XI

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ТЕРМИНОВ

672 Может быть, читателю покажется излишним, что к тексту моего исследования я прибавляю отдельную главу, посвященную определению понятий. Но долгий опыт убедил меня в том, что именно в психологических исследованиях даже самое бережное обращение с поня­тиями и выражениями не может быть чрезмерным, потому что именно в области психологии, как нигде, встречается величайшее разнообразие в определении понятий, которое нередко является поводом для самых упорных недоразумений. Эта неурядица происходит, по-видимому, не только оттого, что психология — на­ука еще молодая, но и оттого, что материал опыта, материал научного рассмотрения не может быть под­несен к глазам читателя в конкретном виде. Психолог-исследователь снова и снова чувствует себя вынужден­ным изображать наблюдаемую им действительность в пространных и опосредствующих, иносказательных описаниях. О прямой передаче может быть речь лишь постольку, поскольку сообщаются элементарные фак­ты, доступные подсчету и измерению. Но многое ли в области действительной психологии человека пережи­вается и наблюдается как факт, доступный счету и измерению? Такие фактические данные существуют, и я думаю, что, именно, моими работами об ассоциаци­ях* я доказал, что количественному измерению до­ступны и очень сложные психологические факты.

 


* Jung К. С, Diagnostische Assoziationsstudien. Leipzig, 1911; или: Jung К. С, Studies in Word-Association. 1918. или: «Диагностические исследования ассоциаций» в кн.: Юнг К. Г. Избранные труды по ана­литической психологии, том 3. 1939. Цюрих. С. 374-551

 

Но тот, кто глубже проник в сущность психологии и предъявляет к психологии как науке более высокие требова­ния, а именно, чтобы она не только влачила жалкое существование, ограниченное пределами естественно­научной методики, тот, наверное убедился, в том, что экспериментальной методике никогда не удастся доста­точно правильно подойти к сущности человеческой ду­ши или хотя бы набросать приблизительно верную кар­тину сложных психических явлений.

673 Но как только мы покидаем область измеряемых фактических данных, так оказываемся вынуждены пользоваться понятиями, которые должны заменить нам меру и число. Та определенность, которую мера и число придают наблюденному факту, может быть заме­нена только определенностью понятия, его точностью. И вот распространенные в наше время психологиче­ские понятия страдают, — как это слишком хорошо известно каждому исследователю и работнику в этой области, — столь большой неопределенностью и мно­гозначностью, что взаимное понимание становится почти невозможным. Стоит взять, хотя бы для приме­ра, понятие «чувство» (Gefiihl) и постараться дать себе отчет в том, что только ни подразумевается под этим понятием, — и мы получим представление об измен­чивости и многозначности психологических понятий. И все же это понятие выражает нечто характерное, такое, что хотя и недоступно измерению и исчислению, одна­ко имеет уловимое существование. Нельзя просто от­казаться от этого по примеру физиологической психо­логии Вундта, нельзя отвергнуть столь существенные и фундаментальные явления и поискать им замену элементарными фактами или же разложить их на та­ковые. От этого прямо-таки утрачивается одна из глав­ных частей психологии.

674 Во избежание такой неурядицы, созданной переоценкой естественно-научной методики, мы вынужде­ны прибегнуть к устойчивым понятиям. Правда, для установления таких понятий необходима совместная работа многих, необходим в некотором роде consensus gentium. Но так как это не столь прочно, а главное, не сразу достижимо, то каждый отдельный исследователь должен по крайней мере постараться придать своим понятиям некоторую устойчивость и определенность, чего он, по-видимому, лучше всего может достигнуть, выясняя значение всех использованных им понятий, так чтобы каждый имел возможность видеть, что имен­но автор под ними подразумевает.

675  Отвечая такой потребности, я хотел бы ниже выяснить в алфавитном порядке главнейшие психологиче­ские понятия, употребляемые мной. При этом я просил бы читателя вспоминать во всех сомнительных случаях мои разъяснения. Само собой разумеется, что в этих объяснениях и определениях я хочу лишь дать отчет о
том, в каком смысле я употребляю эти понятия, при­ чем я совсем не хочу этим сказать, будто такое слово­ употребление является при всех обстоятельствах един­ ственно возможным или безусловно верным.

676  1.   Абстракция — как на то указывает само слово — есть извлечение или отвлечение какого-нибудь содержания (какого-нибудь значения, общего признака и т.д.) из связного контекста, содержащего еще и другие элементы, комбинация которых, как нечто целое, яв­ляется чем-то неповторимым или индивидуальным и потому не поддающимся сравнению. Единоразность, своеобразие и несравнимость мешают познанию; сле­довательно, другие элементы, ассоциируемые с каким-то содержанием, воспринятым в качестве существенно­го, будут рассматриваться как иррелевантные,  «не относящиеся к делу».

677                      Поэтому абстракция, или абстрагирование, есть та форма умственной деятельности, которая освобождает это содержание от своих ассоциаций с иррелевантными элементами с помощью отличения его от них, или, другими словами, путем дифференциации (см.). В ши­роком смысле абстрактно все то, что извлечено из
своей ассоциации с теми элементами, которые рассмат­риваются в качестве иррелевантных, несопринадлежа­щих представленному значению.

678               Абстрагирование есть деятельность,  присущая психологическим функциям (см.) вообще. Существует абстрагирующее мышление, равно как и чувство, ощущение и интуиция (см.). Абстрактное мышление выделяет какое-нибудь содержание, отличающееся мыслительными, логическими свойствами, из интел­лектуально иррелевантной среды. Абстрактное чувстводелает то же самое с содержанием, характеризующимся своими чувственными оценками; это относится и к ощущению, и к интуиции. Существуют, следова­тельно, не только отвлеченные мысли, но и отвлеченные чувства, которые Sully  (Сулли) обозначает как интеллектуальные,  эстетические и моральные.* Nahlowsky (Наловский) добавляет сюда все религиоз ные чувства.** Абстрактные чувства содействовали бы, в моем понимании, «высшим» или «идеальным» чувствам Наловского. Абстрактные чувства я отношу к той же группе, что и абстрактные мысли. Абстрактное ощу­щение следовало бы обозначить как эстетическое ощущение в противоположность к ощущению чувственно му (см.), а абстрактную интуицию — как интуицию символическую в противоположность фантастической интуиции (см. фантазия и интуиция).

679      В данной работе я связываю понятие абстракции с  рассмотрением связанного с ним психоэнергетического процесса. Принимая по отношению к объекту абстра гирующую установку, я не позволяю объекту, как це­лому, воздействовать на меня; я концентрирую внима­ние на одной его части,  исключая все прочие иррелевантные. Моя задача состоит в том, чтобы осво­бодиться от объекта как единого и неповторимого це­лого и извлечь лишь одну из частей этого целого. Хотя осознание целого мне и дано, я тем не менее не углуб-ляюсь в это осознание, поскольку мой интерес не вли­вается в целое, как таковое, а отступает от него, при­хватывая с собой выделенную из него часть и доставляя ее в мир моих понятий, мир, который уже готов или сконстеллирован для абстрагирования данной части объекта. (Я не могу абстрагироваться от объекта иначе, как при помощи субъективного установления поня­тий). «Интерес» я понимаю как энергию или либидо (см.), которой я наделяю объект как ценностью, или же которую объект привлекает к себе против моей воли или помимо моего сознания. Поэтому я представляю себе процесс абстракции наглядно, как отвлечение ли­бидо от объекта, как утекание ценности от объекта в субъективное абстрактное содержание. Для меня поэ­тому абстракция сводится к энергетическому обесцени­ванию объекта. Другими словами, абстракция есть ин тровертирующее движение либидо (см. интроверсия).

 


* Sully/. The human mind. London, 1892. V.II, ch.16. ** Nahlowsky J. W. Das Gefuhlsleben in seine wesentlichen Erscheinungen und Beziehungen. Leipzig, 1907. p.48


 

680            Я называю установку (см.) абстрагирующей тогда, когда она, с одной стороны, имеет интровертный характер, а с другой — ассимилирует часть объекта, воспринятую в качестве существенной, абстрактными содержаниями, имеющимися в распоряжении субъекта. Чем абстрактнее содержание, тем более оно непред­ставимо. Я примыкаю к кантовскому пониманию, со­гласно которому понятие тем абстрактнее, чем «больше в нем опущено отличий, присущих вещам»* в том смысле, что абстракция на ее высшей ступени абсолют­но удаляется от объекта и, тем самым, достигает пол­нейшей непредставимости, такую абстракцию я назы­ваю идеей (см.). Напротив, абстракция, которая обладает еще представимостью или созерцаемостью, является конкретным (см.) понятием.

2.    Анима/анимус. см. душа; душевный образ

681      3.    Апперцепция. Психический процесс, благодаря ко­торому новое содержание настолько приобщается к уже имеющимся содержаниям, что его обозначают, как по­нятое, постигнутое или ясное.** Различают активную и пассивную апперцепцию; первая есть процесс, при котором субъект от себя, по собственному побуждению, сознательно, со вниманием воспринимает новое содержание и ассимилирует его другими имеющимися наго­тове содержаниями; апперцепция второго рода есть процесс, при котором новое содержание навязывается сознанию извне (через органы чувств) или изнутри (из бессознательного), и до известной степени принуди­тельно завладевает вниманием и восприятием. В пер­вом случае акцент лежит на деятельности эго (см.), во
втором - на деятельности нового самонавязывающегося содержания.

682      4.   Архаизм. Словом «архаизм» я обозначаю древний характер психических содержаний и функций. При этом речь идет не об архаической древности, созданной в виде подражания, как, например, римская скульпту­ра позднейшего периода или «готика» XIX века, но о свойствах, носящих характер сохранившегося остат­ка. Такими свойствами являются все психологические черты, по существу согласующиеся со свойствами при­митивного душевного уклада. Ясно, что архаизм прежде всего присущ фантазиям, возникающим из бессозна­тельного, т. е. тем плодам бессознательного фантази рования, которые доходят до сознания. Качество образа является тогда архаическим, когда образ имеет несом­ненные мифологические параллели.

683              6 Ассимиляция. А.- есть уподобление нового содержания сознания уже имеющемуся обработанному (сконстеллированному)  субъективному материалу,** причем особо выделяется сходство нового содержания с уже имеющимся, иногда даже в ущерб независимым качествам нового.*** В сущности, ассимиляция есть процесс апперцепции (см.), отличающийся, однако, элементом уподобления нового содержания субъективному
материалу. В этом смысле Вундт говорит:

 


·        Кант. Логика, параграф 6.

·        ** Wundt, Gmndziige der physiologischen psychologic I, p. 322.


Архаическими яв­ляются ассоциации по аналогии, создаваемые бессоз­нательной фантазией, так же как и ее символизм. Архаизм есть отождествление с объектом — мистиче­ское соучастие (см.). Архаизм есть конкретизм мыш­ления и чувства. Далее архаизм есть навязчивость и неспособность владеть собой. Архаизм есть слитное смещение психологических функций между собой, в противовес дифференциации (см.), — например слия­ние мышления с чувством, чувства с ощущением, чув­ства с интуицией, а также слияние частей одной и той же функции (например, цветовой слух), и то, что Блейлер называет амбитенденцией и амбиваленцией, т. е. состоянием слияния с противоположностью, на­пример какого-нибудь чувства с чувством, ему проти­воположным.

5.                   Архетип.* см. образ, изначальный; а также идея.

684      Такой способ оформления (т. е. ассимиляции) выступает в представлениях особенно наглядно тогда, когда ассимилирующие элементы возникают путем воспроизведения, а ассимилированные — путем непос­редственного чувственного впечатления. Тогда элемен­ты образных воспоминаний как бы вкладываются во внешний объект, так что состоявшееся чувственное восприятие является в качестве иллюзии, обманываю­щей нас относительно настоящего свойства вещей, и это бывает особенно в тех случаях, когда объект и

* Структура архетипа всегда была центральным ключевым мо­ментом в разработках Юнга, но формулировка этого понятия появи­лась лишь по истечении многих лет. — Прим. редакт. немецкого изда­ния Собрания сочинений Юнга, GW.

**Wundt, Logik,I,20,

♦** Lipps, Leitfaden der Psychologie., 2,Auf!., p.104.


воспроизведенные элементы значительно отличаются друг от друга.* Я пользуюсь термином ассимиляция в несколько расширенном смысле, а именно в смысле уподобляющего приспособления объекта к субъекту во­обще, и противопоставляю этому диссимиляцию (см.), как уподобляющее приспособление субъекта к объекту и отчуждение субъекта от самого себя в пользу объекта, будь то внешний объект или же объект «психологиче­ский», как например какая-либо идея.

685 7. Аффект. Под аффектом следует разуметь состоя­ние чувства, отличающееся, с одной стороны, заметной иннервацией тела, с другой стороны, своеобразным на­рушением процесса представления.** Эмоция является для меня синонимом аффекта. В противоположность Блейлеру (см. аффективностъ), я отличаю чувство от аффекта, хотя оно и переходит в аффект незаметно, ибо каждое чувство, достигнув известной силы, вызы­вает телесные иннервации и тем самым становится аффектом. Но из практических соображений было бы правильно отличать аффект от чувства ввиду того, что чувство может быть произвольно управляемой функ­цией, тогда как аффект, по общему правилу , не таков. Точно так же аффект ясно отличается от чувства и заметной телесной иннервацией, тогда как чувство в большинстве случаев не сопровождается этими иннер-вациями, или же они бывают столь малой интенсивно­сти, что их присутствие можно доказать лишь с по­мощью очень тонких инструментов, например при помощи психогальванического феномена. Аффект уси­ливается от ощущения вызванных им самим телесных иннервации. Это наблюдение повело к теории аффекта Джемса Ланге, которая вообще причинно выводит аф­фект из телесных иннервации. В противоположность такому крайнему объяснению я понимаю аффект, с одной стороны, как психическое состояние чувства, с другой стороны, как физиологическое состояние иннер­вации; то и другое усиливается во взаимодействии, т. е. к усилившемуся чувству присоединяется еще компо­нент ощущения, благодаря которому аффект более приближается к ощущениям (см. ощущение) и сущест­венно отличается от состояния чувства.

* Wundt, Grundziige, III, p.529. ** Там же.


Ярко выраженные аффекты, т. е. сопровождающиеся сильной телес­ной иннервацией тела, я не причисляю к сфере функ­ций чувства, а отношу к сфере функций ощущения (см. функция).

 

686       8 Афективность. Понятие, введенное Блейлером. Аффективность обозначает и объединяет «не только аффекты в собственном смысле слова, но и легкие чувства и оттенки чувств удовольствия и неудовольст­вия».* Блейлер отличает от эффективности, с одной стороны,  чувственные ощущения и другие телесные ощущения, с другой стороны, — «чувства», которые могут рассматриваться как внутренние процессы восп­риятия (например, чувство уверенности, чувство веро­ятности и т.д.) или как неясные (или распознаватель­ные) мысли.**

687      9 Бссознательное.  Понятие бессознательного есть для меня понятие исключительно психологическое, а

не философское в смысле метафизическом. Бессозна­тельное есть, по-моему, предельное психологическое понятие, покрывающее все те психические содержания или процессы, которые не осознаются, т. е. которые не отнесены воспринимаемым образом к нашему эго (см.). Право говорить вообще о существовании бессознатель­ных процессов я извлекаю исключительно и единствен­но из опыта, и притом прежде всего из психопатологи­ческого опыта, который с несомненностью показывает, что, например, в случае истерической амнезии, эго ничего не знает о существовании обширных психиче­ских комплексов, но что простой гипнотический прием оказывается в состоянии через минуту довести до пол­ной репродукции утраченное содержание.

688  Из тысяч таких наблюдений было выведено право говорить о существовании бессознательных психиче­ских содержаний. Вопрос о том, в каком состоянии находится бессознательное содержание, пока оно не присоединено к сознанию, не поддается никакому по­знавательному разрешению. Поэтому совершенно из­лишне делать какие бы то ни было предположения на этот счет. К таким фантазиям принадлежит предполо­жение о церебрации, о физиологическом процессе и т.д. Точно так же совершенно невозможно указать, каков объем бессознательного, т. е. какие содержания оно включает в себя. Эти вопросы решает только опыт.

 


* Bleuler. Affektivitat, Suggestibilitat, Paranoia, 1906, p.6.

** Там же, р. 13ff.


689                      На основании опыта мы знаем прежде всего, что сознательные содержания, утрачивая свою энергетиче­скую ценность, могут становиться бессознательными. Это нормальный процесс забывания. О том, что эти содержания не просто пропадают под порогом сознания, мы знаем на основании того опыта, что при благоприят­ных обстоятельствах они могут всплыть из погружения даже через десятки лет, например в сновидении, в состоянии гипноза, в форме криптомнезии, или же благодаря освежению ассоциаций, связанных с забы­тым содержанием.* Далее, опыт учит нас, что созна­тельные содержания могут попадать под порог созна­ния, не слишком много теряя в своей ценности, путем интенционального забывания, которое Фрейд называет вытеснением тягостных содержаний. Подобное же яв­ление возникает при диссоциации личности, при разло­жении целостности сознания вследствие сильного аффек­та или в результате нервного шока, или же при распаде личности в шизофрении. (Блейлер).

690              Мы знаем также из опыта, что чувственные пер­цепции вследствие их малой интенсивности или вслед­ствие уклонения внимания не доходят до сознательной апперцепции (см.) и все-таки становятся психически­ми содержаниями благодаря бессознательной аппер­цепции, что опять-таки может быть доказано, напри­мер, гипнозом. То же самое может происходить с известными умозаключениями и другими комбинациями, которые вследствие своей слишком незначитель­ной ценности или вследствие уклонения внимания, ос­таются бессознательными. Наконец, опыт учит нас и тому, что существуют бессознательные психические
сочетания, например мифологические образы, которые никогда не были предметом сознания и, следовательно, возникают всецело из бессознательной деятельности.

* К. Г. Юнг. Психология и патология так называемых оккультных явлений (1902 г.). / Избранные труды по аналитической психологии. Цюрих, 1939. С. 1-84. «Криптомнезия».


 

691               В этих пределах опыт дает нам основание для при­знания существования бессознательных содержаний. Но опыт ничего не может поведать нам о том, чем может быть бессознательное содержание. Было бы праздным делом высказывать об этом предположения, потому что невозможно обозреть все, что только могло бы быть бессознательным содержанием. Где лежит ни­зший предел сублиминальных чувственных перцеп­ций? Существует ли какое-либо мерило для тонкости или пределов бессознательных комбинаций? Когда за­бытое содержание окончательно угасло? На все эти вопросы ответов нет.

692              Но уже приобретенный нами опыт о природе бессознательных содержаний все же позволяет нам уста­новить некоторое общее их подразделение. Мы можем различать личное бессознательное, охватывающее все приобретения личного существования, и в том числе забытое, вытесненное, воспринятое под порогом созна­ния, подуманное и прочувствованное. Но наряду с эти­ми личными бессознательными содержаниями сущест­вуют и другие содержания, возникающие не из личных приобретений, а из наследственной возможности пси­хического функционирования вообще, именно из на­следственной структуры мозга. Таковы мифологиче­ские сочетания, мотивы и образы, которые всегда и всюду могут возникнуть вновь помимо исторической традиции или миграции. Эти содержания я называю коллективно-бессознательными. Подобно тому как сознательные содержания участвуют в определенной деятельности, так участвуют в ней и бессознательные содержания, как показывает нам опыт. Как из созна­тельной психической деятельности возникают извест­ные результаты или продукты, точно так же создаются продукты и в бессознательной деятельности, например сновидения и фантазии (см.). Было бы праздным делом предаваться спекулятивным соображениям о том, сколь велико участие сознания, например, в сновиде­ниях. Сновидение является, представляется нам, мы не создаем его. Конечно, сознательная репродукция, или даже уже восприятие, изменяет в нем многое, однако не отменяя того основного факта, что здесь имеет место некое творческое возбуждение, возникающее из бес­сознательного.

693              Функциональное отношение бессознательных процессов к сознанию мы можем назвать компенсацион­ным (см. компенсация), потому что, согласно опыту, бессознательный процесс вызывает наружу тот сублиминальный материал, который констеллирован состоянием сознания, значит, все те содержания, которые, если бы все было осознано, не могли бы отсутствовать в сознательной картине общей ситуации. Компенсаци­онная функция бессознательного выступает на свет тем отчетливее, чем односторонней оказывается сознатель­ная установка,, чему патология дает богатые примеры.

10. Влечение (см. инстинкт.)

694  11.   Воля. Под волей я понимаю ту сумму психической энергии, которой располагает сознание. Согласно это­му, волевой процесс был бы процессом энергетическим, вызываемым сознательной мотивацией. Поэтому пси­хический процесс, обусловленный бессознательной мо­тивацией, я бы не назвал волевым процессом. Воля есть
психологический феномен, обязанный своим существованием культуре и нравственному воспитанию, но в высокой степени отсутствующий в примитивной ментальности.

12.          Вчувствование (см. эмпатия.)

13.          Диссимиляция  (см. ассимиляция.)

695  14. Дифференциация. Означает развитие отличий, вы­деление частей из целого. В данном труде я пользуюсь понятием дифференциации, главным образом, примени­тельно к психологическим функциям. Пока одна функ­ция настолько еще слита с другой или с несколькими другими функциями, например мышление с чувством, или чувство с ощущением, что не может выступать самостоятельно, она пребывает в архаическом (см.) состо­янии, она не дифференцирована, т. е. не выделена из целого как особая часть и не имеет, как таковая, само­стоятельного существования. Недифференцированное мышление не может мыслить отдельно от других функций, т. е. к нему всегда примешиваются ощущение или чувство, или интуиция — точно так же недифференци­рованное чувство смешивается с ощущениями и фанта­зиями, как например в сексуализации (Фрейд) чувства и мышления при неврозе. Недифференцированная функция, по общему правилу, характеризуется еще и тем, что ей присуще свойство амбивалентности и амбитендентности (раздвоения чувств и двойственной направленно­сти),* т. е. когда каждая ситуация явно несет с собой свое отрицание, откуда и возникают специфические задержки при пользовании недифференцированной функцией. Недифференцированная функция имеет слитный характер и в своих отдельных частях; так, например, недифференцированная способность ощуще­ния страдает от смешения отдельных сфер ощущения ("цветной слух"); недифференцированное чувство — от смешения любви и ненависти. Поскольку какая-нибудь функция является совершенно или почти неосознан­ной, постольку она и не дифференцирована, но слита как в своих отдельных частях, так и с другими функ­циями. Дифференциация состоит в обособлении одной функции от других функций и в обособлении отдельных ее частей друг от друга. Без дифференциации невоз­можно направление, потому что направление функции или соответственно ее направленность покоятся на обо­соблении ее и на исключении всего не сопринадлежаще-го. Слияние с иррелевантным делает направленность невозможной — только дифференцированная функция оказывается способной к определенному направлению.

* Bleuler. Die negative Suggestibilitat / Psychiatrisch-neurologische Wochenschrift, том 6, p. 249 ff.

 

696      15 Душа. [Психическое, психика, личность, персона, анима] В процессе моих исследований, посвященных структуре бессознательного, мне пришлось установить логическое различие между душой и психическим. Под психическим или психикой я понимаю целокупность всех психических процессов, как сознательных, так и бессознательных. Со своей стороны, под душой я мыс­лю определенный, обособленный функциональный комплекс, который лучше всего было бы охарактеризо­вать как «личность». Для более ясного описания того, что я при этом имею в виду, я должен привлечь сюда еще некоторые точки зрения. Так, в частности, явле­ние сомнамбулизма, раздвоенного сознания, расщеплен­ной личности и т. д., в исследовании которых наибольшие заслуги принадлежат французским ученым, привели нас к той точке зрения, по которой в одном и том же индивиде может существовать множество личностей.

[Душа как функциональный комплекс или «личность» ]

697      Ясно и без дальнейших объяснений, что у нормального индивида никогда не обнаруживается такое умно­жение личностей; однако возможность диссоциации личности, подтвержденная этими случаями, могла бы существовать и в сфере нормальных явлений, хотя бы в виде намека. И, действительно, несколько более зорко­му психологическому наблюдению удается без особых затруднений усмотреть наличность хотя бы зачаточных следов расщепления характера даже у нормальных ин­дивидов. Достаточно, например, внимательно пона­блюдать за кем-нибудь при различных обстоятельст­вах, чтобы открыть, как резко меняется его личность при переходе из одной среды в другую, причем каждый раз выявляется резко очерченный и явно отличный от прежнего характер. Поговорка «со своими лается, а к чужим ласкается» (GassenengelHausteufel) форму­лирует, отправляясь от повседневного опыта, именно явление такого расщепления личности. Определенная среда требует и определенной установки. Чем дольше и чем чаще требуется такая соответствующая среде установка, тем скорее она становится привычной. Очень многие люди из образованного класса по боль­шей части вынуждены вращаться в двух совершенно различных средах — в домашнем кругу, в семье и в деловой жизни. Эти две совершенно различные обста­новки требуют и двух совершенно различных устано­вок, которые, смотря по степени идентификации (см.) эго с каждой данной установкой, обусловливают удво­ение характера. В соответствии с социальными услови­ями и необходимостями социальный характер ориенти­руется, с одной стороны, на ожиданиях и требованиях деловой среды, с другой стороны — на социальных наме­рениях и стремлениях самого субъекта. Обыкновенно домашний характер слагается скорее согласно душев­ным запросам субъекта и его потребностям в удобстве, почему и бывает так, что люди, в общественной жизни чрезвычайно энергичные, смелые, упорные, упрямые и беззастенчивые, дома и в семье оказываются добро­душными, мягкими, уступчивыми и слабыми. Который же характер есть истинный, где же настоящая лич­ность? На этот вопрос часто невозможно бывает отве­тить.

