КНИГА   ДВАДЦАТЬ   ВТОРАЯ О законах в их отношении к употреблению денег

ГЛАВА   I Смысл употребления денег

Народы, имеющие мало товаров для торговли, как, напри­мер, дикие народы или же народы просвещенные, но распо­лагающие всего двумя-тремя видами таких товаров, ведут ме­новую торговлю. Так, караваны мавров, отправляющиеся к Тимбукту, вовнутрь Африки, для обмена соли на золото, не нуждаются в монете: мавр ссыпает свою соль в одну кучу, негр свой золотой песок — в другую, если золота недоста­точно, мавр убавляет соли или негр прибавляет золота, пока обе стороны не останутся довольны.

Но когда народ ведет торговлю весьма разнородными то­варами, появляется необходимость в деньгах, потому что удоб­ный для перемещения металл служит средством к сокраще­нию многих расходов, которые были бы неизбежны, если бы во всех случаях прибегали к обмену.

Все народы нуждаются в предметах, производимых дру­гими народами, причем часто случается, что один из них же­лает получить много различных товаров от другого, а этот последний нуждается лишь в очень небольшом количестве его произведений, между тем по отношению к третьему народу соотношение оказывается обратным. Но когда народы имеют

деньги и ведут торговлю путем купли-продажи, то те из них, которые берут больше товара, оплачивают излишек его день­гами. Разница в том, что при купле торговля совершается со­ответственно потребностям народа, предъявляющего наиболь­ший спрос, тогда как при мене торговля не идет дальше удов­летворения потребностей народа с наименьшим спросом, иначе этот последний не имел бы возможности произвести уплату по предъявленному к нему счету.

ГЛАВА   II О природе денег

Деньги — это знак, выражающий ценность всех товаров. Чтобы этот знак был прочным, мало изнашивался в обраще­нии и мог, не разрушаясь, делиться на большое количество частей, для него берут какой-нибудь металл, выбирая при этом металл ценный, ввиду больших удобств его перемещения. Ме­талл вообще весьма пригоден для того, чтобы служить общей мерой, потому что его легко можно привести к одной опреде­ленной пробе. Всякое государство ставит свою печать на день­гах, чтобы внешний вид соответствовал пробе и весу и чтобы то и другое можно было узнать с первого взгляда.

Когда афиняне еще не знали употребления металлов, они пользовались вместо денег быками, а римляне — овцами, но один бык не тождествен с другим, тогда как кусок металла может быть вполне тождествен с другим таким же куском металла.

Подобно тому как деньги служат знаком ценности товаров, бумага служит знаком ценности денег, и если этот знак доб­рокачествен, то он так хорошо представляет их, что вполне может их заменять.

Подобно тому как деньги служат знаком предметов и пред­ставляют их, всякий предмет есть знак денег и представляет их. Государство процветает постольку, поскольку, с одной сто­роны, деньги действительно представляют в нем все предметы, а с другой — всякий предмет представляет собой деньги и они взаимно служат друг другу знаками, т. е. тот, кто имеет одно, может получить и другое соответственно их относительной ценности. Это возможно только при умеренном образе правле­ния, но и при нем не всегда: например, если законы покро­вительствуют недобросовестному должнику, то принадле­жащие ему вещи не представляют собою денег и не служат их знаками. При деспотическом правлении было бы чудом, если бы вещи представляли собой знаки, тирания и недоверие в таких странах доводят до того, что люди зарывают свои деньги в землю. Следовательно, вещи здесь не представляют денег.

Иногда законодатели искусственными мерами достигали того, что вещи не только по природе своей представляли деньги, но и становились таким же средством обмена, как и самые деньги. Цезарь, будучи диктатором, разрешил должни­кам расплачиваться с заимодавцами земельными участками по цене, которую эти земли имели до междоусобной войны. Ти­берий постановил, что желающие могут получать деньги от казны под залог земель на том условии, чтобы стоимость за­кладываемых земель вдвое превышала выдаваемую сумму. При Цезаре земля стала монетой, которой уплачивались все долги. При Тиберии 10 тысяч сестерций землей сделались такой же общей монетой, как и 5 тысяч сестерций деньгами.

Английская «Великая хартия» запрещает налагать арест на земли и доходы должника в тех случаях, когда его движи­мое имущество или личный заработок достаточны для покрытия долга и он передает их в распоряжение заимодавца. Таким об­разом, все имущество англичанина представляло собою деньги.

Законы германцев определяли в деньгах меру удовлетво­рения за причиненные обиды и наказания за совершенные преступления. Но так как деньги в стране были очень редки, то закон заменил их соответствующим количеством съестных припасов и домашнего скота. Мы находим такого рода опре­деления в законе саксов с известными видоизменениями, сооб­разно степени благосостояния и требованиям удобства у от­дельных народов. Прежде всего закон определяет ценность солида, выраженную в домашнем скоте: солид 2 тремис соответствовал 12-месячному. быку или овце с ягненком, солид 3 тремис— 16-месячному быку. У этих народов деньги становились домашним скотом, товаром или съестными при­пасами, и все эти предметы становились деньгами.

Деньги составляют не только знак вещей, но и знак самих денег, т. е. деньги могут представлять деньги, как мы увидим в главе об обмене.

ГЛАВА    III Об идеальной монете

Ничто не должно быть столь неизменным, как то, что предназначено служить всему мерой.

Торговле всегда присуще определенное непостоянство, до­бавлять к этому основанному на природе вещей непостоянству еще новое есть великое зло.

ГЛАВА   IV О количестве золота и серебра

Когда над миром господствуют цивилизованные народы, количество золота и серебра неуклонно возрастает, — добы­вают ли эти народы их у себя или отправляются за ними туда, где они имеются. Напротив, количество их уменьшается, когда берут верх варварские народы. Известно, как редки стали эти металлы во время нашествий, с одной стороны, го­тов и вандалов, с другой — сарацин и татар.

 

ГЛАВА   V Продолжение той же темы

Серебро, извлеченное из американских рудников и переве­зенное в Европу, а из Европы на Восток, благоприятствовало развитию мореплавания в Европе. Это был новый товар, который Европа получала путем обмена из Америки и отправ­ляла для обмена в Индию. Поэтому увеличение количества золота и серебра следует считать благоприятным обстоятельст­вом, если смотреть на эти металлы как на товар, но мы придем к обратному заключению, если будем смотреть на них как на знаки, так как их изобилие понижает их качество как знаков, ибо это качество в значительной степени основано на их редкости. До первой пунической войны цена меди относилась к цене серебра, как 960 к 1, в настоящее время это отношение сни­зилось приблизительно до 73¹/₂ к 1. Если бы сохранилось прежнее отношение, серебро только лучше исполняло бы свою функцию знака.

ГЛАВА   VI  По какой причине проценты уменьшились вдвое со времени открытия Вест-Индии

Инк Гарцилассо говорит, что в Испании после покорения Вест-Индии доход с капиталов упал с 10 до 5 процентов. Иначе не могло и быть. В Европу внезапно было ввезено боль­шое количество серебра, и скоро число людей, нуждающихся в деньгах, уменьшилось. Цены на все предметы поднялись, а цена серебра упала. Таким образом, старое отношение было нарушено, все старые долги были погашены. Это напоминает время системы Ло, когда все вещи, за исключением денег, по­высились в цене. После покорения Вест-Индии те, кто имел деньги, вынуждены были уменьшить цену своего товара или плату за заем его, т. е. процент. С этих пор процент с ссуды уже более никогда не достигал прежних размеров, потому что количество серебра в Европе с каждым годом увеличивалось. Кроме того, так как фонды некоторых государств, основанные на богатстве, которое доставляла им торговля, стали давать очень умеренный процент, сделки между частными лицами по необходимости должны были сообразоваться с этими измене­ниями в размере процента. Наконец, вексельные операции, чрезвычайно облегчившие перевод денег из одной страны в другую, привели к тому, что, как только в каком-нибудь месте обнаруживался недостаток денег, они начинали прите­кать туда отовсюду, где только находились в изобилии.

ГЛАВА   VII Как определяются цены на вещи при изменяющемся богатстве в знаках

Деньги — это цена товаров или жизненных припасов. Но как определяется эта цена? Иными словами, какой частью де­нег будет представлен каждый предмет?

Если мы противопоставим всей массе имеющегося в мире золота и серебра сумму всех существующих товаров, для нас станет ясно, что каждому из этих продуктов или товаров соот­ветствует известная доля всей массы золота и серебра. Как сумма одних относится к сумме других, так и определенная часть одних будет относиться к соответствующей части других. Предположим, что на свете существует всего лишь один вид продуктов или товара, или что существует только один вид, который продается, и что он делим, как деньги. Определенная часть этого товара будет соответствовать определенной части всей массы денег: половина всего товара — половине всех де­нег, одна десятая, сотая, тысячная товара — одной десятой, сотой, тысячной части денег. Но так как не все из того, что составляет собственность людей, находится одновременно в торговом обороте, точно так же как не находятся одновре­менно в обороте все металлы или деньги, которые служат им знаками, то цены определяются пропорцией между отношением совокупности  всех вещей к совокупности всех знаков и отно­шением совокупности всех вещей, находящихся в торговом обороте, к совокупности  всех знаков, также находящихся в обороте. А так как вещи, не вошедшие в торговый оборот сегодня, могут войти в него завтра, точно так же как и знаки, то установление цен на вещи всегда в основе своей зависит от отношения между совокупностью вещей и совокупностью зна­ков.

Таким образом, государь или власти не в большей степени могут установить цену на товар, чем определить правитель­ственным распоряжением, чтобы отношение 1 к 10 было равно отношению 1 к 20. Когда Юлиан понизил цены на съестные припасы в Антиохии, то вызвал этим в стране страшный голод,

ГЛАВА   VIII Продолжение той же темы

Чернокожие, обитающие на африканском побережье, имеют свой знак ценностей, хотя и не употребляют монеты. Это — чисто идеальный знак, основанный на оценке, которую они мысленно дают тому или другому товару соответственно ощу­щаемой в нем потребности. Один продукт или товар стоит 3 макуты, другой — б, третий — 10 макут. Это то же, как если бы они просто говорили: 3, 6, 10. Они устанавливают цену пу­тем сравнения всех товаров между собой. Таким образом, соб­ственно денег у них нет, но всякая часть одного товара слу­жит деньгами по отношению к другому товару.

