иррациональный платит той же монетой: он смотрит на рационалиста как на что-то полуживое, единственная жизненная цель которого состоит в том, чтобы налагать цепи ра­зума на все живое и душить его за горло суждениями. Это, конечно, резкие крайности, но они встречаются.

617                Суждение рационалиста легко могло бы изобразить  иррационального как рационалиста второго сорта, именно, если его понимать на основании того, что с ним происходит. Дело в том, что с ним происходит не случайное, — в этом он мастер; разумное суждение и разумное намерение, — вот на что он наталкивается. Для рационального это факт почти непостижимый, немыслимость которого может сравниться лишь с удивлением иррационального человека, нашедшего кого-нибудь, кто ставит идеи разума выше живого и действительного происшествия. Нечто подобное кажется ему почти не­вероятным. Обычно бывает уже совершенно безнадеж­ным, если попытаться поднести ему нечто принципи­альное в этом направлении, ибо рациональное объяснение настолько же незнакомо ему и даже про­тивно, насколько немыслимо показалось бы рациона­листу заключить контракт без обмена мнений и обяза­тельства.

Этот пункт приводит меня к проблеме психических 618 отношений  между  представителями  разных  типов. Психическое отношение обозначается в современной психиатрии термином «раппорт», заимствованным у французской гипнотической школы. Раппорт состоит

453

прежде всего в чувстве существующего согласия, не­смотря на признанное различие. Даже признание су­ществующих различий, если только оно обоюдное, есть уже раппорт, чувство согласия. Если мы при случае осознаем это чувство в более высокой мере, то мы откроем, что это не просто чувство, не поддающееся в своих свойствах дальнейшему анализу, но так же и постижение, или содержание познания, передающее пункты соглашения в мыслительной форме. Это раци­ональное изображение применимо исключительно к рационалисту, а отнюдь не к иррациональному чело­веку, ибо его раппорт основан вовсе не на суждении, а на параллельности свершающегося и живых происше­ствий вообще. Его чувство согласия есть совместное восприятие какого-нибудь ощущения или интуиции. Рациональный сказал бы, что раппорт с иррациональ­ным основан на чистой случайности, если случайно объективные ситуации согласуются между собой, тогда и осуществляется нечто вроде человеческого отноше­ния, но никто не знает, каково будет значение и какова длительность этого отношения. Для рационалиста час­то бывает прямо мучительна мысль, что отношение длится как раз лишь до тех пор, пока внешние обсто­ятельства случайно допускают такую совместность. Это представляется ему не особенно человечным, тогда как иррациональный именно в этом случае усматрива­ет особенно красивую человечность. Результатом этого является то, что они смотрят друг на друга как на людей, лишенных отношений, как на людей, на кото­рых нельзя положиться и с которыми совсем невозмож­но по-настоящему ужиться. Однако к такому резуль­тату можно прийти лишь тогда, если сознательно попытаться отдать себе отчет в своих отношениях к ближнему. Но такая психологическая добросовестность не очень обыкновенна, поэтому часто оказывается, что несмотря на абсолютное различие в точках зрения, все-таки устанавливается нечто вроде раппорта и при­том таким образом: первый, с молчаливой проекцией, предполагает, что второй в существенных пунктах имеет такое же мнение; а второй предчувствует или ощущает объективную общность, о которой, однако, первый сознательно и представления не имеет, и на­личность которой он тотчас же начал бы отрицать, совершенно так же, как второму никогда и в голову не

454

могло бы прийти, что его отношение покоится на об­щности мнений. Такой раппорт является наиболее ча­стым; он основан на проекции, которая впоследствии становится источником недоразумений.

Психическое отношение в экстравертной установке  регулируется всегда по объективным факторам, по внешним условиям. То, что человек есть внутри, ни­когда не имеет решающего значения. Для нашей совре­менной культуры экстравертная установка по отноше­нию к проблеме человеческих отношений является принципиально руководящей; встречается, конечно, и интровертный принцип, но его значение является иск­лючением и апеллирует к терпимости современного поколения.