698      Эти рассуждения показывают, что расщепление ха­рактера вполне возможно и у нормального индивида. Поэтому мы с полным правом можем обсуждать вопрос о диссоциации личности и как проблему нормальной психологии. По моему мнению, — если продолжать наше исследование, — на поставленный вопрос следует отвечать так, что у такого человека вообще нет настоящего характера, что он вообще не индивидуален (см.), а коллективен (см.), т. е. соответствует общим обсто­ятельствам, отвечает общим ожиданиям. Будь он ин­дивидуален, он имел бы один и тот же характер при всем различии в установке. Он не был бы тождествен с каждой данной установкой и не мог бы, да и не хотел бы, препятствовать тому, чтобы его индивидуальность выражалась так, а не иначе как в одном, так и в другом состоянии. В действительности он индивидуален, как и всякое существо, но только бессознательно. Своей более или менее полной идентификацией с каждой данной ус­тановкой он обманывает по крайней мере других, а часто и самого себя, относительно того, каков его настоящий характер; он надевает маску, о которой он знает, что она соответствует, с одной стороны, его собственным намере­ниям, с другой — притязаниям и мнениям его среды, причем преобладает то один, то другой момент.

[Душа как персона ]

699                Эту маску, т.е. принятую ad hoc установку, я назвал  «персоной» — термин, которым обозначалась маска древ­него актера. Человека, который отождествляется с такой маской, я называю «личным» в противоположность «ин­дивидуальному».

700           Обе вышеупомянутые установки представляют две коллективные «личности», которые мы суммарно обоз­начим одним именем «персоны». Я уже указал выше, что настоящая индивидуальность отлична от них обе­их. Итак, персона есть комплекс функций, создавшийся на основах приспособления или необходимого удобства, но отнюдь не тождественный с индивидуальностью. Комплекс функций, составляющий персону, относится исключительно к объектам. Следует достаточно четко отличать отношение индивида к объекту от его отно­шения к субъекту. Под «субъектом» я разумею прежде всего те неясные, темные побуждения чувства, мысли и ощущения, которые не притекают с наглядностью из непрерывного потока сознательных переживаний, свя­занных с объектом, но которые всплывают, чаще ме­шая и задерживая, но иногда и поощряя, из темных внутренних недр, из глубоких дальних областей, лежа­щих за порогом сознания, и в своей совокупности сла­гают наше восприятие жизни бессознательного. Бессознательное есть субъект, взятый в качестве «внутренне­го» объекта. Подобно тому, как есть отношение к внеш­нему объекту, внешняя установка, так есть и отноше­ние к внутреннему объекту, внутренняя установка. Понятно, что эта внутренняя установка вследствие ее чрезвычайно интимной и трудно доступной сущности является гораздо менее известным предметом, чем внешняя установка, которую каждый может видеть без всяких затруднений. Однако мне кажется что получить понятие об этой внутренней установке вовсе не так трудно. Все эти, так называемые случайные заторы, причуды, настроения, неясные чувства и отрывки фан­тазий, подчас нарушающие сосредоточенную работу, а иногда и отдых самого нормального человека, проис­хождение которых мы рационалистически сводим то к телесным причинам, то к другим поводам, основаны обыкновенно вовсе не на тех причинах, которым их приписывает сознание, а суть восприятия бессозна­тельных процессов. К таким явлениям принадлежат, конечно, и сновидения, которые, как известно, часто сводятся к таким внешним и поверхностным причинам, как расстройство пищеварения, лежание на спине и т. п., хотя такое объяснение никогда не выдерживает более строгой критики. Установка отдельных людей по отношению к этим явлениям бывает самая различная. Один совсем не позволяет своим внутренним процессам влиять на себя, он может, так сказать, совершенно отрешаться от них, другой же в высокой степени под­вержен их влиянию; еще при утреннем вставании ка­кая-нибудь фантазия или какое-нибудь противное чув­ство портят такому человеку на весь день настроение; неясное, неприятное ощущение внушает ему мысль о скрытой болезни, сновидение вызывает у него мрачное предчувствие, хотя он, в общем, вовсе не суеверен. Напротив, другие люди лишь эпизодически подвержены таким бессознательным побуждениям или же только изве­стной их категории. У кого-то они, может быть, и вообще никогда не доходили до сознания в качестве чего-то, о чем можно было бы думать, для другого же они являются темой ежедневных размышлений. Один оценивает их физиоло­гически или же приписывает их поведению своих ближ­них, другой находит в них религиозное откровение.

701                   Эти совершенно различные способы обращаться с побуждениями бессознательного столь же привычны для отдельных индивидов, как и установки по отноше­нию к внешним объектам. Поэтому внутренняя уста­новка соответствует столь же определенному комплек­су функций, как и внешняя установка. В тех случаях, когда внутренние психические процессы, по-видимо­му, совершенно оставляются без внимания, типичная внутренняя установка отсутствует столь же мало, сколь мало отсутствует типичная внешняя установка в тех случаях, когда постоянно оставляется без внимания внешний объект, реальность фактов. В этих последних, далеко не редких случаях персона характеризуется не­достатком соотнесенности, связанности, иногда даже слепой неосмотрительности, опрометчивости, склоня­ющейся лишь перед жестокими ударами судьбы. Не­редко именно данные индивиды с ригидной персоной отличаются такой установкой к бессознательным про­цессам, которая крайне восприимчива к исходящим от них влияниям. Насколько они с внешней стороны не­податливы и недоступны для влияния, настолько же они мягки, вялы и податливы по отношению к их внутренним процессам. Поэтому в таких случаях внут­ренняя установка соответствует внутренней личности, диаметрально противоположной личности внешней. Я знаю, например, человека беспощадно и слепо разру­шившего жизненное счастье своих близких, но преры­вающего важную деловую поездку, чтобы насладиться красотой лесной опушки, замеченной им из вагона железной дороги. Такие же или похожие случаи изве­стны, конечно, каждому, так что у меня нет надобно­сти нагромождать примеры.

                                                     [Душа как анима ]

702                       Повседневный опыт дает нам такое же право говорить о внешней личности, какое он дает нам призна­вать существование личности внутренней. Внутренняя личность есть тот вид и способ отношения к внутрен­ним психическим процессам, который присущ данному человеку; это есть та внутренняя установка, тот харак­тер, которым он обращен к бессознательному. Внешнюю установку, внешний характер я называю персоной; внут­реннюю установку, внутреннее лицо я обозначаю сло­вом анима или душа. В той мере, в какой установка привычна, она есть более или менее устойчивый комплекс функций, с которым эго может более или менее отождествляться. Наш повседневный язык выражает это весьма наглядно: когда кто-нибудь имеет привыч­ную установку на определенные ситуации, привычный способ действия, то обыкновенно говорят: «он совсем другой, когда делает то или это». Этим вскрывается самостоятельность функционального комплекса при привычной установке: дело обстоит так, как если бы другая личность овладевала индивидом, как если бы в него «вселялся иной дух». Внутренняя установка, ду­ша, требует такой же самостоятельности, которая очень часто соответствует внешней установке. Это один из самых трудных фокусов воспитания — изме­нить персону, внешнюю установку. Но столь же трудно изменить и душу, потому что обыкновенно ее структу­ра столь же крайне спаяна, как и структура персоны. Подобно тому как персона есть существо, составляющее нередко весь видимый характер человека и, в известных случаях, неизменно сопутствующее ему в течение всей его жизни, так и душа его есть определенно ограниченное существо, имеющее подчас неизменно устойчивый и са­мостоятельный характер. Поэтому нередко душа пре­красно поддается характеристике и описанию.

703                       Что касается характера души, то, по моему опыту, можно установить общее основоположение, что она в общем и целом дополняет внешний характер персоны. Опыт показывает нам, что душа обыкновенно содержит все те общечеловеческие свойства, которых лишена сознательная установка. Тиран, преследуемый тяже­лыми снами, мрачными предчувствиями и внутренни­ми страхами, является типичной фигурой. С внешней стороны бесцеремонный, жесткий и недоступный, он внутренне поддается каждой тени, подвержен каждому капризу так, как если бы он был самым несамостоя­тельным, самым легко определимым существом. Сле­довательно, его анима (душа) содержит те общечело­веческие свойства определяемости и слабости, которых совершенно лишена его внешняя установка, его «пер­сона». Если «персона» интеллектуальна, то душа, на­верно, сентиментальна. Характер души влияет также и на половой характер, в чем я не раз с несомненностью убеждался. Женщина, в высшей степени женственная, обладает мужественной душой; очень мужественный мужчина имеет женственную душу. Эта противоположность возникает вследствие того что, например, мужчина вовсе не вполне и не во всем мужественней, но обладает и некоторыми женственными чертами. Чем мужественнее его внешняя установка, тем больше из нее вытравлены все женственные черты; поэтому они появляются в его душе. Это обстоятельство объяс­няет, почему именно очень мужественные мужчины подвержены характерным слабостям: к побуждениям бессознательного они относятся женски податливо и мягко подчиняются их влияниям. И наоборот, именно самые женственные женщины часто оказываются в из­вестных внутренних вопросах неисправимыми, настой­чивыми и упрямыми, обнаруживая эти свойства в та­кой интенсивности, которая встречается только во внешней установке у мужчин. Эти мужские черты, будучи исключенными из внешней установки у жен­щины, стали свойствами ее души.

704                       Поэтому, если мы говорим у мужчины об аниме, то у женщины мы, по справедливости, должны были бы гово­рить об анимусе, чтобы дать женской душе верное имя.

705                       Что касается общечеловеческих свойств, то из характера «персоны», можно вывести характер души. Все, что в норме должно было бы встречаться во внешней установке, но что странным образом в ней отсутствует, находится, несомненно, во внутренней установке. Это основное правило, всегда подтверждающееся в моем опыте. Что же касается индивидуальных свойств, то в этом отношении нельзя делать никаких выводов Если у мужчины в общем во внешней установке преобладает или, по крайней мере считается идеалом, логика и предметность, то у женщины — чувство. Но в душе оказывается обратное отношение: мужчина внутри чувствует, а женщина — рассуждает. Поэтому мужчина легче впадает в полное отчаяние, тогда как женщина все еще способна утешать и надеяться; поэтому мужчина чаще лишает себя жизни, чем женщина. Насколько легко женщина становится жертвой социальных усло­вий, например в качестве проститутки, настолько муж­чина поддается импульсам бессознательного, впадая в алкоголизм и другие пороки. Если кто-нибудь тожде­ствен со своей персоной, то его индивидуальные свойства ассоциированы с душой. Из этой ассоциации возникает символ душевной беременности, часто встречающийся в сновидениях и опирающийся на изначальный образ рождения героя. Дитя, которое должно родиться, обоз­начает в этом случае индивидуальность, еще не присут­ствующую в сознании.

706                       Тождество с «персоной» автоматически обуславли­вает бессознательное тождество с душой, ибо, если субъект, «я» не отличен от «персоны», то он не имеет сознательного отношения к процессам бессознательно­ го. Поэтому он есть не что иное, как эти самые про­цессы, — он тождествен с ними. Кто сам безусловно сливается со своей внешней ролью, тот неизбежно под­ падает под власть внутренних процессов, т. е. при известных обстоятельствах он неизбежно пойдет напе­рекор своей внешней роли или же доведет ее до абсур­да. (См. энантиодромия). Это конечно, исключает ут­верждение индивидуальной линии поведения, и жизнь протекает в неизбежных противоположностях. В этом случае душа всегда бывает проецирована в соответст­вующий реальный объект, к которому создается отно­шение почти безусловной зависимости. Все реакции, исходящие от этого объекта, действуют на субъекта непосредственно, изнутри захватывая его. Нередко это принимает форму трагических связей.

707  16. Душевный образ. Определенная разновидность психических образов (см. образ), создаваемых бессозна­тельным. Подобно тому как «персона»(см.), т. е. внешняя установка, бывает представлена во сне в образах
тех лиц, у которых данные свойства особенно резко выражены, так и душа или анима/анимус, т. е. внут­ренняя установка, изображается бессознательным в об­разах тех лиц, которые обладают соответствующими душе качествами. Такой образ называется душевным образом. Подчас это бывают совершенно неизвестные или мифологические лица. Обычно у мужчин бессоз­нательное изображает душу в виде женского лица —
анимы, у женщин в виде мужского — анимуса. В тех случаях, когда индивидуальность (см.) бессознательна и поэтому ассоциирована с душой, душевный образ бывает того же пола, как и сам человек. Во всех тех случаях, где имеется тождество с «персоной» (см. душа) и где, следовательно, душа бессознательна, душевный образ бывает помещен в реальное лицо. Это лицо ста­новится предметом интенсивной любви или столь же интенсивной ненависти (или также страха). Влияние этого лица имеет непосредственный и безусловно принудительный характер, ибо оно всегда вызывает аф­фективный ответ. Аффект (см.) возникает оттого, что настоящее сознательное приспособление к объекту, изображающему душевный образ, оказывается невоз­можным. Вследствие этой невозможности и отсутствия объективного отношения либидо (см.) накапливается и разряжается аффективным взрывом. Аффекты всегда занимают место неудавшихся приспособлений. Созна­тельное приспособление к объекту, представляющему собой душевный образ, невозможно именно потому, что субъект не сознает своей души. Если бы он созна­вал ее, он мог бы отличить ее от объекта и тем сбросить непосредственное воздействие объекта, ибо это воздей­ствие возникает вследствие проекции (см.) душевного образа в объект.

708      Для мужчины в качестве реального носителя душевного образа больше всего подходит женщина, вследствие женственной природы его души, для жен­щины же — больше всего подходит мужчина. Всюду, где есть безусловное» так сказать, магически действу­ющее отношение между полами, дело идет о проекции душевного образа. Так как такие отношения встреча­ются часто, то, должно быть, и душа часто бывает бессознательна, т. е. многие люди, должно быть, не сознают того, как они относятся к своим внутренним психическим процессам. Так как эта неосознанность всегда сопровождается соответственно полным отожде­ствлением с персоной (см. душа), то, очевидно, что такая идентификация должна встречаться часто. Это совпадает с действительностью постольку, поскольку действительно очень многие люди вполне отождествля­ются со своей внешней установкой и поэтому не имеют сознательного отношения к своим внутренним процес­сам. Однако бывают и обратные случаи, когда душев­ный образ не проецируется, а остается при субъекте, откуда постольку возникает отождествление с душой, поскольку данный субъект оказывается убежденным в том, что способ его отношения к внутренним процессам и есть его единственный и настоящий характер. В этом случае персона, вследствие ее неосознанности, проеци­руется и притом на объект того же пола, а это является во многих случаях основой явной или более скрытой гомосексуальности или же переноса на отца у мужчин и переноса на мать у женщин. Это случается всегда с людьми, страдающими дефективной внешней приспо­собляемостью и сравнительной лишенностью отноше­ний, потому что идентификация с душой создает такую установку, которая ориентируется преимущественно на восприятие внутренних процессов, вследствие чего объект лишается своего обусловливающего влияния.

709                      Если душевный образ проецируется, то наступает безусловная, аффективная привязанность к объекту. Если же он не проецируется, то создается сравнительно неприспособленное состояние, которое Фрейд отчасти описал под названием нарциссизма. Проекция душев­ного образа освобождает от занятия внутренними про­цессами до тех пор, пока поведение объекта согласуется с душевным образом. Благодаря этому субъект получа­ет возможность изживать и развивать свою персону. Вряд ли, конечно, объект сумеет длительно отвечать запросам душевного образа, хотя и есть женщины, которые, отрешаясь от собственной жизни, в течение очень долгого времени умудряются оставаться для своих мужей олицетворением душевного образа. В этом им помогает биологический женский инстинкт. То же самое может бессознательно делать для своей жены и мужчина, но только это может повести его к таким поступкам, которые, в конце концов, превысят его спо­собности как в хорошую, так и в дурную сторону. В этом ему тоже помогает биологический мужской инстинкт.

710                      Если душевный образ не проецируется, то со вре­менем возникает прямо-таки болезненная дифференциация в отношении к бессознательному. Субъект все более и более наводняется бессознательными содержани­ями, которые он, за недостатком отношения к объекту, не может ни использовать, ни претворить как-нибудь иначе. Само собой понятно, что такие содержания в высшей степени вредят отношению к объекту. Конеч­но, эти две установки являются лишь самыми крайни­ми случаями, между которыми лежат нормальные ус­тановки. Как известно, нормальный человек отнюдь не отличается особенной ясностью, чистотой или глуби­ной своих психологических явлений, а скорее, их об­ щей приглушенностью и стертостью. У людей с добро­душной и не агрессивной внешней установкой, душевный образ обычно носит злостный характер. Литературным примером для этого может служить та демоническая женщина, которая сопровождает Зевса в  «Олимпийской Весне» Шпиттелера. Для идеалистиче­ских женщин носителем душевного образа часто быва­ет опустившийся мужчина, откуда и возникает столь частая в таких случаях «фантазия о спасении человека»; то же самое встречается и у мужчин, окружающих про­ститутку светлым ореолом спасаемой души.

711                      17 Идентификация (Identification). Под идентификацией я подразумеваю психологический процесс, в ко­тором личность оказывается частично или полностью диссимилированной (см. ассимиляция). Идентифика­ция оказывается отчуждением субъекта от самого себя в пользу объекта, в который, он, так сказать, перемаскируется. Отождествление с отцом, например, означа­ет на практике усвоение образа мыслей и действий отца, как будто сын был равен отцу и не был бы индивидуальностью, отличной от отца. Идентифика­ция отличается от имитации тем, что идентификация есть бессознательная имитация, тогда как имитация есть сознательное подражание. Имитация есть необхо­димое вспомогательное средство для развивающейся, еще юной личности. Она способствует развитию до тех пор, пока не служит для простого удобства и не задер­живает развития подходящего индивидуального метода. Подобно этому и идентификация может содействовать развитию, пока индивидуальный путь еще не проло­жен. Но как только открывается лучшая индивидуаль­ная возможность, так идентификация обнаруживает свой патологический характер тем, что оказывается в дальнейшем настолько же задерживающей развитие, насколько до этого она бессознательно содействовала подъему и росту. Тогда оно вызывает диссоциацию личности, ибо субъект под его влиянием расщепляется на две частичные личности, чуждые одна другой.

712               Идентификация не всегда относится к лицам, но иногда и к предметам (например, отождествление с каким-нибудь духовным движением или с деловым предприятием) и к психологическим функциям. По­следний случай даже является особенно важным. В таком случае идентификация ведет к образованию вто­ричного характера, притом так, что индивид до такой степени отождествляется со своей лучше всего разви­той функцией, что в значительной степени или даже совсем отчуждается от первоначального уклона своего характера, вследствие чего его настоящая индивидуальность впадает в сферу бессознательного. Этот исход является почти регулярным у всех людей с дифферен­цированной функцией. Он составляет даже необходи­мый этап на пути индивидуации (см.) вообще.

713              Отождествление с родителями или ближайшими членами семьи есть отчасти нормальное явление, поскольку оно совпадает с априорным семейным тождеством. В таком случае рекомендуется говорить не об идентификации, а о тождестве, как это и соответствует положению дела. Именно идентификация с членами семьи отличается от тождества тем, что оно не есть априори данный факт, а слагается лишь вторичным образом в нижеследующем процессе: индивид, образующийся из первоначального семейного тождества, наталкивается на пути своего приспособления и развития на препятствие, требующее для своего преодоления особых усилий — вследствие этого возникает скопле­ние и застой либидо, которое понемногу начинает ис­кать регрессивного исхода.  Регрессия воскрешает прежние состояния и, среди прочего, семейное тожде­ство. Это регрессивно воскрешенное, собственно гово­ря, почти уже преодоленное тождество, есть идентифи­кация с  членами семьи.  Любая  идентификация с лицами складывается на этом пути. Идентификация всегда преследует такую цель: усвоить образ мысли или действия другого лица для того, чтобы достигнуть этим какой-нибудь выгоды или устранить ка­кое-нибудь препятствие или разрешить какую-нибудь задачу.

714               18 Идея. В данном труде я иногда пользуюсь понятием «идеи» для обозначения известного психологического элемента, имеющего близкое отношение к тому, что я называю образом (см.). Образ может быть личного или безличного происхождения. В последнем случае он яв­ляется коллективным и отличается мифологическими свойствами. Тогда я обозначаю его как изначальный или первичный (исконный) образ. Но если образ не имеет мифологического характера, т. е. если он лишен созерцаемых черт и является просто коллективным, тогда я говорю об идее. Итак, я употребляю слово идея для выражения смысла, заключенного в изначальном образе, смысла, абстрагированного от конкретики этого образа. Поскольку идея есть абстракция (см.), постольку она представляет собой нечто производное или развившееся из более элементарного, она является продуктом мышления. В таком смысле — чего-то вторичного и производного — идею понимает Вундт* и другие.

715               Но поскольку идея есть не что иное, как формули­рованный смысл изначального образа, в котором этот смысл был уже символически представлен, постольку идея, по своей сущности, не есть нечто выведенное или произведенное, но с психологической точки зрения она имеется налицо априори, как данная возможность мыс­ленных связей вообще. Поэтому идея по существу (не по своей формулировке) есть априори существующая и обусловливающая величина. В этом смысле идея у Платона есть первообраз вещей, в то время как Кант определяет ее как «архетип [Urbild] всего практиче­ского употребления разума», трансцендентное понятие, которое, как таковое, выходит за пределы возможности опыта**, понятие разума, «предмет которого совсем не
может быть найден в опыте»*** Кант говорит: «Хотя мы и должны сказать о трансцендентальных понятиях разума: они суть только идеи, тем не менее нам ни в коем случае не следует считать их излишними и ни­чтожными. Ибо даже если ни один объект не может быть этим определен, все же они могут в основе и незаметно служить рассудку каноном для его распространенного и согласного с собой употребления, причем, хотя он не познает этим никакого предмета более, чем он познал бы по своим понятиям, но все же в этом познании он руко­водится лучше и дальше. Не говоря уже о том, что, может быть, они делают возможным переход от понятий приро­ды к практическим понятиям и, таким образом, могут доставить самим моральным идеям опору и связь со спе­кулятивными познаниями разума».****      

716                Шопенгауэр говорит: Итак, я понимаю под идеей каждую определенную и твердую ступень объектива­ции воли, поскольку воля есть вещь в себе и потому чужда множественности; эти ступени, конечно, отно­сятся к определенным вещам, как их вечные формы, или их образцы.*****

* Was sol uns Kant nicht sein? Philosoph. Studien, VII, p. 13.

** Кант И. Критика чистого разума.

*** Кант И. Логика. I, раздел 1, пар.З.

**** Кант И. Критика чистого разума.

***** Шопенгауэр. Мир, как воля и представление. Т.1, пар. 25.


       У Шопенгауэра идея, правда, созерцаема, ибо он понимает ее совершенно в том же смысле, в каком я понимаю изначальный образ; все же она непознаваема для индивида, она открывается толь­ко «чистому субъекту познания», поднявшемуся над волением и индивидуальностью.*

717                     Гегель совершенно гипостазирует идею и придает ей атрибут единственно реального бытия. Она есть «по­нятие, реальность понятия и единство обоих».** Идея есть «вечное порождение»***. У Лассвица идея есть «закон, указывающий то направление, в котором наш опыт должен развиваться». Она есть «достовернейшая и высшая реальность». У Когена идея есть «самосозна­ние понятия, «основоположение бытия».

718              Я не хочу увеличивать число свидетельств в пользу первичной природы идеи. Достаточно и приведенных ссылок для того, чтобы показать, что идея понимается и как величина основополагающая и наличная априори. Это последнее качество она получает от своей пред­варительной ступени, от изначального, символического образа (см.). Вторичная же ее природа абстрактности и производности появляется от рациональной обработки, которой изначальный образ подвергается для того, чтобы быть приспособленным к рациональному употребле­нию. Так как изначальный образ есть психологическая величина, всегда и всюду самобытно возникающая, то, в известном смысле, то же самое можно сказать и об идее; однако идея в силу ее рациональной природы
гораздо более подвержена изменению при помощи обусловленной влиянием времени и обстоятельств рациональной обработки,  которая дает ей различные формулировки, всегда соответствующие духу данного времени.  Некоторые философы приписывают идее, ввиду ее происхождения от изначального образа, трансцендентное свойство; но, собственно говоря, та­кое свойство присуще не идее, как я ее понимаю, а скорее, изначальному образу, ибо ему присуще свойст­во безвременности потому, что он от века и повсюду придан человеческому духу в качестве его интегриру­ющей составной части.