Перенесем в круг наших понятий этот способ оценки и сое­диним его с тем, который существует у нас_, Товары и продукты питания всего света или, лучше, товары и продукты пи­тания одного какого-либо отдельно взятого государства будут стоить известное число макут, если мы разделим деньги этого государства на число этих макут, то одна такая часть денег будет знаком одной макуты.

Если мы предположим, что количество денег в государстве удвоится, то на одну макуту также придется вдвое большее количество денег. Но если, удвоив количество денег, вы удвоите  и число макут, отношение останется прежним.

Если со времени открытия Вест-Индии количество золота и серебра в Европе увеличилось в 20 раз, то и цены на продукты питания и товары должны были также увеличиться в отноше­нии 1 к 20. Но если, с другой стороны, количество товаров возросло в отношении 1 к 2, то цены на товары и продукты пи­тания необходимо должны были, с одной стороны, повыситься в отношении 1 к 20, а с другой — понизиться в отношении 1 к 2, следовательно, они будут определяться отношением 1 к 10.

Количество товаров и продуктов питания возрастает с уве­личением торговли, торговля же возрастает вследствие увели­чения количества денег, входящих последовательно в оборот, и вновь открываемых сообщений с новыми землями и морями, которые доставляют нам новые продукты питания и новые то­вары.

ГЛАВА   IX Об относительной редкости золота и серебра

Кроме действительного обилия и действительной редкости золота и серебра возможны еще относительное обилие и отно­сительная редкость этих металлов.

Скупость хранит золото и серебро, потому что, избегая рас­ходов, любит знаки, не подверженные разрушению, она пред­почитает золото серебру, потому что, находясь под постоянным страхом потерять свои сокровища, легче может спрятать пред­мет меньшего объема. Золото исчезает, когда серебро имеется в изобилии, потому что все его прячут, оно появляется снова, когда серебро становится редким, потому что оказывается не­обходимо извлечь его из мест его хранения.

Итак, вот правило: золото бывает в изобилии, когда сере­бро редко, и золото бывает редко, когда серебро имеется в изобилии. Так объясняется разница между относительными и действительными обилием и редкостью — предмет, о котором мне придется еще много говорить.

глава х  О вексельном курсе

Относительное обилие и относительная редкость денег в разных странах и составляют то, что называют курсом.

Вексельный курс есть определение действительной, в дан­ный момент существующей ценности денег.

Серебро как металл имеет стоимость подобно всякому дру­гому товару, кроме того, оно имеет еще стоимость, которая происходит от его способности служить знаком других това­ров. Если бы оно было только простым товаром, то, не­сомненно, его стоимость была бы значительно ниже.

Серебро как деньги имеет стоимость, которую государь страны может установить в одних отношениях, но не в состоя­нии установить в других.

Государь определяет отношение между количеством сере­бра как металла и количеством его как монеты, он устанавли­вает отношение ценности между различными металлами, упо­требляемыми в качестве денег, он определяет вес и пробу каждого монетного знака, наконец, для каждого из них уста­навливает его идеальную стоимость, о которой говорилось выше. Стоимость монеты в этих четырех отношениях я назову положительной стоимостью, потому что она может быть уста­новлена законом.

Монета всякого государства имеет, кроме того, еще относи­тельную стоимость, в смысле сравнения ее с монетой других стран. Вот эта-то относительная стоимость и определяется кур­сом. Она в значительной мере зависит от положительной стои­мости. Она определяется наиболее распространенной в торго­вой среде оценкой, а отнюдь не распоряжением государя, так как беспрестанно меняется и зависит от тысячи обстоятельств.

При установлении относительной стоимости различные на­ции должны в значительной степени сообразоваться с той, которая имеет наибольшее количество денег. Если она имеет их столько же, сколько все остальные вместе взятые, то необ­ходимо, чтобы каждая из этих последних соразмерялась с нею, из чего следует, что их взаимные отношения определятся при­близительно так же, как и отношения каждой из них к силь­нейшей между ними.

В настоящее время роль такой сильнейшей в мире державы принадлежит Голландии. Рассмотрим курс по отношению к ней.

В Голландии есть монета, называемая флорином. Флорин стоит 20 су, или 40 полусу (грошей). Для упрощения предполо­жим, что в Голландии нет флоринов, а есть только гроши, что человек, имеющий тысячу флоринов, имеет 40 тысяч грошей

и т. д. Таким образом, курс на Голландию будет состоять в том, чтобы определить, скольким грошам равняется каждая из монет других стран, а так как во Франции счет обыкно­венно ведется на экю в 3 ливра, то вопрос будет ставиться так: сколько грошей стоит один экю в 3 ливра? Если курс равен 54, то экю в 3 ливра стоит 54 гроша, а при курсе 60— 60 грошей. Если деньги во Франции редки, экю в 3 ливра будет равняться большему числу грошей, а если они имеются в изо­билии — то меньшему.

Эти редкость и обилие, вызывающие изменение курса, суть не действительные редкость и обилие, а относительные. На­пример, когда Франция более нуждается в фондах Голландии, чем Голландия — в фондах Франции, то говорят, что Франция изобилует деньгами и что они редки в Голландии, и наоборот.

Положим, что курс на Голландию равен 54. Если бы Фран­ция и Голландия составляли один город, то дело обошлось бы, как при простом размене экю: француз вынул бы из кармана 3 ливра, а голландец—54 гроша. Но так как Париж отделен от Амстердама немалым расстоянием, то необходимо, чтобы тот, кто дает мне за мой экю в 3 ливра 54 гроша, которые он имеет в Голландии, дал мне вексель на 54 гроша на Голлан­дию. Таким образом, дело уже идет не о 54 грошах, а о век­селе на 54 гроша. Таким образом, чтобы судить о степени ред­кости или изобилия денег, надо знать, чего во Франции больше — векселей в 54 гроша, предназначенных для Франции, или экю, предназначенных для Голландии. Если со стороны Голландии предложено много векселей, а со стороны Фран­ции — мало экю, тогда деньги редки во Франции, а Голландия ими изобилует, курс должен повыситься, и мне за мой экю дол­жны дать не 54 гроша, а больше, иначе я его не отдам, и на­оборот.

Из этого видно, что различные операции курса образуют приходо-расходный счет, который нужно постоянно покрывать, и что государство, на котором лежит долг, не погашает его вексельными операциями, подобно тому как частное лицо не оплачивает своего долга тем, что оно разменивает свои деньги.

Предположим, что на свете существует всего три государ­ства — Франция, Испания и Голландия, что разные частные лица в Испании должны во Франции 100 тысяч марок сере­бра, что разные частные лица во Франции в свою очередь должны в Испании 110 тысяч марок серебра и что вследствие каких-то обстоятельств все кредиторы в Испании и во Фран­ции захотели разом получить свои деньги. В чем же при этом будут состоять операции курса? Он освободит обе нации от обоюдного обязательства на сумму в 100 тысяч марок. По Франция останется должна Испании 10 тысяч марок, и испанцы будут иметь на Францию на 10 тысяч марок вексе­лей, тогда как Франция не будет иметь ни одного векселя на Испанию.

Предположим далее, что Голландия находится по отноше­нию к Франции в обратном положении, т. е., что она должна ей как остаток по счету 10 тысяч марок серебра. В таком слу­чае Франция может уплатить Испании свой долг двумя спосо­бами: либо дав своим кредиторам в Испании на своих долж­ников в Голландии векселей на 10 тысяч марок, либо же ото­слав эти 10 тысяч марок серебра наличными в Испанию.

Из этого следует, что если государству нужно передать какую-то сумму денег в другую страну, то по существу дела безразлично, будут ли перевезены деньги или взяты векселя. Преимущество того или другого способа уплаты будет зависеть единственно от обстоятельств: надо знать, что в данное время даст больше грошей в Голландии — наличные ли деньги или вексель на Голландию на такую же сумму.

Если монета определенного веса и пробы во Франции дает мне монету того же веса и той же пробы в Голландии, я го­ворю, что курс стоит альпари. При нынешних отношениях ¹²¹ курс альпари равняется приблизительно 54 грошам за экю. Когда курс выше 54 грошей, говорят, что он стоит высоко, когда ниже — говорят, что он стоит низко.

Чтобы при известном состоянии курса определить, выигры­вает государство или теряет, необходимо рассмотреть его в отдельности как должника, как кредитора, как продавца и как покупщика. Если курс ниже альпари, государство теряет как должник и выигрывает как кредитор, теряет как покуп­щик и выигрывает как продавец. Вполне понятно, почему оно теряет как должник: если, например, Франция должна Гол­ландии известное число грошей, то, чем меньше грошей будет стоить ее экю, тем больше потребуется ей экю, чтобы уплатить свой долг, наоборот, если Франция состоит кредитором на известное количество экю, то, чем меньше грошей будет стоить экю, тем больше экю она получит. Государство теряет как по­купщик, потому что для покупки одного и того же количества товара требуется одно и то же количество грошей, а когда курс падает, каждый французский экю стоит меньше грошей. На том же основании государство выигрывает как продавец: я продаю мой товар в Голландии за то же число грошей, что и прежде, но получаю большее количество экю во Франции, платя за один экю 50 грошей, чем если бы платил за тот же экю 54 гроша. В Голландии мы получим обратную картину, если она должна известное количество, то будет в выигрыше, а если ей должны — то потеряет, продавая, она теряет, поку­пая — выигрывает.