     * Там же, параграф 49.

       ** Гегель. Эстетика. I, 138.

       *** Гегель. Логика III. с. 242 f.


Свое качество самостоятельно­сти идея также заимствует у изначального образа, ко­торый никогда не делается, но всегда имеется налицо и сам из себя вступает в восприятие, так что можно было бы даже сказать, что он сам собой стремится к своему осуществлению, ибо он ощущается нашим ду­хом как активно определяющая потенция. Впрочем, такое воззрение не всеобще; оно, вероятно, зависит от установки (см. главу VII).            

719              Идея есть психологическя величина, определяющая не только мышление, но, в качестве практической идеи, и чувство. Правда, я в большинстве случаев пользуюсь термином «идея» лишь тогда, когда говорю об определении мышления у мыслящего; но точно так же я говорил бы об идее и при определении чувств у чувствующего. Напротив, терминологически уместно говорить об определении изначальным образом, когда речь идет об априорном определении недифференциро­ванной функции. Именно двойственная природа идеи, как чего-то первичного, ведет к тому, что этим терми­ном пользуются иногда вперемежку с «изначальным образом». При интровертной установке идея является primum movens (первопричиной), при экстравертнойона оказывается продуктом.

              19 Имаго, см. субъективный уровень.*   

720                                             20 Индивид. Индивид есть единичное существо; психологический индивид отличается своеобразной и, в из­вестном отношении, уникальной, т. е. неповторяемой психологией.  Своеобразие индивидуальной психики проявляется не столько в ее элементах, сколько в ее сложных образованиях. Психологический индивид или его индивидуальность (см.) существует бессознательно априори; сознательно же он существует лишь постольку, поскольку налицо имеется сознательное отличие от других индивидов. Вместе с физической индивидуальностью дана, как коррелят, и индивидуальность психи­ческая, но, как уже сказано, — сначала бессознательно. Необходим сознательный процесс дифференциации, необходима индивидуация (см.) для того, чтобы сделать
индивидуальность сознательной, т. е. чтобы извлечь ее из тождества с объектом. Тождество индивидуальности с объектом совпадает с ее бессознательностью. Если индивидуальность бессознательна, то нет и психологи­ческого индивида, а есть только коллективная психо­логия сознания.


* См. также: КСАП.С. 60.


В таком случае бессознательная индивидуальность является тождественной с объектом, про­ецированной на объект. Вследствие этого объект пол­учает слишком большое значение и действует слишком сильно в смысле детерминирования.

721      21. Индивидуальность. Под индивидуальностью я понимаю всякое психологическое своеобразие и особен­ность индивида. Индивидуально все, что не коллектив но, т. е. все, что присуще лишь одному лицу, а не целой группе индивидов. Вряд ли можно говорить об индивиду­альности отдельных психологических элементов, но лишь
об индивидуальности их своеобразных и единственных в своем роде группировок и комбинаций (см. индивид).

722    22. Индивидуация. Понятие индивидуации играет в нашей психологии немаловажную роль. Вообще говоря, индивидуация есть процесс образования и обособле­ния единичных существ — говоря особо, она есть развитие психологического индивида (см.) как существа отличного от общей, коллективной (см.) психологии. Поэтому индивидуация есть процесс дифференциации (см.), имеющий целью развитие индивидуальной личности.

723                      Индивидуация является естественно-необходимой, поскольку задержка индивидуации посредством пре­имущественной или исключительной нормировки по коллективным масштабам означает нанесение ущерба индивидуальной жизнедеятельности. Но индивидуальность уже дана физически и физиологически, и соответственно этому она выражается и психологически. Поэтому существенно задерживать развитие индивиду­альности значит искусственно калечить ее. Ясно без дальнейших рассуждений, что социальная группа, со­стоящая из искалеченных индивидов, не может быть установлением здоровым, жизнеспособным и долговечным — ибо только то общество может считаться живучим  и долговечным,  которое умеет сохранять свою внутреннюю связь и свои коллективные ценности при возможно большей свободе индивида. А так как индивид есть не только единичное существо, но предполагает и коллективное отношение к своему существованию, то процесс индивидуации ведет не к разъединению, а к более интенсивной и более общей коллективной свя­занности.

724               Психологический процесс индивидуации тесно связан с так называемой трансцендентной функцией, ибо именно эта функция открывает те индивидуальные линии развития, которых никогда нельзя достигнуть на пути, предначертанном коллективными нормами.

725               Индивидуация ни при каких обстоятельствах не может быть единственной целью психологического вос­питания. Прежде чем делать себе цель из индивидуации, надо достигнуть другой цели воспитания, а именно адаптации к минимуму коллективных норм, необходи­мому для существования: растение, предназначенное для наиболее полного развития своих способностей, должно прежде всего иметь возможность расти в той почве, в которую его посадили.

726               Индивидуация стоит всегда в большей или меньшей противоположности к коллективной норме, потому что она есть процесс выделения и дифференцирования из общего, процесс выявления особенного, но не искусст­венно создаваемой особенности, а особенности, зало­женной уже априори в наклонностях существа. Но противоположность коллективной норме есть лишь ка­жущаяся, ибо при более внимательном рассмотрении индивидуальная точка зрения оказывается не противо­положной коллективной норме, а лишь иначе ориенти­рованной. Собственно говоря, индивидуальное может и совсем не противостоять коллективной норме, потому что ее противоположностью могла бы быть лишь про­тивоположная норма. А индивидуальный путь, по оп­ределению, не может быть нормой. Норма возникает из совокупности индивидуальных путей и только тогда имеет право на существование и жизнеобразующее действие, когда вообще налицо имеются индивидуаль­ные пути, время от времени обращающиеся к норме за ориентированием. Норма, имеющая абсолютное значе­ние, ни на что не годится. Действительный конфликт с коллективной нормой возникает только тогда, когда какой-нибудь индивидуальный путь возводится в нор­му, объявляется нормой, что и составляет подлинный замысел крайнего индивидуализма (см.). Но этот за­мысел, конечно, патологичен и совершенно не жизнен. Поэтому он не имеет ничего общего и с индивидуацией, которая, хотя и избирает индивидуальные боко­вые пути, но именно поэтому нуждается в норме для ориентирования в своем отношении к обществу и для установления жизненно-необходимой связи между ин­дивидами в их общественной жизни. Поэтому индиви­дуация ведет к естественной оценке коллективных норм, тогда как при исключительно коллективном ори­ентировании жизни норма становится все менее нуж­ной, отчего настоящая моральность гибнет. Чем силь­нее коллективное нормирование человека, тем больше его индивидуальная аморальность, безнравственность.

727  Индивидуация совпадает с развитием сознания из первоначального состояния тождества (см.). Поэтому индивидуация означает расширение сферы сознания и сознательной психологической жизни.

728  23. Инстинкт. Когда я говорю об инстинкте, то я разумею при этом то самое, что обычно понимают под этим словом, а именно: понуждение, влечение (Trieb) к определенной деятельности. Такая компульсивная устремленность может возникать от какого-нибудь внешнего или внутреннего раздражения, которое пси­хически разряжает механизм влечения-инстинкта, или же от каких-нибудь органических оснований, лежащих вне сферы психических каузальных отношений. Ха­рактер инстинкта присущ каждому психическому яв­лению, причинно происходящему не от волевого наме­рения, а от динамического понуждения, независимо от того, что это понуждение проистекает непосредственно из органических и, следовательно, внепсихических ис­точников или же существенно обусловлено энергиями, которые только разряжаются волевым намерением, — в последнем случае с тем ограничением, что созданный результат превышает действие, намеченное волевым намерением. Под понятие инстинкта подпадают, по моему мнению, все те психические процессы, энергией
которых сознание не располагает. При таком понимании аффекты (см.) принадлежат настолько же к процессам влечения-инстинкта, насколько и к чувственным процессам (см. чувство). Те психические процессы, которые при обычных условиях являются функциями воли (т. е. безусловно подлежащими контролю созна­ния) , могут, уклоняясь от нормы, становиться процессами влечения-инстинкта вследствие присоединения некоторой бессознательной энергии. Такое явление обнаруживается всюду, где или сфера сознания оказывается ограниченной вследствие вытеснения неприемле­мых содержаний, или же где вследствие утомления, интоксикации или вообще патологических процессов мозга наступает понижение ментального уровня (см.), где сознание уже не контролирует или еще не контролирует наиболее ярко выделяющиеся процессы. Такие процессы, которые некогда у индивида были сознатель­ными, но со временем стали автоматическими, я бы не хотел называть процессами инстинктивными, но автоматическими процессами. При нормальных усло­виях они и не протекают наподобие инстинктивных, потому что при нормальных условиях они никогда не проявляются в компульсивном виде. Это случается с ними только тогда, когда к ним притекает энергия, чуждая им.

729 24 Интеллект. Интеллектом я называю определенно направленное мышление (см. мышление).

730 25 Интроверсия.  Интроверсией называется обращение либидо (см.) вовнутрь. Этим выражается негатив­ ное отношение субъекта к объекту. Интерес не направ­ляется на объект, но отходит от него назад к субъекту. Человек с интровертной установкой думает, чувствует и поступает таким способом, который явно обнаружи­вает, что мотивирующая сила принадлежит прежде всего субъекту, тогда как объекту принадлежит самое большее вторичное значение. Интроверсия может иметь более интеллектуальный и более чувствующий характер; точно так же она может быть отмечена ин­туицией или ощущением. Интроверсия активна, когда субъект желает известного замыкания от объекта; она пассивна, когда субъект не в состоянии вновь обратно направить на объект тот поток либидо, который стру­ится от объекта назад, на него. Если интроверсия при­вычна, то говорят об интровертном типе (см. тип).

731 26. Интроекция. Термин интроекция введен Авенариусом, как термин, соответствующий проекции. Однако то вкладывание субъективного содержания в объект, которое он имеет в виду, можно столь же удачно вы­разить понятием проекции, почему для этого процесса и следовало бы сохранить термин проекции. Далее. Ференци определил понятие интроекции как противо­положное «проекции», а именно он разумеет втягива­ние объекта в субъективный круг интересов, тогда как «проекция» есть для него выкладывание субъективных содержаний и переложение их в объект.* «Тогда как параноик вытесняет из своего эго все движения души, вызывающие неудовольствие, невротик, напротив, об легчает себя тем, что он воспринимает в свое эго воз­можно большую часть внешнего мира и делает ее пред­метом бессознательных фантазий». Первый механизм есть проекция, второй — интроекция. Интроекция есть своего рода «процесс разжижения», «расширения круга интересов». Ференци считает интроекцию также и нор­мальным процессом.

 


* Ferenczi, Introjection und Uebertragung, p. 10 ff.


732  Итак, психологически интроекция является процессом ассимиляции (см. ассимиляция), проекция же процессом диссимиляции. Интроекция означает упо­добление объекта субъекту, проекция же, напротив, отличение объекта от субъекта, при помощи переложе­ния какого-нибудь субъективного содержания на объ­ект. Интроекция есть процесс экстраверсии, потому что для ассимиляции объекта необходима эмпатия и
наделение объекта либидо. Можно выделить пассивную и активную интроекцию; первая разновидность прояв­ляется, среди прочего, при лечении неврозов в явлении переноса (см.) и, вообще, во всех случаях, когда объект оказывает на субъекта безусловное влияние, к послед­ ней разновидности принадлежит эмпатия как процесс адаптации.

733  27. Интуиция (от лат. intueri — созерцать) есть в моем понимании одна из основных психологических функ­ций (см.). Интуиция есть та психологическая функция, которая передает субъекту восприятие бессознательным путем. Предметом такого восприятия может быть все, — и внешние и внутренние объекты или их соче­тания. Особенность интуиции состоит в том, что она не есть ни чувственное ощущение, ни чувство, ни интеллектуальный вывод, хотя она может проявляться и в этих формах. При интуиции какое-нибудь содержание представляется нам как готовое целое, без того, чтобы мы сначала были в состоянии указать или вскрыть, каким образом это содержаие создалось. Интуиция это своего рода инстинктивное схватывание, все равно ка­ких содержаний. Подобно ощущению (см.) она есть иррациональная (см.) функция восприятия. Содержа­ния ее имеют, подобно содержаниям ощущения, характер данности, в противоположность характеру «выведенности»,  «произведенности», присущему содержаниям чувства и мысли. Интуитивное познание носит харак­тер несомнительности и уверенности, что и дало Спи­нозе (подобно Бергсону) возможность считать «scientia intuitiva» за высшую форму познания. Это свойство одинаково присуще интуиции и ощущению, физиче­ская основа которого составляет как раз основание и причину его достоверности. Подобно этому достовер­ность интуиции покоится на определенных психиче­ских данных, осуществление и наличность которых остались, однако, неосознанными.

734  Интуиция проявляется в субъективной или объективной форме: первая есть восприятие бессознательных психических данных, имеющих, по существу, субъек­тивное происхождение, последняя — восприятие факти­ческих данных, покоящихся на сублиминальных воспри­ятиях, полученных от объекта, и на сублиминальных чувствах и мыслях, вызванных этими восприятиями. Следует также различать конкретные и абстрактные формы интуиции в зависимости от степени участия ощущения. Конкретная интуиция передает восприя­тия, относящиеся к фактической стороне вещей; абстрак­тная же интуиция передает восприятие идеальных свя­зей. Конкретная интуиция есть реактивный процесс, потому что она возникает без дальнейшего, непосред­ственно из фактических данных. Напротив, абстракт­ная интуиция нуждается, так же как и абстрактное ощущение, в некотором направляющем элементе — в воле или намерении.

735  Интуиция наряду с ощущением характерна для инфантильной и первобытной психологии. В противопо­ложность впечатлениям ощущения, ярким и навязыва­ющимся, она дает ребенку и первобытному человеку восприятие мифологических образов, составляющих предварительную ступень идей (см.). Интуиция отно­сится к ощущению компенсирующе; подобно ощуще­нию, она является той материнской почвой, из которой вырастают мышление и чувство как рациональные функции. Интуиция есть функция иррациональная, хотя многие интуиции могут быть разложены впослед­ствии на их компоненты, так что и их возникновение может быть согласовано с законами разума.

736  Человек, ориентирующий свою общую установку (см.) на принципе интуиции, т. е. на восприятии через бессознательное, принадлежит к интуитивному типу. Смотря по тому, как человек пользуется интуицией, — обращает ли он ее вовнутрь, в познание или внутреннее созерцание, либо наружу, в действие и выполнение, можно различать интровертных и экстравертных инту­итивных людей. В ненормальных случаях обнаружива­ется сильное слияние с содержаниями коллективного бессознательного и столь же сильная обусловленность этими содержаниями, вследствие чего интуитивный тип может показаться в высшей степени иррациональ­ным и непонятным.

737  28. Иррациональное. Я пользуюсь этим понятием не в смысле чего-то противоразумного, а как чего-то, ле­жащего вне разума, чего-то такого, что на разуме не основано. К этому относятся элементарные факты, как, например, что у Земли есть Луна, что хлор есть элемент, что вода при четырех градусах Цельсия достигает своей наибольшей плотности и т.д. Иррациональна также случайность, хотя впоследствии и можно вскрыть ее разумную причинность.*

738                      Иррациональное есть (экзистенциальный) фактор бытия, который, хотя и может быть отодвигаем все дальше через усложнение разумного объяснения, но который, в конце концов, настолько осложняет этим само объяснение, что оно уже начинает превосходить постигающую силу разумной мысли и, таким образом, доходить до ее границ, прежде чем оно успело бы охватить мир , в его целом, законами разума. Исчерпы­вающее рациональное объяснение какого-нибудь действительно существующего объекта (а не только положен­ного) есть утопия или идеал. Только положенный объект можно рационально объяснить до .конца, потому что в нем с самого начала нет ничего, кроме того, что было положено мышлением нашего разума. Эмпирическая на­ука также полагает рационально ограниченные объекты, намеренно исключая все случайное и допуская к рассмот­рению не действительный объект в его целом, а всегда только часть его, которую она выдвигает на первый план для рационального изучения.

739               Таким образом, мышление в качестве направлен­ной функции рационально, равно как и чувство. Если же эти функции не преследуют рационально опреде­ленного выбора объектов или их свойств и отношений, но останавливаются на случайно воспринятом, всегда присущем действительному объекту, то они лишаются направления и тем самым теряют отчасти свой рациональный характер, ибо они приемлют случайное. От этого они становятся отчасти иррациональными. Мыш­ление и чувство, руководимые случайными восприяти­ями и потому иррациональные, есть или интуитивные или ощущающие мышление и чувство. Как интуиция, так и ощущение суть психологические функции, до­стигающие своего совершенства в Абсолютном восп­риятии того, что вообще совершается. В соответствии со своей природой они должны быть направлены на абсо­лютную случайность и на всякую возможность; поэто­му они должны быть совершенно лишены рационального направления. Вследствие этого я обозначаю их как фун­кции иррациональные, в противоположность мышлению и чувству, которые суть функции, достигающие своего совершенства в полном согласовании с законами разума.

* Jung, Synchronicity: Ал acausal Connecting Principle. См. также КСАП. "Синхрония".


 

740               Хотя иррациональное, как таковое, никогда не может быть предметом науки, однако для практической психологии все же очень важно оценивать верно мо­мент иррационального. Дело в том, что практическая психология ставит много проблем, которые рациональ­но вообще не могут быть разрешены, но требуют ирра­ционального разрешения, т. е. разрешения на таком пути, который не соответствует законам разума. Слишком большое ожидание или даже уверенность в том, что для каждого конфликта должна существовать и возможность разумного разрешения, может поме­шать действительному разрешению на иррациональ­ном пути   (см. рациональное).

741               29. Коллективное. Коллективными я называю все те  психические содержания, которые свойственны не од­ному, а одновременно многим индивидам, стало быть, обществу, народу или человечеству. Такими содержа­ниями являются описанные Леви-Брюлем «коллектив­ные мистические представления»* первобытных людей, а также распространенные среди культурных людей общие понятия о праве, государстве, религии, науке и т. д. Но коллективными можно называть не только понятия и воззрения, а и чувства. Леви-Брюль пока­зывает, что у первобытных людей их коллективные представления суть одновременно и коллективные чув­ства. Именно ввиду такой коллективности чувства он характеризует эти «коллективные представления» как

* См. Леви-Брюль. Первобытное мышление. М.: Атеист, 1 930.


«mystiques», потому что эти представления не только интеллектуальны, но и эмоциональны. У культурного человека с известными коллективными понятиями свя­зываются и коллективные чувства, например с коллек­тивной идеей Бога или права, или отечества и т.д. Коллективный характер присущ не только единичным психическим элементам или содержаниям, но и целым функциям (см.). Так, например, мышление вообще, в качестве целой функции, может иметь коллективный характер, поскольку оно является общезначимым, со­гласным, например, с законами логики. Точно так же и чувство, как целостная функция, может быть кол­лективным, поскольку оно, например, тождественно с общим чувством, иными словами, поскольку оно соот­ветствует общим ожиданиям, например общему мо­ральному сознанию и т.д. Точно так же коллективным является то ощущение или способ и та интуиция, ко­торые свойственны одновременно большой группе лю­дей. Противоположностью «коллективному» является индивидуальное (см.).

742              30. Компенсация есть уравновешивание или возмеще­ние. Понятие компенсации было, собственно говоря, внесено Адлером в психологию неврозов.* Под компен­сацией он понимает функциональное уравновешива­ние чувства неполноценности при помощи компенси­рующей психологической системы, которую можно сравнить с компенсирующим развитием органов при неполноценности органов. По этому поводу Адлер го­ворит: «С отделением от материнского организма для этих неполноценных органов и органических систем начинается борьба с внешним миром, которая необхо­димо должна возгореться и завязывается с большим ожесточением, чем при нормально развитом аппарате. Однако зачаточный характер придает вместе с тем и большую возможность компенсации и сверхкомпенса­ции, повышает приспособляемость к обыкновенным и необыкновенным препятствиям и обеспечивает образова­ние новых и высших форм, новых и высших достиже­ний». Чувство неполноценности у невротика, этиологи­чески соответствующее, по Адлеру, неполноценности какого-нибудь органа, дает повод к вспомогательной конструкции, т. е. именно к компенсации, которая состоит в создании фикции, уравновешивающей непол­ноценность. Фикция, или «фиктивная линия поведе­ния», есть психологическая система, стремящаяся к превращению неполноценности в сверхценность. Важ­ным и характерным моментом теории Адлера является эта наличность компенсирующей функции в области психологических процессов, существование которой эмпирически нельзя отрицать. Она соответствует сход­ной функции в физиологической области, а именно саморегуляции живого организма.

* Adler, Uber den nervosen Character. 1912. а также его же The Neurotic Constitution.; Альфред Адлеррактика и теория индивиду­альной психологии. М., 1993. С. 34.

 

743               Тогда как Адлер сводит свое понятие компенсации к уравновешению чувства неполноценности, я пред­ставляю понятие компенсации вообще как функцио­нальное уравновешивание, как саморегулирование психического аппарата. В этом смысле я понимаю де­ятельность бессознательного (см.) как уравновешение той односторонности в общей установке, которая созда­ется функцией сознания. Психологи охотно сравнива­ют сознание с глазом; говорят о поле зрения и о точке зрения в сознании. Это сравнение очень метко харак­теризует сущность функции сознания: лишь немногие содержания могут одновременно достигать высшей сте­пени сознательности и лишь ограниченное число содер­жаний может находиться одновременно в поле сознания. Деятельность сознания есть деятельность селективная, выбирающая. А выбор требует направления. Направ­ление же требует исключения всего иррелевантного (несопринадлежащего). Отсюда в каждом данном случае должна возникать известная односторонность в ориен­тировании сознания. Содержания, исключенные наме­ченным направлением и задержанные, вытесняются сначала в бессознательное, но благодаря своей дейст­венной наличности они образуют все же противовес сознательному ориентированию, который усиливается от возрастания сознательной односторонности и, нако­нец, приводит к заметной напряженности. Эта напря­женность обозначает известную задержку (Hemmung) в сознательной деятельности, которую, однако, внача­ле можно преодолеть повышенным сознательным уси­лием. Но с течением времени напряженность настолько возрастает, что задержанные бессознательные содер­жания все же сообщаются сознанию, притом через сно­видения и свободно возникающие образы. Чем больше односторонность сознательной установки, тем противоположней бывают содержания, возникающие из бес­сознательного, так что можно говорить о настоящем контрасте между сознанием и бессознательным. В этом случае компенсация принимает форму контрастирующей функции. Это, конечно, крайний случай. Обыкновенно же компенсация через бессознательное бывает не контр­астом, а уравновешением или восполнением сознатель­ной ориентировки. Бессознательное выявляет, например, в сновидении все те содержания, подходящие к созна­тельной ситуации, но задержанные сознательным выбо­ром, познание которых было бы безусловно необходимо сознанию для полного приспособления.

744  В нормальном состоянии компенсация бессознательна, т. е. она воздействует на сознательную дея­тельность, регулируя ее бессознательно. Но при невро­зе бессознательное вступает в столь сильный контраст с сознанием, что процесс компенсации нарушается. Поэтому аналитическое лечение стремится к тому, чтобы ввести в сознание бессознательные содержания, чтобы этим способом вновь восстановить компенсацию.

745      31. Комплекс власти (Machtkomplex). Комплексом власти я называю весь сложный состав тех представлений и стремлений, которые имеют тенденцию поставить эго над другими влияниями и подчинить ему эти послед­ние, независимо от того, идут ли эти влияния от людей и отношений, или же от собственных субъективных
влечений, чувств и мыслей.

746      32. Конкретизм. Под понятием конкретизма я разу­мею определенную особенность мышления и чувства, составляющую противоположность абстракции (см.). Конкретный значит, собственно, говоря, «сросшийся». Конкретно мыслимое понятие есть понятие, которое представляют как сросшееся или слившееся. Такое по­нятие не абстрактно, не обособлено и не мыслится само по себе, но отнесено и смешано. Это не дифференци­рованное понятие — оно еще застряло в чувственно опосредованном созерцательном материале. Конкрет­ное (concretistic) мышление (см.) вращается исключи­тельно среди конкретных понятий и объектов перцеп­ции, и оно постоянно взаимодействует с ощущением (см.). Точно так же как и конкретное (concretistic),
чувство (см.) никогда не бывает свободно от своего сенсорного контекста.

747    Примитивное мышление и чувство исключительно конкретны и всегда соотнесены с ощущением. Мысль примитивного человека не имеет обособленной само­стоятельности, но прилепляется к материальному яв­лению. Самое большее, куда она поднимается, это уро­вень аналогии. Точно так же и примитивное чувство всегда отнесено к материальному явлению. Мышление и чувство основаны на ощущении и лишь немного отличаются от него. Поэтому конкретизм является и архаизмом (см.). Магическое влияние фетиша пережи­вается не как субъективное состояние чувства, а ощу­щается как магическое воздействие извне. Это есть конкретизм чувства. Примитивный человек не испы­тывает мысль о Божестве как субъективное содержа­ние, для него священное дерево есть жилище божества или даже само божество. Это есть конкретизм мышле­ния. У культурного человека конкретизм мышления состоит, например, в неспособности мыслить что-ни­будь иное, кроме чувственно опосредованных фактов, обладающих непосредственной созерцаемостью, или же в неспособности отличать субъективное чувство от ощущаемого объекта.

748    Конкретизм есть понятие, подчиненное более общему понятию мистическое соучастие (см.). Подобно тому как мистическое соучастие является смешением индивида с внешними объектами, так конкретизм представляет из себя смешение мышления и чувства с ощущением. Конкретизм требует, чтобы предмет мыш­ления и чувства был всегда в то же время и предметом ощущения. Это смешение мешает дифференциации мышления и чувства и удерживает обе эти функции в сфере ощущения, т. е. в сфере чувственной отнесенно­сти — вследствие этого они никогда и не могут развиться до состояния чистых функций, но всегда остаются в со­провождении ощущений. Отсюда возникает преоблада­ние фактора ощущения в психологической ориентировке. (О значении этого фактора см. ощущение).

749    Отрицательная сторона конкретизма состоит в прикрепленности функции к ощущению. Так как ощуще­ние есть восприятие физиологических раздражений, то конкретизм или удерживает функцию в сенсорной сфе­ре, или постоянно приводит ее обратно туда. Этим создается прикрепленность психологических функций к органам чувств, мешающая психической самостоятельности индивида, поскольку отдается преимущество фактам, поставляемым органами чувств. Правда, такая ориентация имеет и свою ценность в смысле признания фактов, но не в смысле их истолкования и их отноше­ния к индивиду. Конкретизм ведет к преобладающему значению фактов и тем самым к подавлению индиви­дуальности и ее свободы в пользу объективного процес­са. Но так как индивид определен не только физиоло­гическими раздражениями, а и другими факторами, которые бывают иногда противоположны внешнему факту, то конкретизм вызывает проекцию этих внут­ренних факторов во внешний факт и тем самым, так сказать, суеверное переоценивание голых фактов, со­вершенно так, как у первобытного человека. Хорошим примером может послужить конкретизм чувства у Ницше, а именно, чрезмерная переоценка им диеты, а также материализм Молешота ("Человек есть то, что он ест"). Как пример суеверной переоценки фактов можно назвать также гипостазирование понятия энер­гии в монизме Оствальда.

750   32. Конструктивное. Этим понятием я пользуюсь при­близительно в том же смысле, как и понятием синте­тического, и как бы для пояснения этого последнего. Конструктивный значит «построяющий». Я употреб­ляю термины «конструктивный» и «синтетический» для обозначения метода, противоположного методу редук-тивному.* Конструктивный метод применяется в обра­ботке продуктов бессознательного (сновидений, фанта­зий). Он исходит от продукта бессознательного, как от символического выражения (см. символ), которое в по­рядке предвосхищения изображает этап психологиче­ского развития.** В этом смысле Мэдер говорит об  особой проспективной функции бессознательного, ко­торое, как бы играя, предвосхищает будущее психоло­гическое развитие.*** Адлер тоже признает предвосхи­щающую функцию бессознательного**** Одно  несомненно: рассматривать бессознательный продукт только как нечто ставшее, как конечный результат, было бы весьма односторонне — ведь тогда пришлось бы отрицать за ним всякий целесообразный смысл.

*К. Г. Юнг. Психоз и его содержание. М., 1913; C.G.Jung. Two Essays on analytical Psychology, pars. 121 ff.

** Jung. Psych, und Pathologie sog. okkult., Phan., 1902.

*** Maeder, A. Uber das Traumproblem / Jahrbuch fur psychoanalytische und psychopathologische Forschungen (Vienna), V, 1913, p.647-86..

**** Adler, Uber den nervosen Character.


Даже Фрейд признает за сновидением телеологическое значение, по крайней мере в качестве «блюстителя сна»,* тогда как проспективная функция, в сущности, ограничивается, по его мнению, выражением «желаний». Однако нельзя отрицать априори целесообразность бес­сознательных тенденций, хотя бы в виду аналогии с другими психологическими и физиологическими фун­кциями. Поэтому мы понимаем продукт бессознатель­ного, как выражение, ориентированное на какую-ни­будь цель или задание, но характеризующее точку направления на символическом языке.**

 

751    Согласно такому пониманию конструктивный метод толкования не занимается источниками и исходны­ми материалами, лежащими в основе бессознательного продукта, но стремится свести символический продукт к общему и понятному выражению. И возникающие по наитию, «свободные ассоциации» к бессознательному продукту рассматриваются тогда в отношении их целе­вой направленности, а не в отношении их происхожде­ния. Они рассматриваются под углом зрения будущего действия или бездействия — при этом заботливо прини­мается во внимание их отношение к состоянию сознания, потому что деятельность бессознательного, согласно ком­пенсационному пониманию бессознательного, имеет, главным образом, уравновешивающее и дополняющее значение для состояния сознания. Так как здесь дело идет о предвосхищающем ориентировании, то действи­тельное отношение к объекту принимается гораздо меньше во внимание, чем при редуктивном приеме, который занимается отношениями к объекту, действи­тельно имевшими место. Тут же, напротив, речь идет о субъективной установке (см.), в которой объект сна­чала имеет значение лишь знака, указывающего на тенденции субъекта. Поэтому задача конструктивного метода состоит в установлении такого смысла бессоз­нательного продукта, который имеет отношение к бу дущей установке субъекта.

* Фрейд. Толкование сновидений.

** Silberer, Probleme der Mystic und ihrer Symbolik, p. 149 ff. Этот автор выражается приблизительно так же при формулировке анагоги-ческого значения (Зильберер называет так герметико-религиозное толкование фантазий).


Так как бессознательное, по общему правилу, может создавать лишь символиче­ские выражения, то конструктивный метод служит именно для такого разъяснения символически выра­женного смысла, которое давало бы сознательной ори­ентировке верное указание, помогающее субъекту ус­тановить необходимое для его деятельности единение с бессознательным.

752              Подобно тому как ни один психологический метод толкования не основывается только на ассоциативном материале анализанда, так и конструктивная точка зрения пользуется некоторыми сравнительными мате­риалами. Как редуктивное толкование пользуется для сравнения известными представлениями из области би­ологии, физиологии, фольклора, литературы и проч., так и конструктивное рассмотрение проблемы мышле­ния вынуждено пользоваться философскими паралле­лями, а рассмотрение проблемы интуиции — паралле­лями мифологическими и религиозно- историческими.

753                      Конструктивный метод, по необходимости, индивидуален, потому что будущая коллективная установка развивается только через индивида. В противополож­ность этому редуктивный метод коллективен, потому что он ведет от индивидуального случая назад, к об­щим основным установкам или фактам. Конструктив­ный метод может быть применен и самим субъектом непосредственно к его субъективному материалу. В та­ком случае он является интуитивным методом, при­мененным к разработке общего смысла какого-нибудь из продуктов бессознательного. Такая обработка про­исходит путем ассоциативного (не активно апперцеп­тивного, см. апперцепция) привлечения и сопоставле­ния дальнейшего материала, настолько обогащающего и углубляющего символическое выражение бессозна­тельного (например, сновидение), что такое выраже­ние достигает той ясности, которая делает возможным сознательное понимание. Через это обогащение симво­лическое выражение вплетается в более общие связи и тем самым ассимилируется.

754  34. Либидо. Под либидо я понимаю психическую энер­гию*. Психическая энергия есть интенсивность психи­ческого процесса, его психологическая ценность.

* См.: Юнг К. Г. Либидо: его метаморфозы и символы.


 Под этим не следует понимать какую-нибудь приписанную ценность — морального, эстетического или интеллек­туального характера; но данная психологическая цен­ность просто определяется по ее детерминирующей силе, которая проявляется в определенных психиче­ских действиях ("достижениях"). Но, говоря о либидо, я имею в виду не какую-то психическую силу, что нередко, по недоразумению, приписывалось мне мои­ми критиками. Я не гипостазирую понятия энергии, а пользуюсь им, как понятием для обозначения интенсивностей или ценностей. Вопрос о том, существует или не существует особенная психическая сила, не имеет ничего общего с понятием либидо. Я нередко пользуюсь термином либидо вперемежку с термином «энергия». Основания, по которым я называю психи­ческую энергию «либидо», подробно изложены мной в моих трудах, указанных в сносках.

755 35. Мистическое соучастие (Participation mystique).  Этот термин введен Леви-Брюлем*. Под ним следует разуметь особого рода связанность с объектом. Она состоит в том, что субъект не в состоянии ясно отли­чить себя от объекта, что можно назвать частичным тождеством. Это тождество основано на априорном единстве объекта и субъекта. Поэтому «participation mystique» является остатком такого первобытного со­стояния. «Participation mystique» обозначает не все отно­шения субъекта и объекта в целом, но лишь известные случаи, в которых выступает явление этой своеобраз­ной отнесенности. «Participation mystique» есть, конеч­но, явление, которое лучше всего можно наблюдать у первобытных людей; однако оно встречается очень ча­сто и у культурных людей, хотя и не в такой же распространенности и интенсивности. По общему пра­вилу, у культурных людей оно имеет место между от­дельными лицами, реже между лицом и вещью. В первом случае это так называемое отношение «перенесения», при котором объекту (обыкновенно) присуще, до известной степени, магическое, т. е. безусловное действие на субъ­екта. Во втором случае дело сводится или к подобному же действию какой-нибудь вещи, или же к своего рода отож­дествлению субъекта с вещью или ее идеей.

* Levy-Bruhl.  Les  fonctions mentales dans les societes inferieures. Paris, 1912.


756 36. Мысль. Определенное через анализ мышления со­держание или материал мыслительной функции (смышление).

757 37. Мышление. Я понимаю мышление как одну из че­тырех основных психологических функций (см. функ­ция). Мышление есть та психологическая функция, которая, следуя своим собственным законам, приводит данные содержания представлений в понятийную связь. Это есть апперцептивная деятельность, как та­ковая, она делится на активную и пассивную мысли­тельную деятельность. Активное мышление есть волевое действие, пассивное мышление лишь свершается — оно, случившийся факт. В первом случае я подвергаю со­держание представлений волевому акту суждения, во втором случае образуются понятийные связи, форми­руются суждения, которые подчас могут и противоре­чить моему намерению, могут и не соответствовать моей цели и поэтому не вызывать во мне чувства на­правления, хотя впоследствии я и могу, с помощью активного, апперцептивного акта, дойти до признания их направленности. Согласно этому, активное мышле­ние соответствовало бы тому, что я понимаю под на­правленным мышлением* (Пассивное) мышление было неточно охарактеризовано в вышеозначенном труде, как «фантазирование». Теперь я охарактеризовал бы его интуитивным мышлением.

758               Простое нанизывание представлений, называемое некоторыми психологами ассоциативным мышлени­ем**, я считаю не мышлением, а просто представле­нием. О мышлении же следовало бы говорить, по моему мнению, лишь там, где дело идет о связывании пред­ставлений при помощи понятий, где, следовательно, иными словами, имеет место акт суждения, безразлич­но, возникает ли этот акт суждения из нашего намере­ния, или нет. Способность к направленному мышлению я назы­ваю интеллектом, способность к пассивному или ненаправленному мышлению я называю интеллектуаль­ной интуицией. Далее, направленное мышление, ин­теллект я называю рациональной (см.) функцией, по­тому что оно подводит содержания представлений под понятия на основании осознанной мной разумной нор мы. Напротив, ненаправленное мышление, или интел­лектуальная интуиция, является для меня функцией иррациональной (см.), потому что оно судит и упоря­дочивает содержания моих представлений по нормам, которые мной не осознаны и потому не познаны в качестве разумных. В известных случаях, однако, я могу впоследствии понять, что и интуитивный акт суж­дения соответствует разуму, хотя он и сложился на пути, который является для меня иррациональным.

759                

* Юнг К. Г. Либидо: его метаморфозы и символы, с. 7 и далее. ** Джеймс У. Принципы психологии, с.464.


 

       

760               Мышление, управляемое чувством (см.), я не рассматриваю как интуитивное мышление, но как мыш­ление, зависящее от чувства, т. е. такое мышление, которое не следует своему собственному логическому принципу, а подчиняется принципу чувства. В таком мышлении логические законы присутствуют лишь по видимости, в действительности же они сняты и заме­нены намерениями чувства.

     38  Неполноценная функция (см. Подчиненная функция).

761               39 Образ (Bild). Когда я в этом труде говорю об образе, то разумею при этом не психическое отображение внешнего объекта, а такое созерцаемое, которое в по­  этике именуется образом фантазии. Такой образ лишь косвенно связан с восприятием внешнего объекта — он покоится, скорее, на бессознательной деятельности фантазии и, будучи ее плодом, он является сознанию более или менее внезапно, как бы вроде видения или галлюцинации, не имея, однако, их патологического характера, т. е. не входя в клиническую картину бо­лезни. Образ имеет психологический характер фантасти­ческих представлений и никогда не имеет того, якобы реального характера, который присущ галлюцинации, т. е. он никогда не становится на место действительно­сти и всегда отличается, в качестве «внутреннего обра­за», от чувственной действительности. По общему пра­вилу, он лишен также всякой проекции в пространство, хотя в исключительных случаях он и может появиться до известной степени извне. Случаи такого рода следу­ет называть архаическими (см.), если только они не являются прежде всего патологическими, что, однако, отнюдь не отменяет их архаического характера. На примитивной ступени, т. е. в душевном укладе перво­бытного человека, внутренний образ легко переносится в пространство, как видение или слуховая галлюцина­ция, не получая от этого патологического значения.

 


762                      Хотя по общему правилу образ не имеет значения действительного реального явления, однако для душев­ных переживаний он все же, при известных обстоя­тельствах, может иметь гораздо большее значение, т. е. ему может быть присуща огромная психологическая ценность, слагающая такую внутреннюю «действи­тельность», которая, при известных условиях, переве­шивает психологическое значение «внешней» действи­тельности. В таком случае индивид ориентируется не на приспособление к действительности, а на приспособ­ление к внутреннему требованию.

763                      Внутренний образ есть сложная величина, слагающа­яся из самых разнородных материалов самого разнооб­разного происхождения. Однако это не конгломерат, но внутренне целостный продукт, имеющий свой собствен­ный, самостоятельный смысл. Образ есть концентриро­ванное выражение общего психического состояния, а не только и не преимущественно бессознательных содержа­ний, как таковых. Правда, он есть выражение бессозна­тельных содержаний, однако не всех содержаний вообще, а только сопоставленных в данный момент. Это сопостав­ление (констеллирование) возникает, с одной стороны, в результате самодеятельности бессознательного, с другой стороны, в зависимости от состояния сознания в данный момент, причем это состояние сознания всегда пробуж­дает и активность относящихся сюда сублиминальных материалов и пресекает те, которые сюда не относятся. Согласно этому, образ является выражением как бессоз­нательной, так и сознательной психической ситуации данного момента. Поэтому толкование его смысла не может исходить ни от одного сознания только, ни от одного бессознательного, но лишь от взаимоотношения того и другого.

764               Когда образу присущ архаический характер, я называю его изначальным или исконным (опираясь на определение Якова Буркгардта). Об архаическом ха­рактере я говорю тогда, когда образ обнаруживает за­метное совпадение с известными мифологическими мо­тивами. Тогда образ является, с одной стороны, преимущественным выражением коллективно-бессоз­нательных материалов (см. коллективное), с другой стороны — показателем того, что состояние сознания данного момента подвержено не столько личному, сколько коллективному влиянию. Личный образ не имеет ни архаического характера, ни коллективного значения, но выражает лично-бессознательные содер­жания и лично-обусловленное состояние сознания.

765               Изначальный образ (исконный), названный мной также архетипом (см.), всегда коллективен, т. е. он одинаково присущ по крайней мере целым народам или эпохам. Вероятно, главнейшие мифологические моти­вы общи всем расам и всем временам; так, мне удалось вскрыть целый ряд мотивов греческой мифологии в сновидениях и фантазиях душевнобольных чистокров­ных негров.

766               Изначальный образ есть осадок в памяти, — энграмма (Semon) — образовавшийся путем уплотнения бесчисленных, сходных между собой процессов. Это есть, прежде всего и с самого начала, осадок и тем самым это есть типическая основная форма известного, всегда возвращающегося душевного переживания. По­этому в качестве мифологического мотива изначаль­ный образ всегда является действенным и всегда снова возникающим выражением, которое или пробуждает данное душевное переживание, или же соответствующим образом формулирует его. Возможно, что изначальный образ есть психическое выражение для определенного физиологически-анатомического предрасположения. Если встать на ту точку зрения, что определенная анатомическая структура возникла под воздействием условий окружающей среды на живое вещество, то изначальный образ, в его устойчивом и общераспрост-раненом проявлении, будет соответствовать столь же всеобщему и устойчивому внешнему воздействию, ко­торое именно поэтому должно иметь характер естест­венного закона. Таким образом, можно было бы уста­новить отношение мифа к природе (например, отношение солнечных мифов к ежедневному восходу и заходу солнца или к столь же бросающейся в глаза смене времен года). Но в таком случае остался бы открытым вопрос, почему же тогда солнце и его кажу­щиеся изменения не являются прямо и неприкровенно содержанием мифа? Однако тот факт, что солнце или луна, или метеорологические процессы облекаются по крайней мере в аллегорическую форму, указывает нам на самостоятельное участие психики в этой работе, причем в данном случае психика уже отнюдь не может считаться лишь продуктом или отражением условий окружающей среды.

767               Иначе откуда же она вообще взяла бы свою способность самостоятельной точки зрения вне всяких чувственных восприятий? Откуда взялась бы вообще ее способность давать нечто большее или иное, чем подтверждение чувственных показаний? Поэтому мы неизбежно должны признать, что данная мозговая структура обязана тому, что она есть, не только воз­действию условий окружающей среды, но настолько же и своеобразным и самостоятельным свойствам живого вещества, т. е. закону, данному вместе с жизнью. По­этому данные свойства организма являются, с одной стороны, продуктом внешних условий, а с другой сто­роны, продуктом назначений, внутренне присущих живому. Согласно этому и изначальный образ, с одной стороны, должен быть несомненно отнесен к извест­ным, чувственно воспринимаемым, всегда возобновля­ющимся и потому всегда действенным процессам при­роды, а с другой стороны, и столь же несомненно он должен быть отнесен к известным внутренним предрас­положениям духовной жизни и жизни вообще. Свету организм противопоставляет новое образование, глаз, а процессам природы дух противопоставляет символи­ческий образ, воспринимающий процесс природы, точ­но так же как глаз воспринимает свет. И, подобно тому, как глаз есть свидетельство о своеобразной и самостоятельной творческой деятельности живого ве­щества, так и изначальный образ является выражением собственной и безусловной творческой силы духа.

768               Итак, изначальный образ есть объединяющее выра­жение живого процесса. Он вносит упорядочивающий и связующий смысл в чувственные и внутренние ду­ховные восприятия, являющиеся вначале вне порядка и связи, и этим освобождает психическую энергию от прикрепленности ее к голым и непонятным восприяти­ям. Но в то же время он прикрепляет энергии, осво­божденные через восприятие раздражений, к опреде­ленному смыслу, который и направляет деяния на путь, соответствующий данному смыслу. Наконец, из­начальный образ высвобождает никуда неприложимую, скопившуюся энергию, указывая духу на природу и претворяя простое естественное влечение в духовные формы. Изначальный образ есть ступень, предшествующая идее (см.), это почва ее зарождения. Из нее разум развивает через выделение конкретности (см.) необхо­димо присущее изначальному образу, некое понятие, именно идею, причем это понятие отличается от всех других понятий тем, что оно не дается в опыте, но открывается как нечто, лежащее даже в основе всякого опыта. Такое свое свойство идея получает от изначаль­ного образа, который, являясь выражением специфи­ческой структуры мозга, придает и всякому опыту оп­ределенную форму.

769               Размеры психологической действенности изначального образа определяются установкой индивида. Если установка вообще интровертна, то, вследствие отвле­чения либидо от внешнего объекта, естественно повы­шается значение внутреннего объекта, мысли. Отсюда возникает особенно интенсивное развитие мыслей по линии, бессознательно предначертанной изначальным образом, который вследствие этого вступает в сферу явлений сначала непрямым путем. Дальнейшее разви­тие мысли ведет к идее, которая есть не что иное, как изначальный образ, достигший мысленной формули­ровки. За пределы идеи ведет развитие обратной фун­кции, т. е. чувства, ибо если идея постигнута интел­лектуально, то она стремится воздействовать на жизнь. Для этого она привлекает к делу чувство, которое, однако, в данном случае оказывается гораздо менее дифференцированным, нежели мышление, и поэтому более конкретным. Поэтому же чувство является не чистым, и так как оно не дифференцировано, то оно оказывается еще в слиянии с бессознательным. Тогда индивид оказывается неспособным сочетать такого ро­да чувство с идеей. В этом случае изначальный образ вступает во внутреннее поле зрения в качестве символа, в силу своей конкретной природы он, с одной стороны, овладевает чувством, находящимся в недифференциро­ванном, конкретном состоянии, в силу же своей значи­мости, он, с другой стороны, захватывает и идею, им же порожденную и, таким образом, сочетает идею с чувством. В этой роли изначальный образ выступает в качестве посредника и этим вновь подтверждает свою спасительную действенность, которую он всегда обна­руживает в религиях. Поэтому то, что Шопенгауэр говорит об идее, я хотел бы отнести, скорее, к изна­чальному образу, ибо (как я пояснил уже в разделе, посвященном «идее») идею не следует понимать вполне


и всецело как нечто априорное, но в то же время и как нечто производное и развившееся из чего-то иного.

770              Поэтому я прошу читателя в приведенных ниже словах Шопенгауэра заменять каждый раз слово «идея» словом «изначальный образ», для того чтобы верно понять то, что я в данном случае разумею: «Ин­дивидом, как таковым идея никогда не познается — она познается только тем, кто поднялся над всяким волением и над всякой индивидуальностью до чистого субъекта познания; следовательно, она достижима только для гения и далее для того, кто в возвышении своей чистой познавательной силы, вызываемом боль­шей частью созданиями гения, пребывает в гениальном настроении; поэтому она передаваема не безусловно, а лишь условно, ибо воспринятая и повторенная, напри­мер, в произведении искусства идея действует на каждого только в соответствии с его собственной, интеллектуаль­ной ценностью и т.д.». «Идея есть единство, распавшееся на множество вследствие временной и пространственной формы нашего интуитивного восприятия». «Понятие по­добно безжизненному хранилищу, в котором действи­тельно лежит друг подле друга то, что в него вложили, но из которого нельзя и вынуть больше того, чем сколько в него вложено; идея же, наоборот, развивает в том, кто ее воспринял, такие представления, которые сравнитель­но с одноименным ей понятием оказываются новыми: она подобна живому, развивающемуся, одаренному произво­дительной силой организму, который создает то, что не лежало в нем припрятанным».*

771                      Шопенгауэр ясно понял, что «идея» — или, по моему определению, «изначальный образ» — не может быть достигнута на том пути, на котором выстраивает­ся рассудочное понятие, или «идея», как понятие ра­зума (Begriff aus Notionen, как Vernunftbegriff)**, но что для этого необходим еще один элемент, по ту сторону формулирующего интеллекта, например, то, что он называет «гениальным настроением» и под чем разумеется не что иное, как некое состояние чувства. Ибо от идеи к изначальному образу можно прийти толь­ко продолжая путь, доведший до идеи, за предельную высоту ее до вступления в противоположную функцию.

* Мир как воля и представление. Т. 1, параграф 49. ** Критика чистого разума. (Такая идея, по Канту, есть понятие, превышающее возможность опыта.)

772               Преимуществом изначального образа перед ясностью идеи является его одаренность жизнью. Это есть самостоятельный, живой организм, «одаренный произ­водительной силой», ибо изначальный образ является унаследованной организацией психической энергии, устойчивой системой, которая является не только вы­ражением, но и возможностью течения энергетическо­го процесса. С одной стороны, он характеризует тот способ, которым энергетический процесс протекал от века, все возобновляясь и воспроизводя свой способ, с другой стороны, он все снова открывает возможность закономерного течения этого процесса, ибо он делает возможным такое восприятие или психическое пости­жение ситуаций, благодаря которому жизнь может продолжаться все далее. Таким образом, изначальный образ является необходимым противодополнением к инстинкту, который, с одной стороны, есть некое це­лесообразное действование, но, с другой стороны, пред­полагает столь же осмысленное, как и целесообразное восприятие каждой данной ситуации. Это восприятие данной ситуации и осуществляется этим образом, име­ющимся налицо априори. Он является удобно приложимой формулой, без которой восприятие новых фак­тических данных было бы невозможно.