Следует, однако, иметь в виду следующее. Когда курс стоит ниже альпари, например, равен 50 вместо 54, следовало бы, кажется, ожидать, что, послав в Голландию переводом 54 тысячи экю, Франция купит на них товару только на 50 ты­сяч, с другой стороны, Голландия, послав во Францию 50 ты­сяч экю, купит на них товару па 54 тысячи, что составит раз­ницу в восемь пятьдесят четвертых, т. е. более одной седьмой потери для Франции, которой придется послать в Голландию на одну седьмую деньгами или товарами больше, чем она по­сылала, когда курс стоял альпари, а так как подобный долг должен вызвать дальнейшее падение курса, то зло, непре­рывно возрастая, приведет Францию к разорению. Казалось бы, говорю, что так должно быть, но этого нет в силу правила, которое было установлено выше, а именно, что государства всегда тяготеют к равновесию и к свободе от обязательства, поэтому они занимают пропорционально средствам, которыми располагают для уплаты, и покупают лишь по мере того, как продают. Вернемся к только что приведенному примеру. Если курс во Франции упал с 54 до 50, голландец, который в преж­нее время, покупая товар на тысячу экю, платил за него 54 тысячи грошей, не заплатит за него более 50 тысяч грошей, если француз на это согласится. Но французский товар мало-помалу поднимается в цене, и прибыль поделится между фран­цузом и голландцем, ибо если торговец может выиграть, он охотно делится прибылью, и таким образом прибыль будет распределена между французом и голландцем. Точно так же, француз, который, покупая в Голландии товар на 54 тысячи грошей, платил за «его тысячу экю, когда курс был 54, дол­жен был бы дать теперь за прежний товар на четыре пятьде­сят четвертых больше французских экю, но, предвидя угро­жающий ему убыток, он постарается заплатить меньше за голландский товар, н таким образом установится равновесие в убытках между французским и голландским купцами. Госу­дарство мало-помалу восстановит свой баланс, и падение курса не повлечет за собою всех тех бедствий, которых можно было опасаться.

Когда курс стоит ниже альпари, торговец может без ущерба для себя поместить свои капиталы за границей, потому что когда он возьмет их назад, то получит обратно потерян­ное, но государь, посылающий в чужие края только такие деньги, которые никогда не вернутся, всегда теряет.

Когда торговцы производят значительные операции в ка­кой-либо стране, курс в ней неизбежно повышается. Происхо­дит это вследствие многочисленных принятых по отношению к ней обязательств и большого количества покупаемых у нее товаров и векселей, трассируемых для уплаты за эти товары.

Если государь делает в своей стране большой запас денег, эти последние могут быть в действительности редки, но в отно­сительном изобилии, если бы этому государству предстояло произвести платежи чужой стране одновременно за многие то­вары, курс упал бы, хотя денег было бы мало.

Курс всех городов тяготеет к определенному соотношению, что лежит в самой природе вещей. Если курс Ирландии на Англию ниже альпари и курс Англии на Голландию также ниже альпари, курс Ирландии на Голландию будет еще ниже, т. е. будет определяться отношением курса Ирландии на Анг­лию к курсу Англии на Голландию. Надо полагать, что гол­ландец, имея возможность получить свои деньги из Ирландии через посредство Англии, не захочет платить дороже за непо­средственный перевод этих денег. Я говорю, что так должно было бы быть, но в действительности бывает не совсем так. Встречаются всегда такие обстоятельства, которые видоизме­няют эти условия, и разница в прибыли от перевода векселей через тот, а не другой город составляет предмет особого ис­кусства или ловкости банкиров, но на этом мы не будем оста­навливаться.

Когда государство повышает номинальную ценность своей монеты, например 3 ливра, или 1 экю, начинает называть 6 ливрами, или 2 экю, это новое наименование, не прибав­ляя ничего действительного к стоимости экю, не дает при раз­мене по курсу ни одного лишнего гроша: за 2 новых экю можно получить лишь то же количество грошей, которое по­лучали за 1 старый. Если же этого нет, то причина тут не в самом факте новой цены, а в его новизне и внезапности. Курс находится в зависимости от начатых сделок и устанавливается лишь по прошествии известного времени.

Когда государство, вместо того чтобы повышать ценность своей монеты посредством простого законодательного опреде­ления, переливает ее в более легковесную монету, то во время производства этой операции оказывается в наличности 2 сорта монеты: более тяжеловесная — старая и легковесная —• новая монета, а так как первая изъята из обращения и принимается только на монетном дворе, так что платеж по векселям также должен производиться новой монетой, то казалось бы, что курс должен регулироваться новой монетой. Если бы, например, монета во Франции потеряла половину своего веса, то, если старый экю в 3 ливра стоил в Голландии 60 грошей, новый экю не должен был бы стоить более 30. С другой стороны, ка­залось бы, что курс должен регулироваться стоимостью старой монеты, потому что банкир, который, имея деньги, покупает векселя, обязан отнести на монетный двор старую монету для обмена на новую, на которой он теряет. Поэтому установится новый курс — средний между новой и старой монетой. Стои­мость старой монеты, так сказать, падает потому, что в обра­щении есть уже новая монета, а также потому, что банкир не в состоянии строго блюсти свои выгоды: в его интересах выпу­стить скорее из кассы старую монету, чтоб она не оставалась без оборота, тем более, что его понуждает к тому и производ­ство платежей. С другой стороны, стоимость новой монеты, так сказать, повышается потому, что банкир, имея новую монету, получает возможность, как мы это сейчас увидим, с большой для себя выгодой приобретать старую монету. Поэтому курс, как я уже сказал, получится средний между новой и старой монетами. И вот банкиры заинтересованы в том, чтобы старая монета уходила из государства, потому что это дает им такие же выгоды, какие давал бы курс, регулируемый старой моне­той, т. е. они получают много грошей в Голландии, с другой стороны, получая обратно разницу по более низкому курсу, среднему между новой и старой монетами, они получают много экю во Франции.

Предположим, что 3 ливра, или экю, старой монетой стоят по действующему курсу 45 грошей и что, переводя тот же экю в Голландию, мы получим за него 60 грошей, но вексель в 45 грошей даст во Франции экю в 3 ливра, который, если мы перевезем его в старой монете в Голландию, даст опять 60 грошей. Таким образом, при переливке монеты вся старая монета уйдет из государства, и выгоду от этого получат бан­киры.

Чтобы устранить это неудобство, необходимо будет прибег­нуть к новой операции. Государство, предпринимающее пере­ливку монеты, должно будет отправить большое количество старой монеты в страну, регулирующую курс, и, обеспечив себе кредит, заставить курс подняться на высоту, при которой новый экю в 3 ливра стоил бы почти столько же грошей, сколько стоил при вывозе из страны экю в 3 ливра старой мо­нетой. Я говорю почти, потому что при малой прибыли не бу­дет побуждений к вывозу монеты за границу вследствие издержек провоза и риска конфискации.

Очевидно, что в продолжение всей этой операции государ­ство будет страдать от жестокого кризиса. Количество денег в нем уменьшается до крайности, во-первых, потому что при­ходится изъять из обращения большую часть их, во-вторых, потому что придется вывезти часть их за границу, в-третьих, потому что все будут скрывать их, не желая уступить госу­дарю прибыли, которую надеются получить сами. Опасно со­вершать эту операцию медленно, опасно совершать ее и слиш­ком быстро. Если предполагаемые выгоды очень велики, то соответственно возрастут и неудобства от этой операции.

Выше мы видели, что, когда курс бывает ниже стоимости монеты, выгодно вывозить деньги, по той же причине стано­вится выгодным снова ввозить их, когда курс поднимается выше этой стоимости.

Но есть один случай, когда бывает выгодно вывозить мо­нету, хотя бы курс и стоял альпари: это когда ее посылают за границу, чтобы перечеканить или наложить клеймо. С воз­вращением обратно, будет ли она употребляться внутри страны или будут взяты векселя па другие государства, монета принесет прибыль.

Если бы в каком-нибудь государстве образовалась про­мышленная компания с очень большим количеством акций и ей удалось бы за несколько месяцев поднять их цену в 20 или 25 раз против первоначальной покупной цены, если бы то же государство основало банк, билеты которого должны были бы исполнять роль монеты, причем эти билеты имели бы колос­сальную номинальную стоимость соответственно колоссальной номинальной стоимости акций (это система Ло¹²²), — то в силу самой природы вещей эти акции и билеты должны будут уни­чтожиться таким же порядком, каким они возникли. Нельзя внезапно поднять акции в 20 или 25 раз против их первона­чальной стоимости, не дав многим людям возможности при­обрести громадные богатства в бумагах. Всякий будет ста­раться при этом упрочить свое состояние, а так как вексельный курс дает наиболее легкий способ изменить его природу или переместить его по желанию, то и начнется не­прерывное перемещение части этих ценностей в страну, регу­лирующую курс. Но постоянное стремление к переводу в чужие страны понизит курс. Предположим, что во время системы Ло при существовавших тогда пробе и весе серебря­ной монеты обмен по курсу равнялся 40 грошам за экю. После того как бесчисленное количество бумаг стало монетой, начали давать лишь 39 грошей за экю, затем 38, 37 и т. д., пока курс не упал до 8 грошей, и, наконец, всякий обмен по курсу прекратился.

На долю курса выпало в этом случае определить во Фран­ции отношение между серебром и бумагой. Предположим, что по весу и пробе серебряный экю в 3 ливра стоил 40 грошей и что по курсу, выраженному в бумагах, экю в 3 ливра в бу­магах стоил всего 8 грошей, разница была па четыре пятых. Итак, экю в 3 ливра в бумагах стоил на четыре пятых менее, чем экю в 3 ливра серебром.

ГЛАВА   XI Об операциях с монетой у римлян

Как ни произвольны были правительственные мероприятия с монетой во Франции в наше время, при двух сменивших друг друга министерствах, римляне предпринимали в этом отношении еще более произвольные операции не в то время, когда республика разлагалась, и не тогда, когда она находи­лась в состоянии полной анархии, но в пору ее расцвета, когда, покорив города Италии, она оспаривала силой своей мудрости и своего мужества владычество над миром у Карфагена.

Я охотно углублюсь в рассмотрение этого предмета для того, чтобы не приводили как образец то, что не может слу­жить образцом.

В первую пуническую войну ас, который должен был со­держать 12 унций меди, весил всего 2 унции, а во вторую пу­ническую войну— 1. Это уменьшение веса соответствует тому, что мы теперь называем повышением номинальной стоимости монеты. Разве не одно и то же — отнять от экю в 6 ливров половину серебра, чтобы сделать из 1 экю 2, или присвоить ему стоимость 12 ливров?

Итак, римляне поступали лучше, чем мы, так как мы вклю­чили в свои операции и общественное, и частное имущество. Это еще не все: они, как это будет показано ниже, совершали свои операции при более благоприятных условиях, чем мы.