773               40.      Объективный уровень.  (Объектная ступень). Под интерпретацией (толкованием) на объективном уровне я имею в виду такое понимание сновидения или фан­тазии, при котором возникающие в них лица или об­стоятельства рассматриваются как относящиеся к объ­ективно реальным лицам или обстоятельствам. Это противополагается субъективному уровню (субъектной ступени) (см. ниже), при котором лица или обстоятель­ства, появляющиеся в сновидении, относятся исключи­тельно к субъективным величинам. Понимание сновиде­ний у Фрейда движется почти исключительно на объективном уровне, поскольку желания в снах истолко­вываются как относящиеся к реальным объектам или к сексуальным процессам, принадлежащим к физиологи­ческой, следовательно, вне-психологической сфере.

774               41.      Ориентирование. Ориентированием я называю общий принцип какой-нибудь установки (см. установ­ка) . Всякая установка ориентируется по известной точ­ке зрения, независимо от того, сознательна эта точка зрения или нет. Так называемая «установка власти» ориентируется по точке зрения властвования нашего эго (см.) над подавляющими влияниями и условиями. «Установка мышления» ориентируется, например, по логическому принципу, как своему высшему закону. «Установка ощущения» ориентируется на чувственном восприятии данных фактов.

42 Отождествление (см. идентификация).

775                43. Ощущение. Согласно моему пониманию, — одна из основных психологических функций (см.). Вундт* так­же считает ощущение одним из элементарных психи­ческих феноменов. Ощущение или процесс ощущения есть та психологическая функция, которая, посредни­чая, передает восприятию физическое раздражение. Поэтому ощущение тождественно с восприятием. Ощу­щение следует строго отличать от чувства, потому что чувство есть совсем другой процесс, который может, например, присоединиться к ощущению в качестве «чувственной окраски», «чувственного тона». Ощуще­ние относится не только к внешнему физическому раз­дражению, но и к внутреннему, т. е. к изменениям во внутренних органических процессах.

776                      Поэтому ощущение есть, прежде всего, чувствен­ное восприятие, т. е. восприятие, совершающееся по­средством чувственных органов и «телесного чувства» (ощущения кинестетические, вазомоторные и т. д.). Ощущение является, с одной стороны, элементом представления, потому что оно передает представлению перцептивный образ внешнего объекта, с другой сторо­ны, — элементом чувства, потому что оно через пер­цепцию телесного изменения придает чувству харак­тер аффекта  (см.). Передавая сознанию телесные изменения, ощущение является представителем и фи­зиологических влечений. Однако оно не тождественно
с ними, потому что оно является чисто перцептивной функцией.

777                      Следует различать между чувственным (сенсуозным) или конкретным (см.) ощущением и ощущением абстрактным (см.). Первое включает в себя формы, о которых речь шла выше. Последнее же обозначает от­ влеченный вид ощущений, т. е. обособленный от других психологических элементов. Дело в том, что конкретное ощущение никогда не появляется в «чистом» виде, а всегда бывает смешано с представлениями, чув­ствами и мыслями. Напротив, абстрактное ощущение представляет собой дифференцированный вид воспри­ятия, который можно было бы назвать «эстетическим» постольку, поскольку он, следуя своему собственному принципу, обособляется как от всякой примеси разли­чий, присущих воспринятому объекту, так и от всякой субъективной примеси чувства и мысли, и поскольку он тем самым возвышается до степени чистоты, никог­да недоступной конкретному ощущению. Например, конкретное ощущение цветка передает не только вос­приятие самого цветка, но и его стебля, листьев, места, где он растет и т. д. Кроме того, оно тотчас же смеши­вается с чувствами удовольствия или неудовольствия, вызванными видом цветка, или с вызванными в то же время обонятельными восприятиями, или же с мысля­ми, например о его ботанической классификации. На­против, абстрактное ощущение тотчас же выделяет ка­кой-нибудь бросающийся в глаза чувственный признак цветка, например его яркокрасный цвет, и делает его единственным или главным содержанием сознания, в обособлении от всех вышеуказанных примесей. Абст­рактное ощущение присуще, главным образом, худож­нику. Оно, как и всякая абстракция, есть продукт фун­кциональной дифференциации и потому в нем нет ничего первоначального. Первоначальная форма фун­кций всегда конкретна, т. е. смешанна (см. архаизм и конкретизм). Конкретное ощущение, как таковое, есть явление реактивное. Напротив, абстрактное ощу­щение, как и всякая абстракция, никогда не бывает свободно от воли, т. е. от направляющего элемента. Воля, направленная на абстракцию ощущения, являет­ся выражением и подтверждением эстетической уста­новки ощущения.

* К истории понятия ощущения см. Wundt, Grundz. d. phys. Psych., I, 350 Dessoir, Geschichte der neuern deutschen Psychologie Villa, Einl. in die Psych, der Gegenwart. v. Hartraann, Die moderne Psychologie.

 

778               Ощущение особенно характерно для природы ребенка и примитивного человека, поскольку оно, во всяком случае, господствует над мышлением и чувст­вом, но не непременно над интуицией (см.). Ибо я понимаю ощущение как сознательное восприятие, а интуицию как ощущение бессознательное. Ощущение и интуиция представляются мне парой противополож­ностей или двумя функциями, взаимно компенсирую­щими одна другую,  подобно мышлению и чувству.


Функции мышления и чувства развиваются в качестве самостоятельных функций из ощущения как онтогене­тически, так и филогенетически. (Конечно, также и из интуиции, как необходимо восполняющей противопо­ложности ощущения). Индивид, чья установка в целом ориентируется ощущением, принадлежит к ощущаю­щему (сенситивному) типу (см.)

779  Ощущение, поскольку оно является элементарным феноменом, есть нечто безусловно данное, не подчи­ненное рациональным законам в противоположность мышлению или чувству. Поэтому я называю его фун­кцией иррациональной (см.), хотя рассудку и удается вводить большое число ощущений в рациональные свя­зи. Нормальные ощущения пропорциональны, т. е. при оценке они соответствуют — в той или иной степени — интенсивности физических раздражений. Патологиче­ские же ощущения не пропорциональны, т. е. они или ненормально снижены, или ненармально завышены; в первом случае они задержаны, во втором — преувели­чены. Задерживание возникает от преобладания другой функции над ощущением; преувеличение же от ненор­мального слияния с другой функцией, например, от слитности ощущения с еще недифференцированной функцией чувства или мысли. Но в этом случае пре­увеличение ощущения прекращается, как только сли­тая с ощущением функция выдифференцируется сама по себе. Особенно наглядные примеры дает психология неврозов, где очень часто обнаруживается значитель­ная сексуализация других функций (Фрейд), т. е. слит­ность сексуальных ощущений с другими функциями.
44. Персона, см. душа*

780      45. Подчиненная функция (низшая, недифференцированная, неполноценная) (Minderwertige Function)**. Подчиненной функцией я называю такую функцию, которая отстает в процессе дифференциации. Как показывает опыт, почти невозможно, — вследствие не­ благоприятных общих условий, — чтобы кто-нибудь развил одновременно все свои психологические функ­ции. Уже социальные требования ведут к тому, что человек прежде всего и больше всего дифференцирует (развивает) ту из своих функций, к которой он или от природы наиболее одарен, или которая дает ему самые очевидные реальные средства для достижения социаль­ного успеха. Очень часто, почти регулярно, человек более или менее всецело отождествляет себя с функ­цией, поставленной в наиболее благоприятные условия и поэтому особенно развитой. Так слагаются психоло­гические типы. При односторонности этого процесса развития одна или несколько функций неизбежно от­стают в развитии. Поэтому их можно подходящим об­разом охарактеризовать как «неполноценные», и при­том в психологическом, а не в психопатологическом смысле, ибо эти отсталые функции совсем не являются болезненными, но лишь отсталыми в сравнении с фун­кцией, стоящей в благоприятных условиях.

 


* См. соответствующий термин в: КСАП.

** Мы предпочли такое название функции, чтобы точнее указать на ее роль в диалектике взаимодействия функций и с целью избежать какого-либо истолкования в сторону психической ущербности инди­вида. — В.З.


781      В большинстве случаев, т. е. в нормальных случаях, подчиненная функция остается осознанной, но при не­врозе подчиненная функция, напротив, погружается от­части или в большем своем составе в бессознательное. Ибо по мере того, как весь запас либидо направляется на функцию, имеющую преимущество, подчиненная функция развивается регрессивно, т. е. возвращается к своим архаическим первичным стадиям, вследствие че­го она становится несовместимой с сознательной и пер­вичной (преобладающей, ведущей) функцией. Если функция, которая нормально должна была бы быть сознательной, попадает в бессознательное, то в бессоз­нательное уходит и энергия, специфически присущая этой функции. Естественная функция, как, например, чувство, располагает энергией, свойственной ей от природы, она представляет из себя прочно организо­ванную, живую систему, которую ни при каких обсто­ятельствах нельзя вполне лишить ее энергии. Через погружение подчиненной функции в бессознательное остаток ее энергии тоже переводится в область бессоз­нательного, вследствие чего бессознательное приходит в состояние неестественного оживления. Отсюда у фун­кции, дошедшей до архаического состояния, возникают соответствующие фантазии (см.). Поэтому аналити­ческое освобождение подчиненной функции из бессоз­нательного возможно лишь через поднятие вверх бес­сознательных образов фантазии, которые были возбуждены именно функцией, опустившейся в бессознательное состояние. Через осознание этих фантазий опять вводится в сознание и подчиненная функция, и тем самым она получает возможность дальнейшего развития.

782  46. Проекция. Проекция есть переложение (expulsion) субъективного внутреннего содержания (события) во внешний объект. (В противоположность к интроекции, см. интроекция). Согласно этому, проекция есть про­цесс диссимиляции (см. ассимиляция), в котором субъ­ективное содержание отчуждается от субъекта и, в известном смысле, воплощается в объекте. Это бывает и с мучительными, невыносимыми содержаниями, от которых субъект отделывается при помощи проекции, но бывает и с положительными, которые по тем или иным причинам, например вследствие самоуничиже­ния, оказываются недоступными субъекту. Проекция основывается на архаическом тождестве (см.) субъекта и объекта, но называть это явление проекцией можно лишь тогда, когда возникает необходимость распадения этого тождества с объектом. Возникает же эта необхо­димость тогда, когда тождество становится помехой, т. е. когда отсутствие проецированного содержания начи­нает существенно мешать приспособлению и возвраще­ние проецированного содержания в субъекта становит­ся желательным. Начиная с этого момента прежнее частичное тождество получает характер проекции. По­этому выражение «проекция» обозначает состояние тождества, которое стало заметным и вследствие этого подверженным критике, будь то собственной критике субъекта или же критике кого-нибудь другого.

783  Можно различать пассивную и активную проекции. Пассивная форма является обыкновенной формой всех патологических и многих нормальных проекций, которые не возникают из какого-либо намерения, а являются чисто автоматическими событиями. Актив­ная форма составляет существенную часть акта эмпатии (см.). Правда, в целом эмпатия является процес­сом интроекции, потому что она служит тому, чтобы привести объект в интимное отношение с субъектом. Для того, чтобы создать такое отношение, субъект от­рывает от себя какое-нибудь содержание, например чувство, вкладывает его в объект, тем самым оживляя его и включая этим способом объект в субъективную сферу. Но активная форма проекции бывает и актом суждения, имеющим целью отделить субъект и объект. В таком случае субъективное суждение, в качестве значимого утверждения отделяется от субъекта и пере­лагается в объект, чем субъект отстраняет себя от объ­екта. Согласно этому, проекция есть процесс интровер-сии (см.), ибо в противоположность к интроекции она устанавливает не вовлечение и уподобление, но отли­чение и отрыв субъекта от объекта. Поэтому проекция играет главную роль в паранойе, которая обыкновенно ведет к полному изолированию субъекта.

47А. Психическое, см. душа.*

784 48. Рациональное. Рациональное есть разумное, соотносящееся с разумом, соответствующее ему. Я пони­маю разум как установку (см.), принцип которой со­стоит в оформлении мышления, чувства и действия согласно объективным ценностям. Объективные ценно­сти устанавливаются в опыте среднего разума, посвящен­ном, с одной стороны, внешним фактам, а с другой — фактам внутренним, психологическим. Подобные пе­реживания не могли бы, конечно, представлять собой объективных «ценностей», если бы они, как таковые, «оценивались» субъектом, что было бы уже актом ра­зума. Но разумная установка, позволяющая нам утвер­ждать объективные ценности как значащие, является делом не отдельного субъекта, а предметом истории человечества.

785 Большинство объективных ценностей, — а вместе с тем и разум, — суть наследие древности, это крепко спаянные комплексы представлений, над организацией которых трудились бесчисленные тысячелетия с той же необходимостью, с какой природа живого организма реагирует вообще на средние и постоянно повторяющи­еся условия окружающего мира и противопоставляет им соответствующие комплексы функций, как, напри­мер, глаз, в совершенстве соответствующий природе света. Поэтому можно было бы говорить о предсуществующем, метафизическом мировом разуме, если бы реагирование живого организма, соответствующее среднему внешнему воздействию, не было само по себе необходимым условием существования этого организ­ма, — мысль, высказанная еще Шопенгауэром. Вслед­ствие этого человеческий разум есть не что иное, как выражение приспособленности к среднему уровню про­исходящих событий, осевшему в виде комплексов пред­ставлений, мало-помалу крепко соорганизовавшихся и составляющих как раз объективные ценности. Итак, законы разума суть те законы, которые обозначают и регулируют среднюю «правильную», приспособленную установку (см.). Рационально все то, что согласуется с этими законами; и напротив, иррационально (см.) все, что с ними не совпадает.

 


* См. также КСАП.


786  Мышление (см.) и чувство (см.) являются функциями рациональными, поскольку решающее влияние на них оказывает момент размышления, рефлексии. Эти функции наиболее полно осуществляют свое назначе­ние при возможно совершенном согласовании с зако­нами разума. Иррациональные же функции суть те, целью которых является чистое восприятие, таковы интуиция и ощущение, потому что они должны для достижения полного восприятия всего совершающегося как можно более отрешаться от всего рационального, ибо рациональное предполагает исключение всего внеразумного.

787  49. Редуктивное. Редуктивное значит «сводящее обратно». Я пользуюсь этим выражением для обозначе­ния такого метода психологического толкования, кото­рый рассматривает бессознательный продукт не с точки зрения символического выражения, а семиотически, т. е. как знак или симптом некоего, лежащего в основе процесса. Согласно этому, редуктивный метод  рассмат­ривает бессознательный продукт в смысле обратного сведения его к элементам, к основным процессам, — будь то воспоминания о действительно имевших место событиях или элементарные психические процессы. Поэтому редуктивный метод (в противоположность ме­тоду конструктивному, см. конструктивное) ориенти­руется назад или в историческом смысле, или же в смысле переносном, т. е. сводя сложную и дифферен­цированную величины обратно — к  более общему и элементарному. Метод толкования Фрейда, а также и Адлера — редуктивен, потому что и тот, и другой сводят явление к элементарным процессам желания и стремления, имеющим в конечном счете инфантиль­ную или физиологическую природу. При этом на долю бессознательного продукта неизбежно выпадает лишь значение несобственного выражения, для которого термин «символ» (см.), в сущности, не следовало бы упот­реблять. Редукция действует разлагающим образом на значение бессознательного продукта, который или сво­дится к своим историческим первоступеням и тем са­мым уничтожается, или же вновь интегрируется в тот элементарный процесс, из которого он вышел.

788 50. Самость.* Как эмпирическое понятие, самость обозначает целостный спектр психических явлений у человека. Она выражает единство личности как целого. Но в той степени, в какой целостная личность по при­чине своей бессознательной составляющей может быть сознательной лишь отчасти, понятие самости является отчасти лишь потенциально эмпирическим и до этой степени постулятивным. Другими словами, оно вклю­чает в себя как «переживабельное» (experienceable), так и «непереживабельное» (inexperienceable) (или еще не пережитое). Эти качества присущи в равной мере многим другим научным понятиям, оказывающимся более именами, нежели идеями. В той степени, в какой психическая целостность, состоящая из сознательных и бессознательных содержаний, оказывается постуля-тивной, она представляет трансцендентальное поня­тие, поскольку оно предполагает существование бес­сознательных факторов на эмпирической основе и, таким образом, характеризует некое бытие, которое может быть описано лишь частично, так как другая часть остается (в любое данное время) неузнанной и беспредельной.

 

789 Подобно тому как сознательные и бессознательные явления дают о себе знать практически, при встрече с ними, самость, как психическая целостность, также имеет сознательный и бессознательный аспекты. Эмпи­рически, самость проявляется в сновидениях, мифах, сказках, являя персонажи «сверхординарной лично­сти» (см. эго), такие как король, герой, пророк, спаситель и т.д., или же в форме целостного символа, — круга, квадрата, креста, квадратуры круга (quadrature circuli) и т.д. Когда самость репрезентирует complexio oppositorum, единство противоположностей, она также выступает в виде объединенной дуальности, например в форме дао, как взаимодействия инь и ян или вражду­ющих братьев, или героя и его противника (соперника) (заклятого врага, дракона), Фауста и Мефистофеля и т.д. Поэтому эмпирически самость представлена как игра света и тени, хотя и постигается как целостность и союз, единство, в котором противоположности соеди­нены. Так как такое понятие непредставимо — треть­его не дано — то самость оказывается трансценден­тальной и в этом смысле. Рассуждая логически, здесь мы имели бы дело с пустой спекуляцией, если бы не то обстоятельство, что самость обозначает символы единст­ва, которые оказываются обнаруживаемы эмпирически.

* Данная дефиниция была написана Юнгом для немецкого издания Собрания Сочинений и отсутствует в русском издании 1929 года. — В.З. Любопытно отметить, что определение, данное самости, как «целост­ного спектра психических явлений у человека» почти идентично опре­делению психического как «тотальности, целостности всех психиче­ских процессов, как сознательных, так и бессознательных» (см. душа). Здесь может подразумеваться, что каждый индивид посредством пси­хического или благодаря ему в своей потенции представляет самость. Вопрос лишь в том, чтобы «реализовать» эту присущую ему в потенции самость. Но это уже вопрос самой жизни. — Ред. англ. изд.


790  Самость не является философской идеей, поскольку она не утверждает своего собственного существования, т. е. она не гипостазирует самое себя. С интеллекту­альной точки зрения это всего лишь рабочая гипотеза. Ее эмпирические символы, с другой стороны, очень часто обладают отчетливой нуминозностью, т. е. ап­риорной эмоциональной ценностью, как в случае мандалы, пифагорейского tetraktys, кватерности и т. д.* Таким образом, самость утверждает себя как архетипическую идею (см. идея; образ), отличающуюся от других идей подобного рода тем, что она занимает центральное место благодаря значительности своего со­ держания и своей нуминозностью.

791  51. Символ. Понятие символа строго отличается в моем понимании от понятия простого знака, символическое и семиотическое значение — две вещи совершенно разные. Ферреро** пишет в своей книге, строго говоря, не о символах, а о знаках. Например, старый обычай передавать кусок дерна при продаже земли можно было бы, вульгарно говоря, назвать «символическим», но по своей сущности, он вполне семиотичен. Кусок дерна есть знак, взятый вместо всего участка земли. Крыла­тое колесо у железнодоржного служащего не есть сим­вол железной дороги, а знак, указывающий на прича стность к железнодорожной службе. Напротив, символ всегда предполагает, что выбранное выражение явля­ется наилучшим обозначением или формулою для сравнительно неизвестного фактического обстояния, на­личность которого, однако, признается или требуется. Итак, если крылатое колесо железнодорожника толку­ется как символ, то это означает, что этот человек имеет дело с неизвестной сущностью, которую нельзя было бы выразить иначе или лучше, чем в виде кры­латого колеса.

 


*См. КСАП, соответствующие термины.

** Ferrero. Les lois psyhologigues du symbolisme. 1895.


 

792     Всякое понимание, которое истолковывает символическое выражение, в смысле аналогии или сокра­щенного обозначения для какого-нибудь знакомого предмета, имеет семиотическую природу. Напротив, такое понимание, которое истолковывает символиче­ское выражение как наилучшую и потому ясную и характерную ныне непередаваемую формулу сравни­тельно неизвестного предмета, имеет символическую природу. Понимание же, которое истолковывает сим­волическое выражение, как намеренное описание или иносказание какого-нибудь знакомого предмета, имеет аллегорическую природу. Объяснение креста как сим­вола божественной любви есть объяснение семиотиче­ское, потому что «божественная любовь» обозначает вы­ражаемое обстояние точнее и лучше, чем это делает крест, который может иметь еще много других значений. Напротив, символическим будет такое объяснение кре­ста, которое рассматривает его, помимо всяких других мыслимых объяснений, как выражение некоторого, еще незнакомого и непонятного, мистического или трансцен­дентного, т. е. прежде всего психологического обстояния, которое, безусловно, точнее выражается в виде креста.

793      Пока символ сохраняет жизненность, он является выражением предмета, который иначе не может быть лучше обозначен. Символ сохраняет жизненность только до тех пор, пока он чреват значением. Но, как только его смысл родился из него, т. е. как только найдено выражение, формулирующее искомый, ожида­емый или чаемый предмет еще лучше, чем это делал прежний символ, так символ мертв, т. е. он имеет еще только историческое значение. Поэтому о нем все еще можно говорить как о символе, допуская про себя, что в нем имеется в виду то, что было, когда он еще не породил из себя своего лучшего выражения. Тот способ рассмотрения, с которым Павел и более древнее мис­тическое умозрение подходят к символу креста, пока­зывает, что он был для них живым символом, который изображал неизреченное и притом непревзойденным образом. Для всякого эзотерического объяснения сим­вол мертв, потому что эзотерия сводит его к лучшему (очень часто мнимо лучшему) выражению, вследствие чего он является уже просто условным знаком для таких связей, которые на других путях уже известны и полнее и лучше. Символ остается жизненным всегда только для экзотерической точки зрения.

794           Выражение, поставленное на место какого-нибудь известного предмета, остается всегда простым знаком и никогда не является символом. Поэтому совершенно невозможно создать живой, т. е. чреватый значением символ из знакомых сочетаний. Ибо созданное на этом пути никогда не содержит больше того, чем сколько в него было вложено. Каждый психический продукт, по­скольку он является в данный момент наилучшим вы­ражением для еще неизвестного или сравнительно из­вестного факта, может быть воспринят как символ, поскольку есть склонность принять, что это выражение стремится обозначить и то, что мы лишь предчувству­ем, но чего мы ясно еще не знаем. Поскольку всякая научная теория заключает в себе гипотезу, т.е. пред­восхищающее обозначение, по существу, еще неизве­стного обстоятельства, она является символом. Далее, каждое психологическое явление есть символ при до­пущении, что оно говорит или означает нечто большее и другое, такое, что ускользает от современного позна­ния. Такое возможно, безусловно, всюду, где имеется сознание с установкою на иное возможное значение ве­щей. Оно невозможно только там, и то лишь для этого самого сознания, где последнее само создало выражение, долженствующее высказать именно столько, сколько входило в намерение создающего сознания; таково, на­пример, математическое выражение. Но для другого со­знания такое ограничение отнюдь не существует. Оно может воспринять и математическое выражение как сим­вол, например для выражения скрытого в самом творче­ском намерении неизвестного психического обстоятель­ства, поскольку это обстоятельство подлинно не было известно самому творцу семиотического выражения и поэтому не могло быть сознательно использовано им.

795    Что есть символ, что нет, — это зависит прежде всего от установки (см.) рассматривающего сознания, напр., рассудка, который рассматривает данное обсто­ятельство не просто как таковое, но, сверх того, и как выражение чего-то неизвестного. Поэтому весьма воз­можно, что кто-нибудь создает такое обстоятельство, которое для его воззрения совсем не представляется символическим, но может представиться таковым со­знанию другого человека. Точно так же возможно и обратное. Мы знаем и такие продукты, символический характер которых зависит не только от установки со­зерцающего их сознания, но обнаруживается сам по себе, в символическом воздействии на созерцающего. Таковы продукты, составленные так, что они должны были бы утратить всякий смысл, если бы им не был присущ символический смысл. Треугольник с вклю­ченным в него оком является в качестве простого факта такой нелепостью, что созерцающий решительно не может воспринять его как случайную игру. Такой об­раз непосредственно навязывает нам символическое понимание. Это воздействие подкрепляется в нас или частым и тождественным повторением того же самого образа, или же особенно тщательным выполнением его, которое и является выражением особенной, вложенной в него ценности.

796    Символы, не действующие сами из себя, как было только что описано, или мертвы, т. е. превзойдены лучшей формулировкой, или же являются продуктами, символическая природа которых зависит исключитель­но от установки созерцающего их сознания. Эту уста­новку, воспринимающую данное явление как символи­ческое, мы можем назвать сокращенно символической установкой. Она лишь отчасти оправдывается данным положением вещей, с другой же стороны, она вытекает из определенного мировоззрения, приписывающего всему совершающемуся — как великому, так и мало­му, — известный смысл и придающего этому смыслу известную большую ценность, чем чистой фактично­сти. Этому воззрению противостоит другое, придающее всегда главное значение чистым фактам и подчиняю­щее фактам смысл. Для этой последней установки сим­вол отсутствует всюду, где символика покоится исклю­чительно на способе рассмотрения. Зато и для нее есть символы, а именно такие, которые заставляют наблюдателя предполагать некий скрытый смысл. Идол с головою быка может быть, конечно, объяснен как ту­ловище человека с бычачьей головой. Однако такое объяснение вряд ли может быть поставлено на одну доску с символическим объяснением, ибо символ явля­ется здесь слишком навязчивым для того, чтобы его можно было обойти. Символ, навязчиво выставляющий свою символическую природу, не должен быть непремен­но жизненным символом. Он может, например действо­вать только на исторический или философский рассудок. Он пробуждает интеллектуальный или эстетический интерес. Жизненным же символ называется только тог­да, когда он и для зрителя является наилучшим и наивысшим выражением чего-то лишь предугаданного, но еще непознанного. При таких обстоятельствах он вызывает нас бессознательное участие. Действие его творит жизнь и споспешествует ей. Так, Фауст гово­рит: «Совсем иначе этот знак влияет на меня».

797                      Жизненный символ формулирует некий существенный, бессознательный фрагмент, и чем более распро­странен этот фрагмент, тем шире и воздействие симво­ла, ибо он затрагивает в каждом родственную струну. Так как символ, с одной стороны, есть наилучшее и, для данной эпохи,  непревзойденное выражение для чего-то еще неизвестного, то он должен возникать из самого дифференцированного и самого сложного явле­ния в духовной атмосфере данного времени. Но так как, с другой стороны, живой символ должен заклю­чать в себе то, что родственно более широкой группе людей для того, чтобы он вообще мог воздействовать на нее, — то он должен и схватывать именно то, что может быть обще более широкой группе людей. Тако­вым никогда не может быть самое высокодифференцированное, предельно достижимое, ибо последнее до­ступно и понятно лишь меньшинству; напротив, оно должно быть столь примитивно, чтобы его вездесущее не подлежало никакому сомнению. Лишь тогда, когда символ схватывает это и доводит до возможно совер­шенного выражения, он приобретает всеобщее дейст­вие. В этом и заключается мощное и вместе с тем спасительное действие живого социального символа.

798               Все, что я сказал сейчас о социальном символе, относится и к индивидуальному символу. Существуют индивидуальные психические продукты, явно имеющие символический характер и непосредственно при­нуждающие нас к символическому восприятию. Для индивида они имеют сходное функциональное значе­ние, какое социальный символ имеет для обширной группы людей. Однако происхождение этих продуктов никогда не бывает исключительно сознательное или исключительно бессознательное — они возникают из равномерного содействия обоих. Чисто сознательные, так же как и исключительно бессознательные продук­ты, не являются per se символически убедительными — признание за ними характера символа остается делом символической установки созерцающего сознания. Од­нако они настолько же могут восприниматься и как чисто каузально обусловленные факты, например в том смысле как красная сыпь скарлатины может считаться « символом этой болезни». Впрочем, в таких случаях правильно говорят о «симптоме», а не о символе. Поэ­тому я думаю, что Фрейд, со своей точки зрения, совершенно верно говорит о симптоматических, а не о символических действиях (Symptomhandlungen)*, ибо для него эти явления не символичны в установлен­ном мною смысле, а являются симптоматическими зна­ками определенного и общеизвестного, основного про­цесса. Правда, бывают невротики, считающие свои бессознательные продукты, которые суть прежде всего и, главным образом, болезненные симптомы, за в вы­сшей степени значительные символы. Но, в общем, это обстоит не так. Напротив, современный невротик слишком склонен воспринимать и значительное как простой «симптом».

799               Тот факт, что о смысле и бессмыслице вещей существуют два различных, противоречащих друг другу, но одинаково горячо защищаемых обеими сторонами мне­ния, научает нас тому, что, очевидно, существуют яв­ления, которые не выражают никакого особенного смысла, которые суть простые последствия, симптомы и ничего более, — и другие явления, которые несут в себе сокровенный смысл, которые не просто имеют известное происхождение, но скорее хотят стать чем-то, и которые поэтому суть символы. Нашему такту и нашей критической способности предоставлено решать, где мы имеем дело с симптомами, а где с символами.

* Freud. Zur Psyhopatologie des Alltagslebens.


800                      Символ есть всегда образование, имеющее в вы­сшей степени сложную природу, ибо он составляется из данных, поставляемых всеми психическими функ­циями. Вследствие этого природа его ни рациональна, ни иррациональна. Правда, одна сторона его прибли­жается к разуму, но другая его сторона не доступна разуму, потому что символ слагается не только из данных, имеющих рациональную природу, но и из ир­рациональных данных чистого внутреннего и внешнего восприятия. Богатство предчувствием и чреватость значением, присущие символу, одинаково говорят как мышлению, так и чувству, а его особливая образность, принявши чувственную форму, возбуждает как ощу­щение, так и интуицию. Жизненный символ не может
сложиться в тупом и мало развитом духе, ибо такой дух удовлетворится уже существующим символом, предоставленным ему традицией. Только томление вы­соко развитого духа, для которого существующий сим­вол уже не передает высшего единства в одном выра­жении, может создать новый символ.

801               Но так как символ возникает именно из его высшего и последнего творческого достижения и вместе с тем должен включать в себя глубочайшие основы его инди­видуального существа, то он не может возникнуть од­носторонне из наивысше дифференцированных функ­ций, а должен исходить в равной мере из низших и примитивнейших побуждений. Для того, чтобы такое содействие самых противоположных состояний вообще стало возможным, оба этих состояния, во всей их про­тивоположности, должны сознательно стоять друг воз­ле друга. Это состояние должно быть самым резким раздвоением с самим собой и притом в такой степени, чтобы тезис и антитезис взаимно отрицали друг друга, а это все-таки утверждало бы свою безусловную причастность и к тезису и к антитезису. Если же обнару­живается ослабление одной стороны, то символ оказы­вается преимущественно продуктом одной стороны и тоща, в меру этого, он становится не столько симво­лом, сколько симптомом, притом именно симптомом по­давленного антитезиса. Но в той мере, в какой символ есть просто симптом, он теряет свою освобождающую силу, ибо он уже не выражает права на существование всех частей психики, а напоминает о подавлении ан­титезиса, даже тогда, когда сознание не отдает себе отчета в этом. Если же имеется налицо полное равен­ство и равноправие противоположностей, засвидетель­ствованное безусловной причастностью эго и к тезису и к антитезису, то вследствие этого создается некото­рая приостановка воления, ибо невозможно больше хо­теть, потому что каждый мотив имеет наряду с собою столь же сильный противоположный мотив. Так как жизнь совершенно не выносит застоя, то возникает скопление жизненной энергии, которое привело бы к невыносимому состоянию, если бы из напряженности противоположностей не возникла новая объединяющая функция, выводящая за пределы противоположностей. Но она возникает естественно из той регресии либидо, которая вызвана ее скоплением. Так как вследствие полного раздвоения воли прогресс становится невоз­можным, то либидо устремляется назад, поток как бы течет обратно к своему источнику, т. е. при застое и бездейственности сознания возникает активность бес­сознательного, где все дифференцированные функции имеют свой общий архаический корень, где живет та смешанность содержаний, многочисленные остатки ко­торой еще обнаруживает первобытная ментальность.

802               И вот активность бессознательного выявляет наружу некое содержание, установленное одинаково — как тезисом, так и антитезисом и компенсирующее как тот, так и другой ( см. Компенсация ). Так как это содер­жание имеет отношение как к тезису, так и к антите­зису, то оно образует посредствующую основу, на ко­торой противоположности могут соединиться. Если мы возьмем, например противоположность между чувст­венностью и духовностью, то среднее содержание, рож­денное из бессознательного, дает благодаря богатству своих духовных отношений желанное выражение ду­ховному тезису, а в силу своей чувственной наглядно­сти оно ухватывает чувственный антитезис. Но эго, расщепленное между тезисом и антитезисом, находит свое отображение, свое единое и настоящее выражение именно в посредствующей основе, и оно жадно ухва­тится за него, чтобы освободиться от своей расщеплен­ности. Поэтому напряженность противоположностей устремляется в это посредствующее выражение и за­щищает его от той борьбы противоположностей, кото­рая вскоре начинается из-за него и в нем, причем обе противоположности пытаются разрешить новое выражение, каждая в своем смысле. Духовность пытается создать нечто духовное из выражения, выдвинутого бессознательным, чувство же — нечто чувственное; первая стремится создать из него науку или искусство, вторая — чувственное переживание. Разрешение бес­сознательного продукта в то или другое удается тогда, когда эго оказывается не вполне расщепленным, а сто­ит более на одной стороне, чем на другой. Если одной из сторон удается разрешить бессознательный продукт, то не только этот продукт, но и эго переходит к ней, вследствие чего возникает идентификация эго с наибо­лее дифференцированной функцией (см. подчиненная функция). Вследствие этого процесс расщепления по­вторится впоследствии на высшей ступени.

803                      Если же эго настолько устойчиво, что ни тезису, ни антитезису не удается разрешить бессознательный про­дукт, то это подтверждает, что бессознательное выра­жение стоит выше как той, так и другой стороны. Устойчивость эго и превосходство посредствующего выражения над тезисом и антитезисом представляются мне коррелятами, взаимно друг друга обусловливаю­щими. Иногда кажется, как будто устойчивость при­рожденной индивидуальности является решающим мо­ментом, а иногда — будто бессознательное выражение имеет преобладающую силу, от которой эго и получает безусловную устойчивость. В действительности же мо­жет быть и так, что устойчивость и определенность индивидуальности, с одной стороны, и превосходство
силы бессознательного выражения, с другой, — суть не что иное, как признаки одного и того же фактического постоянства.

804                      Если бессознательное выражение до такой степени сохраняется, то оно является сырым материалом, под­лежащим не разрешению, а формированию и представ­ляющим собой общий предмет для тезиса и антитезиса. Вследствие этого такое бессознательное выражение становится новым содержанием, овладевающим всей установкой, уничтожающим расщепление и властно
направляющим силу противоположностей в одно общее русло. Этим застой жизни устраняется, и жизнь пол­учает возможность течь далее с новой силой и новыми целями.

805               Этот описанный только что процесс в его целом я назвал трансцендентной функцией, причем под «функцией» я разумею не основную функцию, а сложную, составленную из других функций, а термином «трансцендентный» я обозначаю не какое-нибудь метафизи­ческое качество, а тот факт, что при помощи этой функции создается переход из одной установки в дру­гую. Сырой материал, обработанный тезисом и антите­зисом и соединяющий в процессе своего формирования обе противоположности, есть жизненный символ. В его надолго неразрешимом, сыром материале заложено все присущее ему богатство предчувствиями, а в том обра­зе, который принял его сырой материал под воздейст­вием противоположностей, заложено влияние символа на все психические функции.

806               Намеки на основы процесса, образующего символ, мы находим в скудных сообщениях о подготовительных периодах жизни у основателей религий, например в противоположениях Иисуса и Сатаны, Будды и Мары, Лютера и черта, в истории первого светского периода жизни Цвингли, у Гете в возрождении Фауста через союз с чертом. В конце Заратустры мы находим заме­чательный пример подавления антитезиса в образе «бе­зобразнейшего человека».

      52 Синтетическое (см. конструктивное).

807               53 Сознание. Под сознанием я разумею отнесенность психических содержаний к нашему эго (см.), поскольку эго ощущает эту отнесенность, как таковую.* Отноше­ния к эго, поскольку они, как таковые, им не ощуща­ются, остаются бессознательными (см. бессознательное). Сознание есть функция или деятельность**, поддержива­ющая связь между психическими содержаниями и эго. Сознание для меня не тождественно с психикой, ибо психика представляется мне совокупностью всех пси­хических содержаний, из которых не все непременно связаны прямо с эго, т. е. настолько отнесены к эго, что им присуще качество сознательности. Есть множество психических комплексов, из которых не все, по необхо­димости, связаны с эго.***

* Natorp, Einl, in die Psych., p.l 1; Lipps, Leitfaden d. Psych., p.3. ** Cp. Riehl (Z. Einl. in die Phil..,161), который тоже понимает сознание как «активность», как «процесс».

*** См.: Юнг К. Г. Психология раннего слабоумия. Цюрих, 1939 Т. 1

 

808               54      Субъективный уровень. Когда я говорю об истолковании сновидения или фантазии на субъективном уровне, то имею в виду, что лица или ситуации, встречаю­щиеся в них, относятся к субъективным факторам, всецело присущим собственной психике субъекта. Из­вестно, что образ объекта, находящийся в нашей пси­хике, никогда не бывает абсолютно равным самому объекту, а самое большее лишь похожим на него. Прав­да, образ этот создается через чувственную перцепцию и через апперцепцию (см.) этих раздражений, но именно с помощью процессов, которые уже принадле­жат нашей психике и лишь вызваны объектом. Опыт показывает, что свидетельства наших чувств в высокой степени совпадают с качествами объекта, однако наша апперцепция подвержена почти необозримым субъек­тивным влияниям, которые чрезвычайно затрудняют верное познание человеческого характера. К тому же столь сложная психическая величина, какой является человеческий характер, дает чистой чувственной пер­цепции лишь очень немного точек опоры. Познание характера требует эмпатии (см.), размышления, ин­туиции (см.). Вследствие таких осложнений естествен­но, что конечное суждение имеет всегда лишь очень сомнительную ценность, так что тот образ человече­ского объекта, который мы в себе слагаем, оказывается при всяких обстоятельствах в высшей степени субъек­тивно обусловленным. Поэтому в практической психо­логии поступают правильно, когда строго отличают образ или имаго человека, от его действительного су­ществования. Вследствие крайне субъективного воз­никновения имаго, оно нередко является скорее ото­бражением субъективного комплекса функций, нежели самого объекта. Поэтому при аналитическом разборе бессознательных продуктов важно, чтобы имаго от­нюдь не отождествлялось без оговорок с объектом, а, скорее, понималось как образ субъективного отноше­ния к объекту. Это и есть понимание на субъективном уровне.

809               Исследование бессознательного продукта на субъ­ективном уровне обнаруживает наличность субъектив­ных суждений и тенденций, носителем которых стано­вится объект. И если в каком-нибудь бессознательном продукте появляется имаго объекта, то это вовсе не значит, что дело само по себе идет о реальном объекте, а точно так же или, может быть, даже скорее, о субъ­ективном функциональном комплексе (см. душа). Применяя истолкование на субъективном уровне, мы пол­учаем доступ к широкой психологической интерпрета­ции не только сновидений, но и литературных произ­ведений, в которых отдельные действующие лица являются представителями относительно автономных функциональных комплексов автора.

810              55. Тип. Тип есть пример или образец, характеристически передающий характер родового понятия или все­общности. В более узком смысле настоящего моего тру­да, тип есть характерный образец единой общей установки (см. установка), встречающейся во многих индивидуальных формах. Из многочисленных устано­вок, действительно встречающихся и возможных, я выделяю в настоящем своем исследовании в общем четыре установки, а именно те, которые ориентируют­ся, главным образом, на четыре основные психологи­ческие функции (см. функция), т. е. на мышление, чувство, интуицию и ощущение. Поскольку такая ус­тановка привычна и тем накладывает определенный отпечаток на характер индивида, — я говорю о психо­логическом типе. Эти типы, базированные на четырех основных функциях, которые можно обозначить как мыслительный, чувствующий, интуитивный и ощу­щающий, могут быть в зависимости от качества основ­ной (ведущей) функции разделены на два класса: на типы рациональные и типы иррациональные. К первым принадлежат мыслительный и чувствующий типы, к последним — интуитивный и ощущающий (см. рацио­нальное и иррациональное). Дальнейшее разделение на два класса зависит от преимущественного движения либидо, а именно от интроверсии и экстраверсии (см.). Все основные типы могут принадлежать как к одному, так и к другому классу, смотря по их преобла­дающей установке, более интровертной или более экстравертной. Мыслительный тип может принадлежать и к интровертному, и к экстравертному классу; так же и все остальные типы. Разделение на рациональные и ирраци­ональные типы составляет другую точку зрения и не имеет ничего общего с интроверсией и экстраверсией. В двух предварительных сообщениях, посвященных  учению о типах,* я не отличал мыслительный и чувствующий типы от типов интровертного и экстравертного, но отождествлял мыслительный тип с интровертным, а чувствующий — с экстравертным. Но при окончательной разработке материала я убедился, что интровертный и экстравертный типы следует рассмат­ривать как категории, стоящие над функциональными типами. Такое разделение вполне соответствует и опы­ту, ибо, например, несомненно, что есть два различных чувствующих типа, из которых один установлен пре­имущественно на свое чувствующее переживание, а другой — преимущественно на объект.

 


* Одно см. Приложение 1 наст, работы; другое: «Структура бессозна­тельного» в: Два эссе по аналитической психологии. CW 7, par. 462 и 482.

 

811               56. Тождество (Identitat, Identity). О тождестве я говорю в случае психологической одинаковости. Тожде­ство есть всегда бессознательный феномен, потому что сознательная одинаковость всегда предполагала бы уже сознание двух вещей одинаковых одна с другой и, сле­довательно, отделение субъекта от объекта, вследствие чего сам феномен тождества был бы уже упразднен. Психологическое тождество предполагает свою бессоз­нательность. Оно составляет характерное свойство при­митивного уклада души и настоящую основу «мисти­ческого соучастия» (см.), которая есть не что иное, как пережиток первобытной психологической неотличенности субъекта и объекта, т. е. остаток изначального бессознательного состояния; далее, оно есть свойство, характеризующее духовное состояние раннего детства, и, наконец, оно характеризует и бессознательное у взрослого, культурного человека, которое, поскольку оно не стало содержанием сознания, длительно пребы­вает в состоянии тождества с объектами. На тождестве с родителями основана идентификация (см.) с ними; точно так же на нем покоится и возможность проекции (см.) и интроекции (см.).

812              Тождество есть прежде всего бессознательная одинаковость с объектами. Оно не есть уравнение или отождествление, но априорная одинаковость, которая вообще никогда не была предметом сознания. На тож­дестве основан наивный предрассудок, будто психоло­гия одного человека равна психологии другого; будто всюду действуют одни и те же мотивы; будто приятное мне, разумеется, должно доставить удовольствие и дру­гому; будто то, что не морально для меня, должно быть не морально и для другого, и т. д. На тождестве осно­вано и распространенное всюду стремление исправлять в других то, что следовало бы исправить в самом себе. На тождестве же основана далее возможность сугге­стивного внушения и психической заразы. Особенно яс­но тождество выступает в патологических случаях, на­пример у параноика, когда собственное субъективное содержание предполагается у другого, как само собой разумеющееся. Но тождество делает также возможным сознательный коллективизм (см. коллективное), со­знательную социальную установку (см.), нашедшую свое высшее выражение в идеале христианской любви к ближнему.

813              57. Трансцендентная функция (см. символ).

814               58. Установка (Einstellung). Это понятие есть сравнительно новое приобретение психологии (1921 г. — В.З.). Его ввели Мюллер и Шуман.* Тогда как Кюльпе** определяет установку, как предрасположение сенсор­ных или моторных центров к определенному раздраже­нию или к постоянному импульсу, Эббингауз*** пони­мает ее в более широком смысле,  как процесс упражнения, вносящий привычное в свершение, укло­няющееся от привычного. В нашем применении этого понятия мы исходим из эббингаузовского понятия ус­тановки. Установка есть для нас готовность психики действовать или реагировать в известном направлении. Это понятие очень важно именно в психологии слож­ных душевных явлений, потому что оно дает выраже­ние тому своеобразному психологическому явлению, в силу которого известные раздражения в известное вре­мя действуют сильно, а в другое время слабо или же не действуют вовсе. Быть установленным — значит быть готовым к чему-нибудь определенному, даже тог­да, когда это определенное является бессознательным, потому что установленность есть то же самое, что ап­риорная направленность на что-то определенное, неза­висимо от того находится это определенное в представ­лении или нет. Готовность, в виде которой я понимаю установку, состоит всегда в том, что налицо имеется известная субъективная констелляция, определенное сочетание психических факторов или содержаний, ко­торое или установит образ действия в том или ином определенном направлении, или воспримет внешнее раздражение тем или иным определенным способом. Без установки активная апперцепция невозможна (см. апперцепция). Установка всегда имеет точку направ­ления, которая может быть сознательной или бессозна­тельной, ибо приуготовленное сочетание содержаний безошибочно выдвинет в акте апперцепции нового со­держания те качества или моменты, которые окажутся сопринадлежащими с субъективным содержанием. Это означает, что происходит выбор или суждение, которое исключает неподходящее. Что именно подходяще, а что неподходяще, решается на основании имеющейся наготове комбинации или констелляции содержаний. Сознается или не сознается та точка, на которую на­правлена установка, не имеет значения для выбираю­щего действия установки, потому что выбор уже дан установкой априори и в дальнейшем происходит авто­матически. Но практически следует отличать созна­тельное от бессознательного, потому что чрезвычайно часто бывают налицо две установки: одна сознатель­ная, а другая — бессознательная. Этим я хочу сказать, что сознание имеет наготове иные содержания, нежели бессознательное. Такая двойственность установки осо­бенно ясно обнаруживается при неврозе.

 


*Pflugers Arch., Bd. 45, 37.

** Grundriss der Psychologie, p.44.

*** Grundzuge der Psychologie, I, pp.681 f.

815               Понятие установки несколько сродни понятию ап­перцепции у Вундта с тем, однако, отличием, что в понятие апперцепции входит процесс, устанавливаю­щий отношение приуготовленного содержания к ново­му содержанию, подлежащему апперцепции, тогда как понятие установки относится исключительно к субъек­тивному приуготовленному содержанию. Апперцепция есть как бы мост, соединяющий содержание уже име­ющееся, лежащее наготове, с новым содержанием, тог­да как установка представляет собой опору моста на одном берегу, новое же содержание — опору на другом берегу. Установка означает ожидание чего-то, а ожи­дание всегда вызывает выбор и дает направление. Со­держание, сильно подчеркнутое и находящееся в поле зрения нашего сознания, образует, иногда совместно с другими содержаниями, известную констелляцию, рав­носильную определенной установке, ибо такого рода содержание сознания способствует восприятию и ап­перцепции всего однородного, преграждая путь воспри­ятию всего чужеродного. Такое содержание порождает соответствующую ему установку. Это автоматическое явление составляет одну из существенных основ одно­сторонности сознательного ориентирования. Оно могло бы повести к полной потере равновесия, если бы в психике не было бы саморегулирующей, компенсиру­ющей (см. компенсация) функции, исправляющей со­знательную установку. В этом смысле двойственность установки есть явление нормальное, которое лишь тог­да проявляется в виде нарушения, когда сознательная односторонность впадает в крайность.

816               Установка может быть в качестве обычного внимания незначительным частичным явлением, но она мо­жет быть и общим определяющим всю психику прин­ципом. На основе предрасположения или общего жизненного опыта, или убеждения может образоваться привычная констелляция содержаний, создающая по­стоянно — и часто до мельчайших подробностей — определенную установку. Человек, особенно глубоко ощущающий всю полноту жизненной неудовлетворен­ности, будет, естественно, иметь установку, всегда ожидающую неудовольствия. Такая крайняя созна­тельная установка компенсируется бессознательной ус­тановкой, направленной на удовольствие. Угнетенный человек имеет сознательную установку на угнетающее, он выбирает в опыте именно этот момент и всюду его чувствует, поэтому его бессознательная установка на­правлена на власть и превосходство.