ГЛАВА XII  Обстоятельства, при которых римляне производили свои операции с монетой

В древней Италии было очень мало золота и серебра: в этой стране мало и даже вовсе нет золотых и серебряных рудников. Когда Рим был взят галлами, в нем была найдена всего тысяча фунтов золота, хотя римляне ограбили многие могущественные города и перенесли к себе их богатства. Дол­гое время они употребляли только медную монету, и лишь после заключения мира с Пирром у них оказалось достаточно серебра, чтобы ввести у себя серебряную монету. Они выпу­стили серебряные динарии стоимостью в 10 асов, или 10 фун­тов меди. Следовательно, серебро относилось к меди, как 1 к 960. Римский динарий, равный 10 асам, или 10 фунтам меди, стоил 120 унций меди, и тот же динарий стоил одну вось­мую унции серебра, что и дает отношение 1 к 960.

Установив свое владычество над той частью Италии, кото­рая ближе всего лежит к Греции и Сицилии, Рим мало-по­малу оказался между двумя богатыми народами: греками и карфагенянами. Количество серебра стало увеличиваться, и прежнее его отношение к меди, как 1 к 960, не могло более держаться. Тогда Рим предпринял ряд операций со своей мо­нетой, сущность которых осталась для нас неизвестной. Мы знаем только, что в начале второй пунической войны римский динарий стоил не более 20 унций меди, таким образом, отно­шение серебра к меди было не более чем 1 к 160. Сокращение это было весьма значительно, так как республика выигрывала пять шестых на всей медной монете, но этим было сделано лишь то, чего требовала сама природа вещей, а именно — восстановлено равновесие между металлами, служившими мо­нетой.

Мир, которым закончилась первая пуническая война, сде­лал римлян владыками Сицилии. Вскоре затем они перешли в Сардинию, вступили в сношения с Испанией, и количество серебра в Риме снова увеличилось. Новая операция умень­шила вес серебряного динария с 20 унций на 16, и следствием ее было установление нового отношения серебра к меди — 1 к 128 вместо 1 к 160.

Изучая историю римлян, вы лучше всего постигнете их превосходство, в выборе ими обстоятельств, при которых они творили добро или зло.

ГЛАВА   XIII Операции с монетой во времена императоров

Сущность операций с монетой во время республики своди­лась к уменьшению веса монеты, причем государство поверяло народу свои затруднения и не пыталось вводить его в заблу­ждение. Императоры вступали на путь примесей. Эти государи, доведенные до отчаяния собственной щедростью, были выну­ждены прибегнуть к порче монеты. Это было окольное сред­ство, которое ослабляло зло, хотя, по-видимому, его не затра­гивало. Часть дара втихомолку брали обратно, ни слова не говорилось об уменьшении оплаты или раздач, и тем не менее они оказывались уменьшенными. Можно еще видеть в кол­лекциях медали так называемого накладного металла, в кото­рых медь покрыта лишь одной пластинкой серебра. Об этой монете говорится в одном фрагменте книги LXXVII Диана.

Дидий Юлиан первый начал практиковать уменьшение ценности монеты. Находят, что монета Каракаллы содержала наполовину примесей, а Александра Севера — на две трети, так шло дальше, и при Галлене употреблялась только посере­бренная медь.

ГЛАВА   XIV Почему вексельный курс стеснителен для деспотических государств

Московия хотела бы отказаться от своего деспотизма — и не может. Торговля, чтобы сделаться прочной, требует вексель­ных операций, но вексельные операции находятся в противо­речии со всеми законами этой страны.

В 1745 году царица¹²³ подписала указ об изгнании евреев за то, что они перевели за границу деньги лиц, сосланных в Сибирь, и иностранцев, состоящих на русской службе. Под­данные империи, подобно рабам, не имеют права без специ­ального разрешения ни выехать за границу, ни переслать туда свое имущество. Итак, вексельный курс, дающий возмож­ность переводить деньги из одной страны в другую, противо­речит законам Московии.

Самая торговля противоречит этим законам. Народ там состоит из одних рабов — рабов, прикрепленных к земле, и ра­бов, которые называются духовенством или дворянством на том основании, что они — господа первых. Таким образом, в Московии нет третьего сословия, которое должно состоять из ремесленников и купцов.

ГЛАВА   XV Обычай,   существующий  в   некоторых   государствах   Италии

В некоторых государствах Италии были изданы законы, имевшие целью воспрепятствовать продаже земель поддан­ными этих государств для перевода денег за границу. Эти за­коны могли быть хороши, когда богатства всякого государства были его неотъемлемой собственностью, так что нельзя было без больших затруднений передать их другому государству. Но с тех пор как благодаря употреблению вексельного курса богатства не принадлежат, так сказать, тому или другому государству в отдельности и существует возможность без всяких затруднений переводить их из одного государства в другое, закон, не позволяющий распоряжаться земельной собственностью, тогда как можно распоряжаться своими день­гами, должен быть признан дурным законом. Он дурен, по­тому что дает преимущество движимому имуществу перед землей, потому что отбивает у иностранцев охоту селиться в стране и, наконец, потому что его легко обойти.

ГЛАВА   XVI О  помощи,  которая может быть оказана  государству банкирами

Банкиры существуют для того, чтобы менять деньги ^ш, а не для того, чтобы давать их взаймы. Если государь поль­зуется их услугами лишь в целях дисконта, то, поскольку он делает большие обороты, самая малая прибыль, которую он доставляет банкирам за их переводные векселя, составляет значительную сумму. Если же от него требуют больших при­былей, он может быть уверен, что причина тому заключается в дурной администрации. Когда, напротив, к банкирам обра­щаются за получением авансов, искусство их должно про­явиться в том, чтобы получать возможно большие барыши, не подвергаясь при этом обвинению в ростовщичестве.

ГЛАВА   XVII О государственных долгах

Существовало мнение, что государству выгодно состоять в долгу у самого себя. Предполагалось, что это умножает бо­гатство путем усиления обращения.

Я полагаю, что здесь смешали понятие обращения бумаг, представляющих собой деньги ¹²⁵ или служащих знаком уже реализованных или предстоящих прибылей какой-нибудь тор­говой компании ¹²⁶, с обращением долговых расписок ¹²⁷. Пер­вые два случая для государства очень выгодны, последний — нет, все, чего можно ожидать от долгового обязательства, — это, чтобы оно служило для частных лиц надежным ручатель­ством в уплате национального долга, т. е. доставляло следуе­мые по нему платежи. Но, с другой стороны, из обращения та­ких бумаг проистекают следующие неудобства:

1. Если в руках иностранцев находится много таких дол­говых обязательств, то они ежегодно извлекают из страны зна­чительные суммы в виде процентов.

2. В стране, которая состоит в постоянном долгу, вексель­ный курс должен быть очень низок.

3. Налог, взимаемый для уплаты процентов по долгу, вре­дит промышленности, повышая заработную плату.

4. Прямые доходы государства отнимаются у труда и про­мышленности и передаются людям праздным, другими сло­вами, облегчается труд для тех, кто не трудится, и создаются затруднения для труда тех, кто трудится.

При этом может еще ввести в заблуждение то, что бумаги, представляющие собою национальный долг, суть свидетельство богатства, так как только богатое государство может поддер­живать такие бумаги, не подвергаясь разорению. Если оно не разоряется, следует заключить, что оно располагает другими большими богатствами. На том основании, что есть средства против зла, утверждают, будто нет самого зла, и называют зло добром, потому что средства борьбы со злом сильнее зла.

ГЛАВА  XVIII О погашении государственных долгов

Необходимо соблюдение известной соразмерности между государством как кредитором и государством как должником. Государство может быть кредитором без ограничения, но должником оно может быть только до известного предела, да­лее которого оно утрачивает право быть кредитором.

Если такое государство пользуется еще твердым кредитом, оно может последовать счастливому примеру одного из евро­пейских государств ¹²⁸, а именно: приобрести большое количе­ство наличных денег и предложить своим кредиторам — част­ным лицам возвращение капитала, если они не предпочтут снизить процент. И действительно, когда государство зани­мает, размер процента определяется капиталистами, поэтому если оно предлагает уплатить долг, то оно может само опреде­лить и размер процента.

Но одного уменьшения процента недостаточно, надо, чтобы сберегаемая этим путем сумма пошла на образование фонда погашения для ежегодной уплаты части капитала, — операция тем более счастливая, что выгода от нее возрастает с каж­дым днем ¹²⁹.

Когда кредит государства не вполне прочен, является но­вая побудительная причина для того, чтобы образовать фонд погашения, ибо создание такого фонда скоро возвращает госу­дарству утраченное доверие.

1. Если это государство — республика, т. е. имеет образ правления, который по природе своей допускает мероприятия, рассчитанные на продолжительное время вперед, то капитал фонда погашения может быть незначителен. В монархии раз­мер его должен быть больше.

2. Правила этой операции должны быть такого рода, чтобы тяжесть ее падала на всех граждан государства, так как все они несут тяжесть долга, причем кредиторы государства, внося свою долю, сами себе платят.

3. Есть четыре класса людей, уплачивающих государствен­ные долги: землевладельцы, лица торговых профессий, земле­дельцы и ремесленники и, наконец, лица, живущие на доход с государственной ренты или капиталов. Из этих четырех клас­сов последний в случае нужды, казалось бы, наименее заслу­живает пощады, как класс совершенно бездеятельный в госу­дарстве, которое поддерживается деятельными усилиями трех остальных классов. Но так как нельзя отягощать его более других, не уничтожая этим того чувства общественного дове­рия, без которого не могут обойтись ни государство в целом, ни эти три класса в отдельности, так как утрата обществен­ного доверия известным количеством граждан неизбежно за­ставляет думать, что это доверие утрачено всеми, так как класс заимодавцев наиболее подвергается угрозе каких-либо преобразований со стороны правительства и всегда находится, так сказать, у него на глазах и под рукой, — надо, чтобы госу­дарство оказывало ему особое покровительство и чтобы долж­ник не имел никогда ни малейших преимуществ перед заимо­давцами.

ГЛАВА  XIX О ссуде под проценты

Деньги суть знаки ценностей. Ясно, что тот, кто нуждается в этих знаках, должен их занимать, подобно тому как он это делает со всеми другими вещами, в которых имеет нужду. Раз­ница лишь в том, что все другие вещи могут наниматься и по­купаться, тогда как деньги, составляющие цену вещей, «нани­маются», но не покупаются.