817               Вся психология индивида даже в его наиболее существенных чертах бывает ориентирована различно в соответствии с его привычной установкой. Хотя общие психологические законы имеют значение для каждого индивида, однако нельзя сказать, что все они характе­ризуют отдельную личность, поскольку сам способ дей­ствия этих законов изменяется в соответствии с его привычной установкой. Привычная установка всегда есть результат всех факторов, способных существенно влиять на психическое, а именно: врожденного пред­расположения, влияния среды, жизненного опыта, про­зрений и убеждений, приобретенных путем дифферен­циации (см.), коллективных (см.) представлений и др. Без такого, безусловно фундаментального значения ус­тановки было бы невозможно существование индиви­дуальной психологии. Но общая установка вызывает такие огромные сдвиги сил и такие изменения во вза­имоотношениях между отдельными функциями, что из этого слагаются сложные последствия, ставящие неред­ко под вопрос значение общих психологических зако­нов. Хотя, например, считается, что в силу физиоло­гических и психологических оснований, половая функция неизбежно должна иметь известную степень деятельности, однако бывают индивиды, которые без ущерба, т. е. без патологических явлений и без каких-нибудь заметных ограничений в трудоспособности, в значительной степени обходятся без нее, тогда как в других случаях даже незначительные нарушения в этой области могут повлечь за собой весьма значитель­ные общие последствия. Как огромны индивидуальные различия, можно, пожалуй, лучше всего убедиться в вопросе об удовольствии и неудовольствии. Здесь изме­няют, так сказать, все правила. Есть ли, в конце кон­цов, что-нибудь такое, что не могло бы доставить че­ловеку при случае удовольствие, а при случае — неудовольствие? Каждое влечение, каждая функция может подчинить себя другой и последовать за ней. Влечение к утверждению своего эго или к власти может заставить сексуальность служить себе, или же сексу­альность может использовать наше эго. То мышление превзойдет и осилит все остальное, то чувство поглотит мышление и ощущение, — и все в зависимости от установки.

818               В сущности, установка есть явление индивидуаль­ное и не укладывается в рамки научного подхода. Но в опыте можно различать известные типические уста­новки, поскольку различаются также и психические функции. Если какая-нибудь функция обычно преоб­ладает, то из этого возникает типическая установка. Смотря по роду дифференцированной функции возни­кают констелляции содержаний, которые и создают соответствующую установку. Так, существует типиче­ская установка человека мыслящего, чувствующего, ощущающего и интуитивного. Кроме этих, чисто пси­хологических типов установки, число которых могло бы быть, может быть, еще увеличено, существуют и социальные типы, т. е. такие, на которых лежит печать какого-нибудь коллективного представления. Они ха­рактеризуются различными «измами». Эти, коллектив­но обусловленные установки во всяком случае очень важны, а в некоторых случаях они имеют большее значение, чем чисто индивидуальные установки.

819               59. Фантазия. Под фантазией я подразумеваю два различных явления, а именно: во-первых, фантазму и, во-вторых, воображающую деятельность. Из текста моей работы в каждом данном случае вытекает, в каком смысле следует понимать выражение «фантазия». Под фантазией в смысле «фантазмы» я понимаю комплекс представлений, отличающихся от других комплексов представлений тем, что ему не соответствует никакой внешней реальной объективной данности. Хотя перво­начально фантазия может покоиться на вспоминаю­щихся образах действительно имевших место пережи­ваний, все же ее содержание не соответствует никакой внешней реальности, но остается, по существу, выхо­дом творческой активности духа, деятельностью или продуктом комбинации психических элементов, окку­пированных энергией. Поскольку психическая энергия может подвергаться произвольному направлению, по­стольку и фантазия может вызываться сознательно и произвольно как в целом, так и по крайней мере час­тично. В первом случае она тогда не что иное, как комбинация сознательных элементов. Однако такой случай является искусственным и только теоретически значимым экспериментом. В повседневном психологи­ческом опыте фантазия в большинстве случаев или вызывается вследствие настороженной интуитивной установки, или же является вторжением бессознатель­ных содержаний в сознание.

820               Можно различать активные и пассивные фантазии; первые вызываются интуицией (см.), т. е. установкой (см.), направленной на восприятие бессознательных содержаний, причем либидо (см.) тотчас оккупирует все всплывающие из бессознательного элементы и до­водит их, через ассоциацию параллельных материалов, до полной ясности и наглядности; пассивные фантазии появляются сразу в наглядной форме, без предшеству­ющей и сопровождающей интуитивной установки, при совершенно пассивной установке познающего субъек­та. Такие фантазии принадлежат к психическим «ав­томатизмам» (Аи tomatismes, Жане). Эти последние фантазии могут, конечно, появляться лишь при нали­чии относительной диссоциации в психике, потому что их возникновение требует, чтобы существенная часть энергии уклонилась от сознательного контроля и овла­дела бессознательными содержаниями. Так, например, видение Савла предполагает, что бессознательно он уже христианин, что укрылось от его сознательного понимания, инсайта.

821                      Пассивная фантазия всегда возникает из какого-нибудь процесса в бессознательном, противоположного сознанию, процесса, который содержит в себе прибли­зительно столько же энергии, сколько и в сознательной установке, и который поэтому способен проломить сопро­тивление последней. Напротив, активная фантазия обяза­на своим существованием не только и не односторонне интенсивному и противоположному бессознательному процессу, но настолько же склонности сознательной установки воспринимать намеки или фрагменты срав­нительно слабо подчеркнутых бессознательных связей и, преобразуя их при помощи ассоциирования парал­лельных элементов, доводить их до полнейшей нагляд­ности. Итак, при активной фантазии дело отнюдь и не всегда сводится к диссоциированному душевному состо­янию, но, скорее, к положительному участию сознания.

822               Если пассивная форма фантазии нередко носит на себе печать болезненного или, по крайней мере, ненор­мального, то ее активная форма принадлежит нередко к высшим проявлениям человеческого духа, так как в ней сознательная и бессознательная личности субъекта сливаются в одном общем объединяющем произведе­нии. Фантазия, сложившаяся так, может быть высшим выражением единства известной индивидуальности и даже создавать эту индивидуальность именно при по­мощи совершенного выражения ее единства ( ср. поня­тие «эстетического настроения» у Шиллера). По-види­мому, пассивная фантазия обычно никогда не бывает выражением достигнутого единства индивидуальности, так как она, как уже сказано, предполагает сильную диссоциацию, которая со своей стороны может поко­иться только на столь же сильной противоположности между сознанием и бессознательным. Фантазия, возник­шая из такого состояния через вторжение в сознание, именно поэтому никогда не может быть совершенным выражением объединенной в себе индивидуальности, но будет преимущественно выражением точки зрения бессознательной личности. Хорошим примером тому может служить жизнь Павла: его обращение в христи­анскую веру соответствовало принятию дотоле неосоз­нанной точки зрения и вытеснению прежнего антихристианского образа мыслей, который впоследствии обна­руживался в его истерических припадках. Поэтому пассивная фантазия всегда нуждается в сознательной критике, если она не должна односторонне давать до­рогу точке зрения бессознательной противоположно­сти. Напротив, активная фантазия как продукт, с од­ной стороны, сознательной установки, отнюдь не противоположной бессознательному, с другой стороны, бессознательных процессов, также не противополож­ных сознанию, а лишь компенсирующих его, нуждает­ся не в критике, а в понимании.

823               Как в сновидении ( которое есть не что иное, как пассивная фантазия), так и в фантазии следует разли­чать явный и скрытый смысл. Первый выясняется из непосредственного созерцания фантастического обра­за, этой непосредственной манифестации фантастиче­ского комплекса представлений. Конечно, явный смысл почти и не заслуживает названия — в фантазии он всегда оказывается гораздо более развитым, чем в сно­видении — это, вероятно, должно проистекать из того, что сонная фантазия обычно не нуждается в особой энергии для того, чтобы действенно противостоять сла­бому сопротивлению спящего сознания, так что уже мало противоположные и лишь слегка компенсирую­щие тенденции могут дойти до восприятия. Напротив, бодрствующая фантазия уже должна располагать значи­тельной энергией для того, чтобы преодолеть тормозящее сопротивление, исходящее от сознательной установки. Чтобы бессознательная противоположность дошла до сознания, ей необходимо быть очень важной. Если бы эта противоположность состояла лишь в неясных и трудно уловимых намеках, то она никогда не смогла бы настолько завладеть вниманием, т. е. сознательным либидо, чтобы прорвать связь сознательных содержа­ний. Поэтому бессознательное содержание приковано к прочной внутренней связи, которая именно и выра­жается в выработанном явном смысле.

824               Явный смысл всегда имеет характер наглядного и 824 конкретного процесса, однако последний, вследствие своей объективной нереальности, не может удовлетво­рить сознания, притязающего на понимание. Поэтому оно начинает искать другого значения фантазии, — ее толкования, т. е. скрытого смысла. Хотя существование скрытого смысла фантазии сначала вовсе не достоверно и хотя вполне возможно оспаривать даже и саму воз­можность скрытого смысла, однако притязание на удовлетворительное понимание является достаточным мотивом для тщательного исследования. Это отыскание скрытого смысла может сначала иметь чисто кауза­льную природу, при постановке вопроса о психоло­гических причинах возникновения фантазии. Такая постановка вопроса ведет, с одной стороны, к поводам, вызвавшим фантазию и лежащим далее, позади; с дру­гой стороны, к определению тех влечений и сил, на которые энергетически следует возложить ответствен­ность за возникновение фантазии. Как известно, Фрейд особенно интенсивно разрабатывал это направ­ление. Такого рода толкование я назвал редуктивн ы м. Право на редуктивное понимание ясно без даль­нейших разъяснений и точно так же вполне понятно, что этот способ толкования психологических данных дает некоторое удовлетворение людям известного тем­перамента, так что всякое притязание на дальнейшее понимание у них отпадает. Когда кто-нибудь издаст крик о помощи, то этот факт будет достаточно и удов­летворительно объяснен, если мы сможем доказать, что жизнь данного человека в данный момент находится в опасности. Если человеку снится уставленный яствами стол и доказано, что он лег спать голодным, то такое объяснение сна удовлетворительно. Если человек, по­давляющий свою сексуальность, например средневеко­вый святой, имеет сексуальные фантазии, то этот факт достаточно объяснен редукцией на подавленную сексу­альность.

825               Но, если бы мы захотели объяснить видение Петра ссылкой на тот факт, что он голодал и что поэтому бессознательное побуждало его есть нечистых живо­тных, или же что поедание нечистых животных вообще лишь исполнение запретного желания, то такое объяс­нение, дает мало удовлетворения. Точно так же наш запрос не будет удовлетворен, если мы захотим свести, например, видение Савла к его вытесненной зависти, которую он питал к роли Христа среди его соотечест­венников и при помощи которой он отождествлял себя с Христом. В обоих этих объяснениях может быть доля правды, но к психологии Петра или Павла, обуслов­ленной духом их времени, объяснения эти не имеют никакого отношения. Это объяснение чересчур просто и дешево. Нельзя трактовать мировую историю как проблему физиологии или как вопрос личной скандаль­ной хроники. Эта точка зрения была бы слишком ог­раничена. Поэтому мы вынуждены значительно рас­ширить наше понимание скрытого смысла фантазии, прежде всего в смысле причинности: психологию от­дельного человека никогда нельзя исчерпывающе объ­яснить из него самого, но надо ясно понять, что его индивидуальная психология обусловлена современны­ми ему историческими обстоятельствами и как именно. Она не есть лишь нечто физиологическое, биологиче­ское или личное, но и некая проблема истории того времени. И потом, никакой психологический факт ни­когда не может быть исчерпывающе объяснен только из одной своей причинности, ибо в качестве живого феномена он всегда неразрывно связан с непрерывно­стью жизненного процесса, так что, хотя он, с одной стороны, есть всегда нечто ставшее, с другой стороны, он все же есть всегда нечто становящееся, творческое.

826               У психологического момента лик Януса: он глядит назад и вперед. В то время, как он становится, он подготавливает и будущее. В противном случае наме­рение, задание, установка целей, учет будущего и предвидение его были бы психологически невозможны. Если кто-нибудь выражает какое-либо мнение и мы относим этот факт только к тому, что до него кто-то другой высказал такое же мнение, то это объяснение практически совершенно недостаточно, ибо мы хотим знать не просто причину этого поступка для его пони­мания, но еще и то, что он имеет при этом в виду, в чем его цель и намерение и чего он хочет этим достиг­нуть. Узнав и это все, мы обыкновенно чувствуем себя удовлетворенными. В повседневной жизни мы без даль­нейшего рассуждения и совершенно инстинктивно при­бавляем к этому еще объяснение и с финальной точки зрения; очень часто мы даже считаем именно эту фи­нальную точку зрения решающей, совершенно остав­ляя в стороне момент, в строгом смысле причинный, очевидно инстинктивно признавая творческий момент психического существа. Если мы так поступаем в по­вседневном опыте, то и научная психология должна считаться с таким положением дела и поэтому не дол­жна становиться исключительно на строго каузальную точку зрения, заимствованную ею первоначально у естественных наук, но принимать во внимание и фи­нальную природу психического.

827                      И вот, если повседневный опыт утверждает как несомненное финальное ориентирование содержаний сознания, то с самого начала нет никаких поводов для того, чтобы отвергнуть это применительно к содержа­ниям бессознательного, конечно, до тех пор, пока опыт не обнаружит обратного. По моему опыту, нет никаких оснований отрицать финальное ориентирование бессоз­нательных содержаний, напротив, есть множество слу­чаев, в которых удовлетворительное объяснение дости­жимо только при введении финальной точки зрения. Если мы будем рассматривать, например, видение Савла с точки зрения мировой миссии Павла и придем к заключению, что Савл, хотя сознательно и преследо­вал христиан, но бессознательно принял уже христианскую точку зрения и стал христианином вследствие перевеса и вторжения бессознательного, потому что его бессознательная личность стремилась к этой цели, ин­стинктивно постигая необходимость и значительность этого деяния, то мне кажется, что такое объяснение значения этого факта будет более адекватным,   чем редуктивное объяснение при помощи личных моментов, хотя последние, в той или иной форме, несомненно соучаствовали в этом, ибо «слишком человеческое» имеется всюду налицо. Точно так же данный в Деяни­ях Апостолов намек на финальное объяснение видения Петра, является гораздо более удовлетворительным, чем предположение физиологически-личных мотивов.

828               Итак, объединяя все вместе, мы можем сказать, что фантазию следует понимать и каузально, и финально. Для каузального объяснения она есть такой симптом физиологического или личного состояния, который яв­ляется результатом предшествующих событий. Для финального же объяснения, фантазия есть символ, ко­торый пытается обозначить или ухватить с помощью имеющегося материала определенную цель или, вер­нее, некоторую будущую линию психологического раз­ вития. Так как активная фантазия составляет главный признак художественной деятельности духа, то худож­ник есть не только изобразитель, но творец и, следо­вательно, воспитатель, ибо его творения имеют цен­ность символов, предначертывающих линии будущего развития. Более ограниченное или более общее социальное значение символов зависит от более ограничен­ной или более общей жизнеспособности творческой ин­дивидуальности. Чем ненормальнее, т. е. чем нежиз­неспособнее индивидуальность, тем ограниченнее социальное значение созданных ею символов, хотя бы эти символы и имели для данной индивидуальности абсолютное значение.

829               Оспаривать существование скрытого смысла фантазии можно только тому, кто полагает, что естествен­ный процесс вообще лишен удовлетворительного смыс­ла. Между тем естествознание уже выделило смысл естественного процесса в форме законов природы. При­знано, что законы природы суть человеческие гипоте­зы, установленные для объяснения естественного про­цесса. Но, поскольку удостоверено, что установленный закон согласуется с объективным процессом, постольку мы имеем право говорить о смысле совершающегося в природе. И поскольку нам удается установить законо­мерность фантазий, постольку мы имеем право гово­рить и об их смысле. Однако найденный смысл лишь тогда удовлетворителен, или, другими словами, уста­новленная закономерность лишь тогда заслуживает этого имени, когда она адекватно передает сущность фантазии. Есть закономерность при естественном про­цессе и закономерность самого естественного процесса. Это закономерно, например, что человек видит снови­дения, когда спит, однако это не такая закономерность, которая высказывает нечто о сущности сновидений. Это простое условие сновидения. Установление физи­ологического источника фантазии есть лишь простое условие ее существования, а отнюдь не закон ее сущ­ности. Закон фантазии, как психологического феноме­на, может быть только психологическим законом.

830               Мы подходим теперь ко второму пункту нашего  объяснения понятия фантазии, а именно к понятию воображающей деятельности (imaginative Tatigkeit). Воображение есть репродуктивная или творческая де­ятельность духа вообще, не будучи особой способно­стью, ибо оно может осуществляться во всех основных формах психической жизни, в мышлении, чувстве, ощущении и интуиции. Фантазия, как воображающая деятельность, есть для меня просто непосредственное выражение психической жизнедеятельности, психиче­ской энергии, которая дается сознанию не иначе, как в форме образов или содержаний, подобно тому как и физическая энергия проявляется не иначе, как в форме физического состояния, физическим путем раздража­ющего органы чувств. Подобно тому как всякое физи­ческое состояние с энергетической точки зрения есть не что иное, как система сил, точно так же и психиче­ское содержание с энергетической точки зрения есть не что иное, как являющаяся сознанию система сил. По­этому с этой точки зрения можно сказать, что фанта­зия в качестве фантазмы есть не что иное, как опреде­ленная сумма либидо, которая никогда не может явиться сознанию иначе, как именно в форме образа. Фантазма есть idee-force. Фантазирование, как вообра­жающая деятельность, тождественно с течением про­цесса психической энергии.

831      60. Функция. Под психологической функцией я понимаю известную форму психической деятельности, которая принципиально остается равной себе при различных об­ стоятельствах. С энергетической точки зрения функция есть форма проявления либидо (см.), остающаяся прин­ципиально равной себе при различных обстоятельствах, приблизительно в том смысле, в котором физическая сила может рассматриваться каждый раз как форма про­явления физической энергии. Я различаю, в общем, че­тыре основные функции: две рациональные и две ирра­циональные, а именно, мышление, чувство, ощущение и интуицию (см.). Почему я устанавливаю именно эти четыре функции в качестве основных, для этого я не могу вполне указать априорного основания, а могу лишь под­ черкнуть, что такое понимание выработалось у меня в течение многолетнего опыта. Я отличаю эти функции одну от другой потому, что они не допускают ссылки друг на друга или соответственно не могут быть сведены одна на другую. Принцип мышления, например, абсолютно отличается от принципа чувства и т.д. Эти функции я отличаю принципиально от фантазий (см.) потому, что фантазирование представляется мне своеобразной фор­мой деятельности, могущей проявляться во всех четырех основных функциях. Воля (см.) представляется мне без­ условно вторичным психическим явлением; также и вни­мание.

832      61. Чувства. Определенные посредством чувственного анализа содержания или материал чувствующей фун­кции (см. чувство). Следует отличать от эмпатии (см.).

833    62. Чувство (см. также подчиненная функция). Я причисляю чувство к четырем основным психологическим функциям. Я не могу примкнуть к тому психологиче­скому направлению, которое рассматривает чувство как вторичное явление, зависящее от «представлений» или ощущений; напротив, я считаю вместе с Гефдингом, Вундтом, Леманом, Кюльпе, Бальдвином и други­ми, что чувство есть самостоятельная функция sui generis (особого рода).*

834    Чувство есть прежде всего процесс, происходящий  между эго и каким-нибудь данным содержанием, при­том процесс, придающий содержанию известную цен­ность в смысле принятия или отвержения его («удо­вольствие» или «неудовольствие»), но далее, это также процесс, который помимо определенного содержания сознания или ощущений данного момента может воз­никнуть, так сказать, изолированно, в качестве настро­ения. Этот последний процесс может стоять в причинной связи с более ранними содержаниями сознания, хотя необходимости в этом нет, ибо он столь же легко возни­кает и из бессознательных содержаний, что вполне дока­зывается психопатологией. Однако и настроение — будь оно общим или же лишь частичным чувством — сви­детельствует об оценке, но об оценке не определенного, единичного содержания сознания, а всего наличного в настоящий момент состояния сознания, притом опять-таки в смысле принятия или отвержения его.

835   Поэтому чувство есть прежде всего вполне субъективный процесс, который может быть во всех отноше­ниях независим от внешнего раздражения, хотя он пристегивается к каждому ощущению.** Даже «безраз­личное» ощущение имеет «чувственную окраску», а именно окраску безразличия, что опять-таки выражает известную оценку. Поэтому чувство есть также разно­видность суждения, отличающаяся, однако, от интел­лектуального суждения постольку, поскольку оно состаивается не для установления логической связи, а для установления прежде всего субъективного приня­тия или отвержения. Оценка при помощи чувства рас­пространяется на всякое содержание сознания, какого бы рода оно ни было. Если интенсивность чувства по­вышается, то возникает аффект (см.), который есть состояние чувства с заметными телесными иннервациями. Чувство отличается от аффекта тем, что оно не вызывает заметных телесных иннервации, т. е. вызы­вает их не больше и не меньше, чем обычный мысли­тельный процесс.

* К истории понятия чувства и к теории чувства сравн: Wundt, Grundz. d.phys. Psych. Lehmann, Die Hauptgesetze des menschlichen Gefiihlslebens; Nahlowsky. Das Gefiihlsleben in seinen wesentlichen Erscheinungen; Lehmann. Die Hauptgesetze des menschlichen Gefiihlslebens.

** К вопросу о различии чувства и ощущения см.: Wundt, Grundz. d. phys. Psych., I, p.350 ff.

 

 

836                      Обычно «простое» чувство конкретно (см.), т. е. смешано с элементами других функций, например очень часто с ощущениями. В таком, специальном слу­чае чувство можно обозначить, как аффективное или же (как в настоящей работе) чувство-ощущение, при­чем под этим понятием я разумею прежде всего, нераз­дельное слияние чувства с элементами ощущения. Такое характерное смешение находится везде, где чувство оказывается недифференцированной функцией, яснее всего в психике невротика с дифференцированным мышлением. Хотя чувство само по себе есть функция самостоятельная, однако оно может оказаться в зави­симости от другой функции, например от мышления, вследствие чего возникает такое чувство, которое со­провождает мышление и лишь постольку не вытесня­ется из сознания, поскольку оно укладывается в интел­лектуальные сочетания.

837               От обыкновенного конкретного чувства следует от­личать чувство абстрактное, как абстрактное понятие (см. мышление) отбрасывает отличительные черты ох­ватываемых им вещей, так и абстрактное чувство под­нимается над различиями отдельных, оцененных им содержаний и создает «настроение» или такое состоя­ние чувства, которое охватывает все отдельные различ­ные оценки и тем самым снимает их. Как мышление упорядочивает содержания сознания, подводя их под понятия, так чувство упорядочивает сознательные содер­жания по их ценности для своего носителя. Чем конк­ретнее чувство, тем субъективнее и персональнее установленная им ценность; напротив, чем чувство аб­страктнее, тем более общей и объективной становится устанавливаемая им ценность. Как совершенно абст­рактное понятие уже не покрывает единичности и осо­бенности вещей, а лишь их всеобщность и неразличность, так и совершенно абстрактное чувство не покры­вается уже единичным моментом и его чувствующей окраской, но лишь совокупностью всех моментов и их неразличностью. Согласно этому, чувство, подобно мышлению, есть функция рациональная, ибо, по сви­детельству опыта, ценности, в общем, устанавливают­ся по законам разума точно так же, как понятия, в общем, образуются по законам разума.

838               Понятно, что вышеприведенные определения вовсе еще не характеризуют сущности чувства, а дают лишь внешнее описание его. Интеллектуальная способность понятий оказывается неспособной формулировать на языке понятий сущность чувства, потому что мышле­ние принадлежит к категории, несоизмеримой с чувст­вом, как и вообще ни одна из основных психологиче­ских функций не может быть сполна выражена через другую. Этому обстоятельству надо приписать и то, что никакое интеллектуальное определение не сможет ког­да-нибудь передать сколько-нибудь удовлетворительно специфические особенности чувства. Классификация чувств ничего еще не дает для постижения их сущно­сти, потому что даже самая точная классификация сможет передать лишь то интеллектуально постигае­мое содержание, с которым или в связи с которым чувства появляются, но не сможет ухватить специфи­ческие особенности чувства. Сколько есть различных, интеллектуально постигаемых классов содержаний, столько можно установить и различных чувств, но сами чувства этим отнюдь еще не классифицируются исчер­пывающим образом, потому что кроме всех возможных интеллектуально постигаемых классов содержаний су­ществуют еще чувства, не укладывающиеся ни в какие интеллектуальные рубрики. Уже сама мысль о классификации интеллектуальна и поэтому несоизмерима с сущностью чувства. Поэтому мы должны удовлетво­риться указанием на границы данного понятия.

839               Способ оценки при помощи чувства можно сопоставить с интеллектуальной апперцепцией как апперцеп­цию ценности. Можно различать активную и пассив­ную апперцепцию при помощи чувства. Пассивный акт чувства характеризуется тем, что какое-нибудь содер­жание возбуждает или привлекает чувство, оно вы­нуждает у субъекта чувствующее участие. Активный же акт чувства, напротив, распределяет ценности от лица субъекта, он оценивает содержания по интенции, притом почувствующей, а не интеллектуальной интен­ции. Поэтому активное чувство есть направленная функция, волевой акт, например любовь в противопо­ложность к влюбленности, тогда как влюбленость была бы не направленным, пассивным чувством, как на то указывает и само словоупотребление, характеризую­щее первое как деятельность, а второе — как состоя­ние. Ненаправленное чувство есть чувствующая инту­иция. Это означает, что, строго говоря, только активное, направленное чувство можно обозначать как рациональное; напротив, пассивное чувство иррацио­нально, поскольку оно создает ценности без содействия субъекта, а, может быть, даже против его намерения. Когда общая установка индивида ориентируется чувст­вующей функцией, то мы говорим о чувствующем ти­пе (см. тип).

840 63. Эго. Под эго я понимаю комплекс идей, представ­лений, составляющий для меня центр поля моего со­знания и который, как мне кажется, обладает в высо­кой степени непрерывностью и тождественностью (идентичностью) с самим собой. Поэтому я говорю об эго-комплексе.* Этот комплекс есть настолько же со­держание сознания, насколько и условие сознания (см. сознание), ибо психический элемент осознан мной по­стольку, поскольку он отнесен к эго-комплексу. Одна­ко, поскольку эго есть лишь центр моего поля созна­ния, оно не тождественно с моей психикой в целом, а является лишь комплексом среди других комплексов. Поэтому я различаю между эго и самостью (см.), поскольку эго есть лишь субъект моего сознания, само­сть же есть субъект всей моей психики, включающей также и ее бессознательное. В этом смысле самость была бы идеальной сущностью (величиной), включаю­щей в себя эго. В бессознательных фантазиях самость часто возникает в виде сверхординарной (необычной) или идеальной личности, вроде Фауста у Гете или Заратустры у Ницше. Именно для сохранения идеаль­ного образа архаические черты самости изображались иногда как отделенные от «высшей» самости, как, на­пример, Мефистофель у Гете, Эпиметей у Шпиттеле pa, а в христианской психологии дьявол или Анти­христ. У Ницше Заратустра открывает свою тень в «Безобразнейшем человеке».

 


* К.Г.Юнг. Психология dementia prarcox (раннего слабоумия) / Из­бранные труды по аналитической психологии, том I.e. 150. Цюрих 1939.


 

 

841  64.  Экстраверсия. Экстраверсией называется обращение либидо  (см.)  наружу, вовне. Этим понятием я обозначаю явное отношение субъекта к объекту в смыс­ле положительного направления субъективного инте­реса на объект. Человек, находящийся в экстравертном состоянии, мыслит, чувствует и поступает в отношении к объекту так, и притом столь прямо и с такой внешней наглядностью, что не может быть никакого сомнения в его положительной установке по отношению к объекту. Поэтому экстраверсия есть, до известной степени, пе­реложение интереса вовне, от субъекта к объекту. Если экстраверсия интеллектуальна, то субъект вдумывает­ся в объект; если экстраверсия осуществляется чувст­вом, то субъект вчувствывается в объект. В состоянии экстраверсии имеется сильная, если не исключитель­ная обусловленность объектом. Следует говорить об активной экстраверсии, если она намеренно вызвана волей, и о пассивной экстраверсии, если объект вынуж­дает ее, т. е. если он сам от себя притягивает интерес субъекта, может быть, даже вопреки намерению субъ­екта. Если состояние экстраверсии становится привыч­ным, то можно говорить об экстравертном типе (см.)

 

65. Эмоция см. аффект.

842       66. Эмпатия. (Вчувствование = Einfuhlung). Эмпатия есть интроекция объекта (см. интроекция). Более под­робное описание этого понятия см. в тексте, глава VII. (см. также проекция)

843       67.Энантиодромия. Энантиодромия значит буквально «бег навстречу». Этим понятием в философии Герак­лита* обозначается игра противоположностей в совер­шающемся, именно то воззрение, по которому все, что есть, переходит в свою противоположность. «Из живого делается мертвое, а из мертвого живое, из юного ста­рое, а из старого юное, из бодрствующего спящее и из спящего бодрствующее, поток порождения и уничтоже­ния никогда не останавливается». «Созидание и разру­шение, разрушение и созидание — вот норма, охваты­вающая все круги природной жизни, самые малые и самые великие. Ведь и самый космос, как он возник из первоначального огня, так должен и вернуться в него снова двойной процесс, совершающийся в размеренные сроки, будь то даже огромные периоды времени, — процесс, которому предстоит совершаться все снова».** Такова энантиодромия Гераклита по словам призван­ных истолкователей его учения. Обильны изречения самого Гераклита, выражающие такое его воззрение. Так он говорит: «И природа стремится к противопо­ложностям и создает созвучие из них, а не из одина­кового». «Родившись, они начинают жить, тем самым приобщаются смерти». «Стать водою — смерть для душ, для воды же смерть — стать землею. Из земли становится вода, из воды становится душа». — «Совер­шается взаимный обмен, все обменивается на огонь и огонь на все, как золото на товары и товары на золото». Применяя свой принцип к психологии Гераклит гово­рит: «Пусть никогда не будет у вас, эфесяне, недостат­ка в богатстве, чтобы могла обнаружиться ваша испор­ченность».

844   Энантиодромией я называю выступление бессозна­тельной противоположности, притом именно во временнной последовательности. Это характерное явление встречается почти повсюду, где сознательной жизнью владеет крайне, одностороннее направление, так что со временем вырабатывается столь же мощная бессозна­тельная противоположность, которая проявляется снача­ла в виде тормоза (Hemmung) при сознательной работе, а затем в виде перерыва в сознательном направлении. Хорошим примером энантиодромии является психоло­гия Апостола Павла и его обращение в христианство, также и история обращения Раймонда Луллия, отож­дествление с Христом больного Ницше, его прославле­ние Вагнера и впоследствии его враждебность к нему, превращение Сведенборга из ученого в ясновидца и т.д.


 


* Stobaeus, Eclogae physicae, 1,60. ("Судьба есть логический про­дукт энантиодромии, творец всех вещей").

 

** Цит. по: Целлер. История греческой философии — Гомперц, Греческие мыслители.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ

845      В наше время, когда из завоеваний французской  революции — «Свободы, Равенства, Братства», — раз­вилось и широко разлилось социальное течение духа, стремящееся не только низвести или поднять до едино­го общего уровня политические права, но полагающее также, что с помощью внешнего регулирования и урав­нения можно даже уничтожить человеческое несча­стье, — в такое время является поистине неблагодарной задачей говорить о полной разнородности элементов, составляющих нацию. Хотя, конечно, это было бы пре­красно, если бы все люди были равны перед законом, если бы каждый человек имел свой голос в политике и если бы никто не возвышался несправедливо над своим ближним в силу унаследованных сословных привиле­гий, однако все это становится менее прекрасно, когда эту идею равенства распространяют и на другие сферы жизни. Надо иметь уже очень омраченный взор или рассматривать человеческое общество из очень туман­ной дали, чтобы полагать, будто равномерного распре­деления счастья можно достигнуть при помощи равно­мерного регулирования жизни. Такой человек должен был бы, в частности, отстаивать ту химеру, будто, например, одинаковый по размеру доход и, следова­тельно, одинаковая возможность внешнего устроения жизни должны иметь одинаковое значение для всех. Но как же поступит такой законодатель со всеми теми, у которых повышенная жизнеспособность имеет внут­реннюю природу, а не внешнюю? Чтобы быть справед­ливым, он должен был бы дать одному приблизительно вдвое больше, чем другому, потому что для одного это имеет большое значение, а для другого — небольшое. Ни одно социальное законодательство не сможет прой­ти мимо психологического разнообразия людей, этого необходимейшего фактора жизненной энергии в чело­веческом обществе. Поэтому очень полезно говорить о разнородности людей. Эти различия до такой степени обусловливают различные притязания на счастье, что никакое, даже самое совершенное законодательство никогда не смогло бы хотя бы приблизительно удовлет­ворить их. И невозможно изобрести такую общую внешнюю форму жизни, как бы ни казалась она спра­ведливой и верной, которая не явилась бы несправед­ливостью для того или другого типа людей. И то обсто­ятельство, что, несмотря на это, разные мечтатели политического, социального, философского и религиоз­ного направления изощряются в отыскивании таких всеобщих и однородных внешних условий, которые должны дать людям наибольшую возможность всеоб­щего счастья, объясняется, как мне кажется, тем, что общая установка слишком направлена на внешнее.

846 Этих, далеко уводящих вопросов мы можем здесь лишь коснуться, потому что мы и не задавались целью исследовать их. Мы должны заниматься здесь исклю­чительно психологической проблемой. И факт различ­ных типических установок является перворазрядной проблемой не только для психологии, но и для всех тех областей науки и жизни, в которых психология играет решающую роль. Так, например, тот факт, что всякая философия, если она не только история философии, покоится на личном психологическом первоусловии, понятен без дальнейших пояснений обычному челове­ческому рассудку. Это первоусловие может иметь чис­то индивидуальный характер, и обыкновенно его так и воспринимали, если психологическая критика вообще имела место. Этим вопрос и считался исчерпанным. Но при этом упускали из вида, что то, что считалось за praejudicium ( лат.заранее принятым решением) данной индивидуальности, было таковым вовсе не при всех обстоятельствах, потому что точка зрения данного философа часто имела множество последователей. Эта точка зрения была им по душе и притом не только потому, что они без всяких размышлений преклоня­лись перед ней, а потому, что они были способны впол­не понять и признать ее. Такое понимание было бы невозможно, если бы точка зрения философа была лишь индивидуально обусловленной, ибо в таком слу­чае нельзя было бы ни вполне понять ее, ни одобрить. Это означает, что своеобразие точки зрения, понятой и признанной ее последователями, должно, напротив, соответствовать некоторой типической личной уста­новке, имеющей в обществе еще нескольких одинако­вых или сходных представителей. Обычно борьба меж­ду партиями бывает чисто внешней, в том смысле, что каждая указывает на проблемы в индивидуальном во­оружении противника. Такая борьба бывает обыкно­венно мало плодотворна. Гораздо ценнее было бы, если бы противоположность воззрения была передвинута в психологическую сферу, где она первоначально и воз­никает. Такое передвижение очень скоро показало бы нам, что есть различные психологические установки, из которых каждая имеет право на существование, хотя их совместное существование и ведет к установ­лению непримиримых теорий. Пока делаются попытки уладить спор посредством внешних компромиссов, до тех пор удовлетворение могут получить только плоские умы с их скудными требованиями, умы, не способные воодушевляться никакими принципами. Настоящего же соглашения можно достигнуть, по моему мнению, только тогда, когда будет признано различие психоло­гических первоусловий.

847  В моей практике я постоянно встречаюсь с разительным фактом, что человек почти неспособен понять какую-нибудь иную точку зрения, кроме своей собст­венной, и признать за ней право на существование. Мостом, ведущим через пропасть взаимного непонима­ния, является в мелочах, общая поверхностность, не слишком часто встречающаяся снисходительность и терпимость и, наконец, редко обнаруживающееся бла­говоление. Но в более важных вопросах и в особенно­сти там, где речь идет об идеалах типа, взаимное пони­мание бывает, по-видимому, невозможным. Конечно, споры и раздоры всегда будут необходимыми принад­лежностями человеческой трагикомедии, однако все же нельзя отрицать, что нравственный прогресс уже при­вел нас от кулачного права к созданию законов и, следовательно, к образованию инстанции и мерила, стоящих над спорящими партиями. Я убежден, что основой для улаживания спора между различными пониманиями может послужить признание различных типов установки, однако признание не только их на­личности, но и того факта, что каждый человек до такой степени находится в плену у своего типа, что оказывается неспособным к полному пониманию дру­гой точки зрения. Вне признания этого широкого тре­бования насилие над другой точкой зрения может счи­таться неизбежным. Подобно тому как спорящие стороны, представшие перед судом, отказываются от прямого насилия друг над другом и отдают свои при­тязания на справедливое решение закона и судьи, так и тип, в сознании своего собственного пленения, дол­жен воздерживаться от оскорбления, подозрительности и унижения противника.

848                      Исследуя проблему типических установок и изо­бражая их в общих чертах, я хотел бы направить взор моих читателей на эту картину, рисующую множество различных возможностей понимания, причем я наде­юсь этим внести хотя бы небольшой вклад в познание почти бесконечных вариаций и оттенков индивидуаль­ной психологии. Надеюсь, что из данного мной описа­ния типов никто не сделает того вывода, будто я счи­таю, что описываемыми мной четырьмя или восемью типами исчерпываются все встречающиеся типы. Это было бы недоразумением. Потому что я вовсе не сомне­ваюсь в возможности рассматривать и классифициро­вать встречающиеся установки и с других точек зре­ния. В этом моем исследовании имеются некоторые намеки на другие возможности, например на деление с точки зрения активности. Но, что бы ни послужило критерием при установлении типов, сравнение различ­ных форм привычных установок все-таки должно по­ вести к установлению такого же числа психологиче­ских типов.

849               Но, насколько легко будет рассматривать встреча­ющиеся установки под иными углами зрения, помимо принятого мной, настолько трудно было бы привести доказательства против существования психологиче­ских типов вообще. Правда, я не сомневаюсь в том, что мои противники попытаются изъять из списка подле­жащих научному обсуждению вопросов саму проблему типов, потому что она должна показаться, по меньшей мере, очень нежелательной помехой для всякой теории сложных психических процессов, притязающей на общезначимость. Всякая теория сложных психических процессов исходит из предположения однородной чело­веческой психологии, по аналогии со всеми естествен­нонаучными теориями, также основывающимися на предположении единой природы. Но с психологией де­ло обстоит особым образом, а именно при образовании ее понятий психический процесс является не только объектом, но в то же время и субъектом. И если при­знается, что субъект во всех индивидуальных случаях один и тот же, то можно допустить и то, что и субъек­тивный процесс образования понятий всюду один и тот же. Но, что дело обстоит иначе, это явственнее всего доказывается существованием разнороднейших пони­маний сущности сложных психических процессов. Ес­тественно, что новая теория обычно считает все другие, прежние воззрения неверными, притом в большинстве случаев только на том основании, что автор ее субъек­тивно видит иначе, чем его предшественники. Автор не принимает во внимание, что «психология», которую он видит, есть его собственная психология и разве только еще психология его типа. Поэтому он ожидает, что для того психического процесса, который служит ему объ­ектом познавания и объяснения, может быть только одно истинное объяснение, а именно то, которое под­ходит к его типу. Все остальные понимания — мне хотелось бы сказать: все остальные семь пониманий, каждое в своем роде столь же истинное, как и его собственное, — он считает заблуждением. Вследствие этого, заинтересованный в верности своей собственной теории, он будет питать живое и с человеческой точки зрения вполне понятное отвращение к установлению типов человеческой психологии, ибо от этого его соб­ственное понимание утратило бы примерно семь вось­мых своей ценности и истинности; разве только если бы он оказался в состоянии допустить наряду со своей собственной теорией еще семь других теорий того же самого процесса, в качестве одинаково истинных, или, скажем так: по крайней мере еще хоть одну теорию, как полноценную, наряду со своей.

850               Я вполне убежден в том, что естественный процесс, в высокой степени независимый от психологии челове­ка, может иметь только одно-единственное истинное объяснение. Я убежден точно так же и в том, что сложный психический процесс, который нельзя замкнуть ни в какие объективно-регистрирующие приборы, по необходимости может получить только то объясне­ние, которое он же сам создаст в качестве субъекта, т. е. построяющий данное понятие только и способен со­здать понятие, подходящее к тому психическому про­цессу, который он стремится объяснить. Но понятие только тогда будет подходящим, если оно согласуется и с подлежащим объяснению процессом в самом мыс­лящем субъекте. Если бы подлежащий объяснению процесс или хотя бы подобие его совсем не встречались у самого автора, то автор стоял бы перед полнейшей загадкой, объяснение которой он должен был бы пре­доставить тому, кто сам переживает этот процесс. Как возникает видение, этого я никогда не смогу испытать при помощи объективных приборов; следовательно, объяснить возникновение его я могу только так, как я это сам себе представляю. Однако в словах «как я сам себе представляю» уже выговорена моя скованность, ибо в лучшем случае мое объяснение вытекает из того, как процесс видения представляется во мне самом. Но кто же даст мне право предполагать, что у всякого другого человека процесс видения слагается так же, как и во мне или хотя бы сходно с моим?

851               В качестве аргумента в пользу такого обобщения субъективно обусловленных суждений можно было бы, пожалуй, — и как будто даже с некоторым правом — сослаться на универсальную однородность человече­ской психологии во все времена и повсюду. В этой однородности человеческой психики я так глубоко убежден, что облек ее даже в понятие коллективного бессознательного, как универсального и однородного субстрата, однородность которого заходит так далеко, что мы встречаем одни и те же мифические и сказоч­ные мотивы во всех углах земного простора, так что негр южноамериканских штатов воспроизводит в своих сновидениях мотивы греческой мифологии, а торговый ученик из швейцарцев повторяет в своем психозе ви­дение египетского гностика. Однако от этой основной однородности ярко отличается столь же великое разно­образие в сфере сознательной психики. Какие неизмери­мые расстояния лежат между сознанием первобытного человека, сознанием афинянина времен Фемистокла и сознанием современного европейца! Какое различие между сознанием профессора и сознанием его супруги! И вообще, каков был бы облик нашего современного мира, если бы сознания людей были однородны? Нет, мысль об однородности сознательных психик есть академическая химера, упрощающая задачу доцента перед его учениками, но разлетающаяся как дым перед лицом действительности. Совсем отвлекаясь от различия индивидов, у которых внутренняя сущность одного столь же далека от сущности соседа, как одна звезда от другой, — но и типы, как классы индиви­дов, в высшей степени отличны друг от друга, а ведь их существованием и обусловлены различия общих пониманий.

852               Чтобы уловить однородность человеческих психик, мне приходится опуститься до фундаментов сознания. Там я нахожу то, в чем все друг на друга похожи. Основывая теорию на том, что всех соединяет, я объ­ясняю психику из того, что составляет в ней фундамент и первоначало. Но этим я ничего не объясняю из того, что является в ней исторически или индивидуально дифференцированным. Выдвигая такую теорию, я ос­тавляю в стороне психологию сознательной психики. Собственно говоря, я тем самым отрицаю всю вторую сторону психики, а именно ее дифференцированность, отличающую ее от зерна первоначально данных способ­ностей. Я, до известной степени, свожу человека к его филогенетической первооснове или же я разлагаю его на его элементарные процессы; и если бы я захотел рекон­струировать его из этой редукции, то в первом случае получилась бы обезьяна, а во втором — скопление эле­ментарных процессов, совместная игра которых явилась бы бессмысленным и бесцельным взаимодействием.

853               Нет сомнения, что объяснение психического на основе однородности не только возможно, но и вполне правомерно. Однако если я захочу восполнить образ психики до его полноты, то я должен поставить перед собою факт разнородности психик, ибо сознательная индивидуальная психика входит так же в общую пси­хологическую картину, как и ее бессознательные осно­вы. Поэтому при образовании понятий я могу с тем же правом исходить и из факта дифференцированности психик, и рассматривать с точки зрения дифференци­ации тот же самый процесс, который я ранее рассматри­вал с точки зрения его однородности. Это, естественно, ведет меня к такому пониманию, которое оказывается диаметрально противоположным прежнему. Все, что в первом понимании отпадало как индивидуальный ва­риант, становится при втором понимании значитель­ным в качестве задатка для дальнейшей дифференци­ации, и все, что в первом случае получало, в качестве однородного, особенную ценность, теперь представля­ется мне лишенным цены, ибо не более, чем коллек­тивным. При таком подходе я всегда буду смотреть на то, к какой цели восходит данное явление, и никогда не буду смотреть на то, откуда оно происходит, тогда как при прежнем подходе я никогда не обращал вни­мания на цель, а только на происхождение. Поэтому я могу объяснять один и тот же психический процесс при помощи двух противоположных и друг друга исключа­ющих теорий, причем ни об одной из этих теорий я не могу утверждать, что она неверна, потому что верность первой теории доказывается однородностью, а верность второй — разнородностью психик.

854                      Но тут обнаруживается большое затруднение, настолько затруднившее как профана, так и научно-об­разованную публику в чтении моей прежней книги «Либидо, его метаморфозы и символы», что многие, обычно разбирающиеся умы, пережили здесь некото­рое замешательство (как это явствует из их неубеди­тельной критики). Дело в том, что там я попытался изобразить на конкретном материале как то, так и другое воззрение. Но так как действительность, как известно, не состоит из теорий и не следует им, то обе стороны, которые мы вынуждены мыслить в отрыве одной от другой, оказываются в действительности сое­диненными воедино, так что каждое живое явление души отливает различными красками. Каждое из них есть нечто возникшее и таит в себе некоторое будущее, и ни об одном из них нельзя с уверенностью сказать, является ли оно лишь концом, или же вместе с тем и началом. Каждого, кто считает, что для психического процесса может быть только одно истинное  объяснение, такая жизненность психического содержания, принуж­дающая нас к признанию двух противоположных тео­рий, может довести до отчаяния, в особенности же, если он оказывается любителем простых, несложных истин и не способен мыслить их одновременно.

855               Я опять-таки не убежден, что этими двумя спосо­бами рассмотрения — редуцирующим и конструктивным, как я однажды их назвал*, — исчерпываются все возможные способы рассмотрения. Напротив, я думаю, что к психическому процессу можно приложить еще несколько других, столь же «истинных» объяснений, притом именно столько, сколько существует типов. И эти объяснения будут уживаться друг с другом так же хорошо или так же плохо, как и самые типы в их личных взаимоотношениях. Итак, если допустить су­ществование типических различий в человеческих пси­хиках, — признаюсь, что я не вижу оснований, почему это было бы невозможно, — то научный теоретик уви­дит себя поставленным перед неприятной дилеммой: или допустить несколько параллельно существующих и друг другу противоречащих теорий для объяснения одного и того же процесса, или же сделать с самого начала безнадежную попытку основания секты, притя­зающей на обладание единственно верным методом и единственно истинной теорией. Первая возможность не только наталкивается на упомянутую выше чрезвы­чайную трудность раздвоенной и внутренне противо­положной умственной операции, но и грешит против одного из первых основоположений интеллектуальной морали: principia explicandi non sunt multiplicanda praeter necessitatem (не следует умножать сущности без необходимости). Однако необходимость множества объяснений решительно имеется налицо в сфере пси­хологической теории, ибо в отличие от какой-нибудь естественно-научной теории в психологии объект име­ет ту же самую природу, как и субъект: один психоло­гический процесс должен объяснять другой. Это опас­ное затруднение давно уже заставляло мыслящие умы обращаться к замечательным уловкам: допускали, на­пример, существование «объективного духа», стоящего по ту сторону психологии и потому способного объек­тивно мыслить подвластную ему психику, или же, по­добно этому, допускали, что интеллект есть такая спо­собность, которая может поставить себя вне себя самого и все-таки мыслить себя. Такими и подобными уловка­ми пытались создать вне земли ту архимедову точку опоры, с помощью которой интеллект мог бы сдвинуть с места самого себя. Я понимаю потребность в удобстве, глубоко заложенную в человеке, но я не понимаю, почему истина должна склониться перед этой потреб­ностью. Я понимаю так же, что эстетически было бы гораздо удовлетворительнее, если бы можно было, ми­нуя парадоксальность взаимно противоречащих объяс­нений, свести психический процесс к какой-нибудь, возможно более простой инстинктивной основе и успо­коиться на этом, или же приписать психическому про­цессу какую-нибудь метафизическую цель спасения и успокоиться на этой надежде.

* Jung K. G. Inhalt der Psychose. II. Teil. русский перевод: Психоз и его содержаниею. 1913; или же: ИТАПТ. 1. Цюрих. 1939.


 

856                      Но, что бы мы ни стремились исследовать с помощью нашего интеллекта, все приведет, в конце кон­цов, к парадоксальности и относительности, если толь­ко это исследование будет честным трудом, а не petition principii (ошибка в доказательстве), служащая лишь простому удобству. Что интеллектуальное познание психического процесса неизбежно должно повести к парадоксу и относительности, — это достоверно уже потому, что интеллект есть лишь одна из различных психических функций, данная от природы человеку для построения его объектных образов. Пусть никто не делает вида, будто он понимает мир из одного интел­лекта: это понимание осуществляется настолько же и при помощи чувства. Поэтому суждение интеллекта составляет, в лучшем случае, лишь половину истины и должно, если только оно честно, дойти до признания своей неудовлетворительности.

857                      Отрицать существование типов бесполезно ввиду их фактического существования. Поэтому ввиду их существования каждая теория психических процессов должна примириться с тем, чтобы и ее, в свою очередь, считали психическим процессом, и притом в качестве выражения одного из существующих и имеющих право на существование типов человеческой психологии. И только в результате этих типических изображений получаются те материалы, сопоставление которых де­лает возможным высший синтез.

Сайт управляется системой uCoz