Давать кому-либо свои деньги взаймы без процентов — дело весьма похвальное, очевидно, однако, что такое действие может быть предметом религиозного совета, но отнюдь не гражданского закона.

Для правильного хода торговли необходимо, чтобы деньги имели известную цену и чтобы цена эта была невысока. Если она слишком высока, то торговец, соображая, что ему, пожа­луй, придется заплатить по процентам более, чем он получит барышей, ничего не предпринимает, если же деньги не имеют цены, тогда никто не дает их в ссуду, и торговец опять-таки ничего не предпримет.

Я неправ, говоря, что никто не дает денег в ссуду. Обще­ственные дела не могут оставаться без движения, устанавли­ваются повышенные проценты, но они сопровождаются неуря­дицей, которая была известна во все времена.

Закон Магомета не делает разницы между лихвой и ссу­дой из процента, и ростовщичество растет в магометанских странах пропорционально строгостям запрета. Заимодавец воз­награждает себя этим способом за риск, проистекающий из нарушения закона.

В этих странах Востока большинство людей ни в чем не имеет уверенности. Шансы на получение обратно суммы, от­данной в ссуду, очень невелики, и потому лихвенный процент растет пропорционально угрозе несостоятельности должника.

ГЛАВА  XX О процентах в морской торговле

Чрезвычайно высокие проценты в морской торговле выз­ваны двумя причинами: опасностью морских плаваний, вслед­ствие чего люди решаются одалживать свои деньги лишь в расчете получить гораздо больше, и легкостью, с которой заем­щик может совершать в короткий срок многочисленные крупные торговые операции. Между тем в прочих видах торговли высокие проценты не имеют ни того, ни другого из этих осно­ваний и потому воспрещены законом или же, что гораздо ра­зумнее, ограничены справедливыми размерами.

ГЛАВА   XXI О ссуде по договору и о лихве у римлян

Кроме торговой ссуды существует своеобразная ссуда по гражданскому договору, дающая также процент — простой или лихвенный.

Когда могущество римского народа росло с каждым днем, власти старались угождать ему и предлагали на его утвержде­ние такие законы, которые были ему наиболее приятны. Народ сократил размеры капиталов, уменьшил проценты, вос­претил взимать их, отменил лишение свободы за долги, нако­нец, каждый раз, как тот или другой трибун хотел завоевать себе популярность, поднимался вопрос об уничтожении долго­вых обязательств.

Эти постоянные перемены, осуществлявшиеся то законода­тельным путем, то посредством плебисцитов, привели к тому,

что лихвенные проценты стали в Риме обычным явлением: кредиторы, видевшие в народе одновременно своего должника, законодателя и судью, потеряли всякую веру в договоры. На­род, как утративший доверие должник, не мог достать денег взаймы иначе, как под высокие проценты, тем более что, если законы вступали в силу лишь время от времени, жалобы на­рода не прекращались никогда и постоянно устрашали креди­торов. В результате в Риме были уничтожены все честные спо­собы брать и давать деньги взаймы и водворилось самое ужасное ростовщичество. С ним вели постоянную борьбу, но оно неизменно возрождалось. Зло проистекало от того, что было утрачено чувство меры. Законы, не соблюдающие преде­лов в добре, причиняют людям беспредельное зло. Приходилось платить и за получение денег в ссуду, и за опасность подверг­нуться каре закона.

ГЛАВА XXII Продолжение той же темы

Древние римляне не имели законов, определяющих размер процента. В распрях, возникших по этому поводу между пле­беями и патрициями, и во время самого удаления плебеев на Священную гору, одна сторона ссылалась только на верность данному слову, другая — на срок договора.

Итак, в делах ссуды стороны руководились частными со­глашениями, и я полагаю, что наиболее распространенной нор­мой было 12 процентов в год. Я основываюсь на том, что на древнем языке римлян рост в 6 процентов назывался поло­винным, в 3 процента — четвертным, полным ростом были, сле­довательно, 12 процентов.

На вопрос, каким образом могли установиться столь высо­кие проценты у народа, почти не имевшего торговли, я отвечу, что народ этот, очень часто воевавший только по обязан­ности, без жалования, постоянно нуждался в займах, что, по­скольку эти походы обычно оканчивались удачно, он очень часто мог без затруднений уплачивать свои долги. Это чув­ствуется и в повествовании о возникших по этому поводу рас­прях: в нем не оспаривается алчность заимодавцев, но гово­рится, что жалобщики могли бы заплатить долги, если бы вели более умеренный образ жизни.

В те времена, когда сенат с большой настойчивостью отстаивал высокие проценты, римлян отличали любовь к бед­ности, воздержание и довольство скромным положением. Госу­дарственное устройство было таково, что первые граждане несли все повинности, простой же народ не платил ничего. Ка­ким образом можно было лишить первых права преследовать своих должников и в то же время требовать, чтобы они испол­няли свои обязанности и приходили на помощь настоятельным потребностям республики?

Тацит говорит, что закон двенадцати таблиц установил размер роста в 1 процент в год. Очевидно, он ошибся, приняв за закон двенадцати таблиц другой закон, о котором мы будем говорить ниже. Если законы двенадцати таблиц дей­ствительно определили размер роста, то невозможно понять, почему в возникавших впоследствии спорах между заимодав­цами и должниками никто на него ни разу не сослался? Мы не находим нигде следов этого закона о росте, к тому же достаточно самого общего знакомства с римской историей, чтобы понять, что подобный закон не мог быть делом децем­виров.

Закон Лициния, изданный 85 лет спустя после закона две­надцати таблиц, был одним из тех временных законов, о кото­рых говорилось выше. Он предписывал уменьшение капитала на сумму внесенных уже процентов и уплату его в три срока равными частями.

В 398 году от основания Рима трибуны Дуэлий и Менений провели закон, ограничивший размер роста до 1 процента в год. Это и был тот самый закон, который Тацит смешал с законом двенадцати таблиц,— первый закон, установивший у римлян определенный размер роста. Десять лет спустя этот рост был уменьшен вдвое, а впоследствии отменен совер­шенно — в 413 году от основания Рима, при консулах Кае Марции Рутилии и Квинте Сервилии, если верить сви­детельству некоторых авторов, которыми пользовался Тит Ливии.

С этим законом произошло то же, что и со всеми законами, в которых законодатель впал в крайность, а именно: найдено было средство обходить его. Чтобы его утвердить, исправить и ввести в должные рамки, пришлось издать целый ряд дру­гих законов. В одних случаях оставляли законы, чтобы следо­вать обычаям, в других покидали обычаи, чтобы следовать законам, причем обычаи все-таки легко одерживали верх. Занимая деньги, человек встречает препятствие со стороны того самого закона, который создан для защиты его интересов, противниками этого закона оказываются и тот, кого он защи­щает, и тот, кого он осуждает. Претор Семпроний Азеллио, разрешивший должникам действовать согласно закону, был умерщвлен заимодавцами за то, что осмелился напомнить о неукоснительности в исполнении закона, которого не могли более переносить.

Оставляю город, чтобы бросить взгляд на провинции. Я говорил уже ¹³°, что римские провинции были разорены дес­потическим и жестоким правлением. Но это не все: они были разорены еще и страшным ростовщичеством.

Цицерон говорит, что саламинцы хотели сделать заем в Риме, но не могли по причине закона Габиния. Следует объяснить, что это был за закон.

После того как в Риме были запрещены займы из процен­тов, начались всевозможные измышления с целью обойти закон. Так как союзники и латины не были подчинены граждан­скому законодательству римлян, то стали прибегать к содей­ствию латина или союзника, который давал свое имя и прини­мал на себя роль кредитора. Таким образом, закон достиг только того, что подчинил заимодавцев новой формальности, но народу от этого не стало легче.

Народ начал жаловаться на этот обман, и народный трибун Марк Семпроний по распоряжению сената провел плебисцит, который распространял действие закона, воспрещающего заключение займов из процента между двумя римскими граж­данами, на сделки между римским гражданином и союзником или латином.

В те времена союзниками называли народы собственно Италии до Арно и Рубикона, которые не подлежали управле­нию, установленному для римских провинций.

Тацит говорит, что это не пресекло новых обходов законов о росте. Если нельзя было больше ни брать, ни давать взаймы под личиной союзника, можно было легко заменить его провинциалом, дававшим свое имя для заключения сделки.

Так как займы из процентов между провинциалами и рим­скими гражданами были воспрещены законом Габиния, рим­ские же граждане имели в то время в своих руках деньги всей вселенной, то приходилось соблазнять их обещанием высоких процентов, которые заставляли алчных людей забывать об опасности, грозившей отданной взаймы сумме. К тому же в Риме находились сильные люди, которых боялись сами власти и которые заставляли безмолвствовать закон, они смело давали взаймы и смело требовали очень высоких процентов. Поэтому провинции одна за другой подвергались ограблению со стороны всех, кто только пользовался влиянием в Риме, а так как всякий новый правитель, вступая в управление про­винцией, издавал свой эдикт, в котором определял размер роста по произволу, то и выходило, что корыстолюбие и за­конодательство подавали друг другу руку.

Необходимо, чтобы дела шли своим чередом: государство погибает, если в нем все бездействуют. Были случаи, когда города, сословия, городские общества, частные лица, понуж­даемые крайней необходимостью, занимали хотя бы для того, чтобы исправить опустошения, произведенные армиями, хище­ниями властей, лихоимством должностных лиц и дурными при­вычками, которые укоренялись с каждым днем, ибо никогда еще не было ни столько богатства, ни столько бедности. Сенат, обладавший исполнительной властью, по необходимости, а часто и по попустительству разрешал займы у римских граж­дан и издавал соответствующие сенатусконсульты. Но эти сенатусконсульты были сами опорочены законом и могли послу­жить для народа поводом к требованию новых таблиц ^ш. Все это, усиливая риск потери капитала, еще более увеличило размер роста. Опять повторю: людьми управляет умеренность, а не крайности.

Тот платит меньше, говорит Ульпиан, кто платит позже. Вот принцип, который руководил законодателями после разру­шения римской республики.

КНИГА   ДВАДЦАТЬ   ТРЕТЬЯ О законах в их отношении к численности населения

ГЛАВА   I О людях и животных с точки зрения продолжения рода

Рода Энеева мать, людей и бессмертных услада, О благая Венера!

...Тобою все сущие твари

Жить начинают  и свет, родившися, солнечный видят. Ветры, богиня, бегут перед тобою, с твоим приближеньем Тучи уходят с небес, земля-искусница пышный Стелет цветочный ковер, улыбаются волны морские, И умиренная гладь сияет разлившимся светом. Ибо весеннего дня лишь только откроется облик, И, встрепенувшись от пут, Фавоний живительный дунет, Первыми весть о тебе и твоем появленьи, богиня, Птицы небес подают, пронзенные в сердце тобою. Следом и скот, одичав, по пастбищам носится тучным И через реки плывет, обаяньем твоим упоенный, Страстно стремясь за тобой, куда ты его увлекаешь. И, наконец, по морям, по горам и по бурным потокам, По густолиственным птиц обиталищам, долам зеленым, Всюду внедряя любовь упоительно-сладкую в сердце, Ты возбуждаешь у всех к продолжению рода желанье. Ибо одна ты в руках своих держишь кормило природы, И ничего без тебя на божественный свет не родится, Радости нет без тебя никакой и прелести в мире ¹³².

Самки животных обладают способностью почти постоян­ного размножения, но у человека образ мыслей, характер, страсти, прихоти, капризы, желание сохранить красоту, неудобства беременности и слишком многочисленного семей­ства ставят размножению тысячи помех.

ГЛАВА  II О браке

Естественная обязанность отца кормить своих детей послу­жила поводом к установлению брака, указывающего на лицо, которое должно нести эту обязанность. Народы, о которых го­ворит Помпоний Мела, определяли отцовство лишь на основа­нии сходства.

У цивилизованных народов отцом считается тот, кого в силу брачного обряда законы признают за такового, потому что в нем они находят то лицо, которое ищут.

У животных эти обязанности обыкновенно настолько огра­ничены, что могут быть в достаточной мере выполнены одной матерью, но у человека они несравненно шире: если дети и одарены разумом, то он развивается у них лишь постепенно, поэтому недостаточно их выкормить, ими нужно еще и руко­водить, когда они уже могут жить, они еще не в состоянии управлять собою.

Незаконные связи мало способствуют размножению рода. Личность отца, на котором лежат естественные обязанности прокормления и воспитания детей, остается в таком случае невыясненной, мать же, на которую ложатся эти обязанности, встречает в исполнении их тысячу препятствий, как, напри­мер, стыд, угрызения совести, стеснения, свойственные ее полу, строгость законов, к тому же в большинстве случаев она не имеет и средств для этого.

Женщины, предающиеся открытой проституции, лишены удобств, требуемых для воспитания детей. Заботы по воспита­нию даже несовместимы с их положением, к тому же они на­столько развращены, что не могут пользоваться доверием за­кона.

Из всего этого следует, что общественная нравственность составляет естественное условие размножения человеческого рода.

ГЛАВА   III О положении детей

Самый рассудок говорит нам, что в браке дети получают звание отца, а вне брака могут иметь отношение лишь к ма­тери.

ГЛАВА  IV О семействе

Почти повсеместно принято, чтобы жена вступала в семью мужа. Обратное существует без всяких, впрочем, неудобств на Формозе, где муж становится членом семьи жены.

Закон, устанавливающий семью, как преемственный ряд лиц одного пола, весьма благоприятствует размножению чело­веческого рода. Семья становится как бы собственностью, че­ловек, имеющий детей только того пола, который не обеспечи­вает существования семьи в будущем, бывает всегда недоволен, что у него нет детей другого пола,  который должен ее увековечить.

Фамилии, дающие человеку представление о чем-то, что не должно погибнуть, обладают способностью внушать вся­кому семейству желание продолжить свое существование. Есть народы, у которых имена служат для обозначения семейств, у других ими отличают лишь отдельных лиц, что менее удобно.

ГЛАВА   V О различных разрядах законных жен

Иногда законы и религия устанавливают несколько видов гражданского союза, например, у магометан, у которых разли­чают несколько разрядов жен и дети распознаются по рожде­нию в доме или по гражданским контрактам, или по нахож­дению матери в рабстве, или же по последующему признанию их отцом.

Было бы противно разуму, если бы закон стал признавать позорным в детях то, что одобрял в отце, следовательно, все его дети должны участвовать в наследстве, если для этого нет каких-либо особых препятствий, как, например, в Японии, где наследуют лишь дети от жены, взятой по назначению импера­тора. Последнее делается по политическим соображениям, требующим, чтобы пожалованное императором имущество не подвергалось слишком мелкому дроблению, так как владение им соединено с обязательной службой, подобно тому как у нас в прежнее время владение феодами.

Есть страны, где каждая законная жена пользуется в доме приблизительно таким же почетом, каким у нас — единствен­ная жена, дети от наложниц считаются там принадлежащими первой жене: так установлено в Китае. Сыновнее почтение, церемониал строгого траура оказывают здесь не естественной матери, а матери, назначенной законом.

Посредством такой фикции устраняется представление о незаконнорожденных детях, но, где этой фикции нет, там закон, признающий законными детей от наложницы, должен быть, очевидно, законом насильственным, потому что он нала­гает позорное клеймо на большую часть народа.

Точно так же в этих странах не может быть речи и о де­тях, рожденных в прелюбодейной связи, изоляция женщин, их затворничество, евнухи и замки так затрудняют подобные отношения, что закон считает их невозможными. Послед­ствием  их было бы уничтожение одним и тем же мечом и ма­тери, и ребенка.

ГЛАВА   VI О незаконнорожденных детях при разных образах правления

Итак, незаконнорожденных детей не знают там, где дозво­лено многоженство, но это понятие существует в таких стра­нах, в которых закон разрешает иметь только одну жену. В этих странах приходилось клеймить позором незаконное сожительство, а следовательно, и рожденных в нем детей.

В республиках, где необходимо блюсти чистоту нравов, не­законнорожденных детей еще более презирают, чем в монар­хиях.

Законы в Риме были к ним, быть может, слишком суровы, но так как древние учреждения делали брак необходимым для всех граждан, а, с другой стороны, брачные узы облегча­лись разрешением репудиации или развода, то только чрезмер­ное развращение нравов могло побуждать к незаконному сожительству.

Следует еще заметить, что так как в демократиях звание гражданина, соединенное там с правами верховной власти, пользовалось большим уважением, то при этой форме правле­ния часто издавались законы о незаконнорожденных детях, имевшее отношение не столько к существу предмета и до­стоинству брака, сколько к частным свойствам республикан­ских учреждений. Так, народ иногда принимал незаконнорож­денных в число граждан с целью увеличить свои силы против влиятельной знати. Так, в Афинах он, напротив, исключал незаконнорожденных из числа граждан, чтобы увеличить при­читающуюся на гражданина долю из присланного египетским царем хлеба. Наконец, Аристотель говорит нам, что во мно­гих городах, когда чувствовался недостаток в гражданах, незаконнорожденные допускались к наследованию и устраня­лись от наследования, когда граждан было достаточно,

ГЛАВА  VII О согласии родителей на брак

Требование согласия родителей основано на их власти, т, е. на их праве собственности. Кроме того, оно основано на их любви и разуме, а также на неразумии детей, невежествен­ных по причине их молодости и легко поддающихся опьяне­нию страстей.

В малых республиках или при тех особенных учреждениях, о которых мы говорили, возможны законы, предоставляющие должностным лицам наблюдение за браками детей граждан, т. е. дающие им право, которым природа наделила отцов. Любовь к общественному благу может быть там не слабее, а даже сильнее всех других чувств. Поэтому Платон требовал, чтобы браки устраивались властями, правители Лакедемона, действительно, вмешивались в заключение брачных союзов.

Но при обыкновенном строе право устраивать браки детей принадлежит отцам, они проявляют большее благоразумие, чем какое бы то ни было учреждение. Природа внушает роди­телям желание обеспечить своим детям наследников — жела­ние, которое у самих детей проявляется в гораздо более сла­бой степени. В различных поколениях отцы видят свое соб­ственное постепенное восхождение к будущему. Но что прои­зошло бы, если бы насилие и алчность захотели похитить эту власть у отцов? Послушаем, что говорит Томас Гаж о пове­дении испанцев в Америке:

«Для увеличения числа плательщиков податей было прика­зано, чтобы все индейцы, достигшие пятнадцати лет, вступили в брак, был даже установлен возраст брачущихся—14-лет­ний  для мужчин и 13-летний для девушек. При этом ссыла­лись на правило, гласящее, что «злонравие восполняет воз­раст»». Автор видел одну из таких переписей: это было, гово­рит он, нечто позорное. Таким образом, в житейском деле, ко­торое более всякого другого нуждается в свободе, индейцы остаются еще рабами.

ГЛАВА   VIII Продолжение той же темы

В Англии девушки часто злоупотребляют законами, вы­ходя замуж по собственному выбору, не посоветовавшись с ро­дителями. Мне кажется, что в Англии этот обычай может быть терпим более, чем в какой-либо другой стране, потому что английские законы не знают монастырского безбрачия, и девушки, не предвидя в будущем иного состояния, кроме брачного, не могут от него воздерживаться. Во Франции же существует учреждение монашества, и потому девушки всегда могут избрать безбрачие, поэтому и закон, связывающий их родительским согласием, может считаться в этом случае более уместным. С этой точки зрения наименее разумными следует признать обычаи Италии и Испании: монашество в них утвер­ждено законом, и в то же время допускается брак помимо родительского согласия.

ГЛАВА   IX О девушках

Девушки, которым только брак открывает путь к удоволь­ствиям и свободе, ум которых не дерзает мыслить, а сердце чувствовать, глаза не смеют видеть, а уши слышать,— де­вушки, которые являются в общество только для того, чтобы показать, как они глупы, которые осуждены на бесконечный вздор и стеснительные правила, не обнаруживают отвращения к браку. Не их, а молодых людей приходится поощрять к нему.

ГЛАВА  X Что побуждает людей к браку

Всюду, где только есть место для спокойного существова­ния двух человеческих существ, заключается брак. Людей рас­полагает к тому сама природа, если только ей не препятствуют трудности в добывании средств существования.

Вновь нарождающиеся народы размножаются и быстро растут, жизнь в безбрачии составляет для них большое неудобство, тогда как многодетность их не страшит. Обратное происходит в народе, уже сформировавшемся.

ГЛАВА XI О суровости правительств

У людей, которые решительно ничего не имеют, как, на­пример, у нищих, бывает много детей, потому что они нахо­дятся в положении народов нарождающихся: отцу ничего не стоит научить детей своему ремеслу, более того, они, едва ро­дившись, сами становятся уже орудием этого ремесла. Люди эти в стране богатой или суеверной плодятся потому, что не несут никаких общественных обязанностей и только отяго­щают общество.

Но люди, которые бедны, потому что находятся под управ­лением сурового правительства, которые смотрят на свои поля не как на средство к пропитанию, а как на предлог к притес­нению со стороны властей,— эти люди, говорю я, производят мало детей. У них не хватает пищи даже для самих себя, могут ли они думать о том, чтобы разделить ее с другими? Они не могут иметь попечения о самих себе во время болезни: как же они станут воспитывать существа, которые находятся в состоянии постоянной болезни, именуемой детством?

Только способность легко говорить в соединении с неспо­собностью думать могла привести к заключению, что чем бед­нее подданные, тем многочисленнее их семейства и чем обре­менительнее налоги, тем легче они уплачиваются. Вот два софизма, которые всегда губили монархии и в конце концов погубят их. Суровость правления может достигнуть того, что станет истреблять естественные чувства людей другими есте­ственными же чувствами. Разве американские женщины не делали себе искусственно выкидышей, чтобы только их дети не имели столь жестоких господ?

ГЛАВА  XII  О количестве детей мужского и женского пола в разных странах

Я уже сказал, что в Европе рождается больше мальчиков, чем девочек. Замечено, что в Японии девочек рождается не­много больше, чем мальчиков. При прочих равных условиях в Японии будет больше способных к деторождению женщин, чем в Европе, а следовательно, и больше жителей.

В «Донесениях» Томаса Гажа говорится, что в Бантаме на одного мальчика приходится десять девочек. Эта несоразмер­ность, вследствие которой количество семей в Бантаме оказы­вается в пять с половиною раз меньше, чем в других странах, слишком велика. Конечно, семьи в Бантаме могут быть много­численнее, но немногие люди настолько состоятельны, чтобы содержать столь большие семьи,

ГЛАВА XIII О портовых городах

В портовых городах, где мужское население подвергается бесчисленным опасностям и уходит жить и умирать в отдален­ные страны, мужчин меньше, чем женщин, детей же больше, чем где бы то ни было. Причина тому — легкость добывания средств к жизни, Возможно также, что жирные части рыбы в большом количестве содержат вещество, необходимое для деторождения. В таком случае это может быть одна из при­чин чрезвычайной многочисленности населения в Японии и Китае, где люди питаются почти одной рыбой. Если это так, то монастырские правила, обязывающие к употреблению только рыбной пищи, находятся в противоречии с намерением

законодателей.

ГЛАВА  XIV  О произведениях земли, требующих большего или меньшего количества населения

Страны, где преобладают пастбища, бывают слабо насе­лены, потому что они дают занятие лишь небольшому количе­ству людей, пахотные земли требуют большего числа работни­ков и еще несравненно большего — виноградники.

В Англии часто слышались жалобы на то, что увеличение пастбищ ведет к сокращению населения, Во Франции же за­мечено, что множество виноградников составляет одну из глав­ных причин многочисленности ее населения.

Страны, где каменноугольные копи дают топливо, имеют то преимущество, что, не нуждаясь в лесе, могут обрабатывать все свои земли.

В областях, где произрастает рис, необходимы большие ра­боты для правильного распределения влаги, а следовательно, нужно и много рабочих рук. Но это еще не все: для пропита­ния одной семьи там требуется меньший участок земли, чем в странах, производящих другие зерновые культуры. Наконец, поскольку работы производятся там не животными, а людьми, пространства земли, идущие в других странах под кормовые для животных, служат непосредственно для производства нищи для человека, и земледелие становится как бы одной колоссальной мануфактурой.

ГЛАВА XV О количестве населения по отношению к ремеслам

При аграрных законах и равномерном распределении зе­мель страна может иметь очень плотное население, хотя бы ремесла и были в ней очень слабо развиты, потому что каж­дый гражданин получает от обработки своей земли все то, что необходимо для его пропитания. Так было в некоторых древ­них республиках.

Но в современных государствах земли распределены нерав­номерно, они производят более, чем могут потребить те, кто их обрабатывает. Если в такой стране пренебрегают ремес­лами и остаются при одном земледелии, она не может иметь густого населения. Тех, которые работают сами или застав­ляют работать других, ничто не будет побуждать работать в следующем году, если в текущем у них остался избыток продуктов. Продукты эти не будут потребляться праздными людьми, потому что праздным людям будет не на что поку­пать их. Необходимо поэтому развитие ремесел, чтобы про­дукты земледелия потреблялись не только земледельцами, но и ремесленниками. Короче, необходимо, чтобы в этих государ­ствах многие земледельцы производили больше, чем нужно для их пропитания, а для этого в свою очередь необходимо развить в них потребность излишка, а эта потребность про­буждается с развитием ремесла.

Машины, предназначающиеся для облегчения промышлен­ного труда, не всегда бывают полезны. Если какое-нибудь изделие продается по умеренной цене, выгодной как для по­купщика, так и для работника, то машина, которая упростит его производство, а следовательно, сократит число рабочих, будет иметь пагубное действие. Если бы водяные мельницы не находились во всеобщем употреблении, я не считал бы их столь полезными, как это обыкновенно полагают, так как они оставили бесчисленное множество рук без работы, отняли у многих людей воду и лишили плодородия многие земли.

ГЛАВА   XVI Об отношении законодателя к размножению рода

Характер постановлений, регулирующих число граждан, во многом зависит от обстоятельств. Есть страны, где природа сделала для этой цели все, ничего не оставив на долю зако­нодателя. Нет надобности поощрять законодательным путем к размножению там, где самый климат обеспечивает достаточ­ное количество населения. Иногда климат более благоприят­ствует размножению, чем почва, в таком случае количество жителей быстро растет, а голод истребляет их. Таково положе­ние в Китае, где отец продает своих дочерей и забрасывает младенцев. Те же причины производят в Тонкине те же по­следствия, и для их объяснения нет надобности, подобно араб­ским путешественникам, о которых говорит Ренадо, обра­щаться к учению о переселении душ.

По тем же побуждениям на острове Формозе религия не дозволяет женщине иметь детей ранее 35-летнего возраста. Женщине, забеременевшей ранее этого возраста, жрица мнет живот, пока не произойдет выкидыш.

ГЛАВА XVII О Греции и численности ее населения

Некоторые из греческих республик отличались своеобраз­ным устройством: у них покоренные народы были обязаны по­ставлять гражданам продовольствие, так, лакедемонян кор­мили илоты, критян — периэки, фессалийцев — пенесты. Коли­чество свободных людей не должно было превышать извест­ной цифры, чтобы рабы могли прокормить их. Мы говорим теперь, что следует ограничить число регулярных войск. Лаке­демон же весь был одной армией, которую содержали земле­дельцы. Необходимо было ограничить численность этой армии, иначе свободные люди, пользовавшиеся всеми общественными преимуществами, размножились бы настолько, что земле­дельцы оказались бы не в состоянии их прокормить.

Поэтому греческие политические деятели обращали особое внимание на способы урегулирования числа граждан. Платон определяет их число в 5 040 человек и требует, чтобы размно­жение населения, смотря по надобности, задерживалось или поощрялось посредством почестей, угрозы позора, увещаний старцев. Он хочет даже, чтобы государство определяло число браков с целью нормирования количества населения, дабы не обременять республики.

Если законы страны, говорит Аристотель, воспрещают за­брасывать детей, то, чтобы ограничить их число, необходимо заранее определить, сколько каждый может их произвести. Если же их оказывается больше, чем то определено законом, он советует производить искусственные выкидыши, пока заро­дыш не одарен еще способностью жизни.

Аристотель же свидетельствует о гнусном средстве, к ко­торому прибегали критяне для предотвращения слишком боль­шого числа детей, но чувство стыдливости не позволяет мне о нем говорить.

В некоторых местах, говорит еще Аристотель, закон при­знает гражданами иностранцев, незаконнорожденных и людей, у которых только мать была гражданкой, но закон этот отме­няется, как только численность населения оказывается достаточной. Дикари Канады обыкновенно сжигают своих пленников, но если у них оказываются незанятые хижины, они дают их пленникам и считают их принадлежащими к своему народу.

По подсчетам Петти ¹³³, в Англии человек стоит столько же, за сколько его можно продать в Алжире. Это может быть верно только для Англии, но есть страны, где человек ничего не стоит, а есть и такие, где он стоит еще менее чем ничего.

ГЛАВА   XVIII О состоянии народов до римлян

Италия, Сицилия, Малая Азия, Испания, Галлия, Герма­ния почти так же, как Греция, изобиловали малыми народами и кишели жителями, следовательно, в этих странах не было никакой надобности в законах, поощряющих рост народонасе­ления.

ГЛАВА  XIX О том, как обезлюдел мир

Все эти мелкие республики поглощались одной большой, и мир мало-помалу обезлюдел. Чтобы убедиться в этом, до­статочно сравнить, чем были Италия и Греция до и после римских завоеваний.

«Меня спросят,— говорит Тит Ливии,— где вольски могли найти достаточное количество воинов для ведения войны, после того как они уже столько раз терпели поражения. Надо думать, что несметное множество народа обитало некогда в этих странах, которые теперь были бы пустыней без тех немногих воинов и римских рабов, которые в них еще живут».

«Оракулы умолкли,— говорит Плутарх,— потому что разо­рены те места, где раздавался их голос, едва ли найдется те­перь в Греции и три тысячи воинов».

«Я не стану описывать,— говорит Страбон,— Эпир и окрестные места, потому что они совсем запустели. Безлюдье в них началось уже давно и растет с каждым днем, так что римские солдаты размещаются в покинутых домах». Причину этому он находит у Полибия, который говорит, что Павел Эмилий после одержанной им победы уничтожил в Эпире 70 городов и вывел оттуда 15 тысяч рабов.

ГЛАВА   XX  О том, что обстоятельства заставили римлян издать законы, имеющие целью увеличение населения

Уничтожив все народы, римляне уничтожили и самих себя. Находясь в постоянном действии и напряжении, постоянно кого-нибудь притесняя, они как бы изнашивались подобно тому, как изнашивается оружие от постоянного употребления. Я не стану говорить здесь об их заботах по приобретению «новых граждан по мере того, как они утрачивали прежних» о созданных ими союзах, о предоставлении гражданских прав жителям провинций и о неисчерпаемом питомнике граждан, который они нашли в своих рабах. Я буду говорить о том, что они сделали для пополнения убыли не в гражданах, а в лю­дях, и так как этот народ умел лучше, чем какой бы то ни было другой, приводить свои законы в согласие со своими намерениями, то будет во всяком случае не бесполезно рас­смотреть, что именно они сделали в этом направлении.

ГЛАВА  XXI О законах римлян  для увеличения численности населения

Древние римские законы настойчиво побуждали граждан ко вступлению в брак. Сенат и народ часто издавали соответ­ствующие постановления, как о том свидетельствует Август в своей речи, приводимой Дионом.

Дионисий Галикарнасский считает невероятным, чтобы после гибели 305 членов рода Фабиев, истребленных жителями Вей, в живых из всего рода остался только один ребенок, потому что древний закон, предписывавший, чтобы всякий гражданин был женат и воспитывал всех своих детей, нахо­дился еще в полной силе.

Независимо от законов за браками наблюдали цензоры, которые, если того требовали интересы республики, побуждали граждан ко вступлению в брак под угрозой стыда и нака­зания.

Начавшаяся затем порча нравов много способствовала тому, что граждане мало-помалу прониклись отвращением к браку, который не дает ничего, кроме забот, людям, утра­тившим способность наслаждаться невинными радостями. Та­ков смысл увещания, с которым обратился цензор Метелл Нумидик к народу: «Если бы возможно было обойтись совсем без жен, мы избавились бы от этого зла, но так как установ­лено природой, что нельзя ни счастливо жить с ними, ни обой­тись без них, то следует более иметь в виду сохранение на­шего рода, чем преходящие радости».

Падение нравов устранило цензуру, созданную для борьбы с порчей нравов, она оказалась бессильной, после того как зло стало всеобщим.

Гражданские войны, триумвираты, проскрипции ослабили Рим более всякой войны. Граждан оставалось мало, да и те большей частью были неженаты. Чтобы устранить это послед­нее зло, Цезарь и Август восстановили цензуру и захотели сами сделаться цензорами. Ими изданы различные постанов­ления. Цезарь назначил награды тем, кто имел много детей, запретил женщинам моложе 45 лет, не имевшим ни мужа ни детей, носить драгоценности и употреблять носилки — пре­восходный способ борьбы с безбрачием при помощи тщесла­вия. Законы Августа были еще требовательнее: он наложил новые наказания на холостяков и увеличил награды женатым и тем, кто имел детей. Тацит называет эти законы Юлиевыми, по-видимому, они образовались из сочетания древних постанов­лений, изданных сенатом, народом и цензорами.

Закон Августа встретил при своем применении множество препятствий, и 34 года спустя после его издания римские всадники стали просить об его отмене. Август приказал по­ставить на одну сторону всех женатых, на другую — холостых. Последние оказались в большинстве, что очень удивило и сму­тило граждан. Тогда Август с суровостью древних цензоров произнес следующую речь:

«В то время как болезни и войны похищают у нас множе­ство граждан, что же будет с Римом, если никто более не за­хочет вступать в брак? Не дома, портики и площади состав­ляют город, его составляют люди. Они не выйдут из-под  земли, как в басне, чтобы взять на себя попечение о ваших делах. Вы остаетесь холостыми вовсе не для того, чтобы жить в одиночестве, ибо каждый из вас имеет любовниц: вы ищите лишь покоя в вашем распутстве. Не сошлетесь ли вы, напри­мер, на дев-весталок? Но тогда за нарушение целомудрия вас следовало бы подвергать одинаковому с ними наказанию. Последуют ли все вашему примеру или никто не станет подра­жать вам,— и в том и в другом случае вы останетесь одина­ково дурными гражданами. Моя единственная цель — долго­вечность республики. Я увеличил наказания тем, которые ока­зали неповиновение, что же касается наград, то не думаю, чтобы добродетель когда-нибудь получала большие. Тысячи людей готовы рисковать жизнью ради меньших наград, а вас и эти награды не могут заставить взять жену и кормить детей».

Он издал закон, который по имени его самого получил название Юлия и двух консулов — Папия и Поппея, зани­мавших эту должность в то время. Повсеместно распростра­нившееся зло проявилось даже при их избрании. Дион гово­рит, что оба были неженаты и не имели детей.

Закон Августа был собственно законодательным кодексом и систематическим сборником всех законоположений по этому предмету. Законы Юлия были в нем переработаны и усилены. Эти законы так дальновидны и охватывают такой широкий круг вопросов, что составляют прекраснейшую страницу рим­ского гражданского уложения.

Законы эти содержали много статей, из которых из­вестны 35. Но избирая кратчайший путь к моему предмету, я начну со статьи, которую Авл Геллий называет седьмой и которая касается почестей и наград, предоставляемых этим законом.

Римляне, которые были большей частью выходцами из ла­тинских городов — прежних лакедемонских колоний и даже отчасти заимствовали у этих городов свои законы, питали, подобно лакедемонянам, то почтение к старости, которое предо­ставляет ей все почести и все права старшинства. Когда в республике стал ощущаться недостаток в гражданах, преи­мущества, ранее принадлежавшие старости, были переданы браку и определенному числу детей в семье. Одни из этих преимуществ предоставлялись браку независимо от детей, которые могли от него произойти, это называлось правом мужей. Другие преимущества были присвоены лицам, имевшим двоих детей, наибольшие — если детей было не менее трех. Не сле­дует смешивать эти три случая: были преимущества, которыми неизменно пользовались все женатые люди, как, например, особые места в театре, другими же они пользовались лишь в том случае, если их не оспаривали лица, имевшие детей или имевшие больше детей, чем они.

Преимущества эти были весьма обширны. Людям жена­тым, имевшим наибольшее число детей, всегда оказывалось предпочтение как при соискании почестей, так и при пользо­вании ими. Консул, имевший большое число детей, первый принимал знаки своего достоинства и имел преимущество в выборе провинций. Сенатор с наибольшим числом детей вносился первым в список сенаторов и первый высказывал в сенате свое мнение. Дети давали возможность занимать го­сударственные должности ранее общеустановленного срока — каждый ребенок давал один год преимущества по службе. Кто имел в Риме трех детей, тот избавлялся от всех личных повин­ностей. Свободнорожденные матери троих детей и вольноотпу­щенницы, имевшие не менее четырех детей, избавлялись от той постоянной опеки, в которой их держали древние рим­ские законы.

Наряду с наградами полагались и наказания. Холостые не могли наследовать по завещанию постороннего лица, лица, которые хотя и были женаты, но не имели детей, получали по такому завещанию только половину. Римляне, говорит Плутарх, вступали в брак для того, чтобы наследовать,   а   не для того, чтобы иметь наследников.

Права супругов завещать друг другу свое имущество были ограничены законом. Супруги могли передавать друг другу все свое имущество, если имели от своего брака детей, если детей не было, супружество давало право на одну десятую долю наследства, если же супруги имели детей от другого брака, то могли завещать друг другу столько десятых долей своего имущества, сколько было таких детей.

Муж, оставивший жену не по делам республики, а по иным причинам, не мог после нее наследовать.

В случае смерти одного из супругов закон давал оставше­муся в живых два года срока для вступления в новый брак, в случае развода — полтора года. Если родители мешали де­тям вступать в брак или не давали дочерям приданого, то власти принуждали их к этому.

Помолвка не допускалась в тех случаях, когда заключение брака откладывалось более чем на два года, а так как нельзя было жениться на девушке моложе 12 лет, то нельзя было и обручиться с нею прежде, чем она достигала десятилетнего возраста. Этот закон был направлен против того, чтобы граж­дане пользовались преимуществами женатых людей под пред­логом обручения.

Человеку в 60 лет воспрещалось брать жену пятидесяти лет. Предоставляя женатым большие преимущества, закон вос­прещал бесполезные браки. По той же причине сенатским определением Кальвизия был объявлен неравным брак между женщиной старше 50 и мужчиной моложе 60 лет, так что жен­щина 50 лет, выходя замуж, всегда подвергалась взысканиям, налагаемым законом. Тиберий еще усугубил суровость закона Папия, запретив мужчине в 60 лет вступать в брак с женщи­ной моложе 50, так что человек 60 лет не мог ни в каком слу­чае жениться, не подвергаясь взысканию. Но Клавдий отменил все постановления Тиберия по этому предмету.

Константин издал закон, который распространил ограни­чения, предусмотренные законом Папия, не только на сенато­ров, но и на лиц, занимавших в государстве высокие долж­ности, не говоря о людях более скромного положения. После этого ограничение браков касалось только тех свободнорож­денных, на которых указывал закон Константина. Юстиниан отменил и этот закон Константина, разрешив вступление в брак всем лицам без различия. Это положило начало той пе­чальной свободе, которой мы пользуемся доныне.

Понятно, что наказания за воспрещенные законом браки были те же, что и за невступление в брак, браки эти не да­вали никаких гражданских выгод, и закон о приданом после смерти жены терял для мужа свою силу.

После того как Август объявил собственностью казны полученные по закону и по завещанию наследства всех тех, кого законы объявили неправоспособными в этом отношении, законы эти получили более фискальный, чем политический и гражданский характер. Отвращение к налагаемым ими стес­нениям, которые и без того уже почитались крайне обремени­тельными, еще усилилось от угрозы постоянных притязаний со стороны алчной казны. В результате при Тиберии пришлось ограничить действие этих законов, Нерон уменьшил размер вознаграждения доносчикам, Траян остановил их грабитель­ства, Север видоизменил эти законы, а юристы считали их тягостными и в своих решениях уклонялись от точного их соблюдения.

К тому же императоры ослабляли значение этих законов дарованием преимуществ, соединенных с правом мужей и лиц, имеющих двоих и троих детей. Они пошли еще дальше, когда стали освобождать граждан от налагаемых этими законами взысканий, хотя в делах общественной пользы согласно обще­принятым правилам отнюдь не следовало бы допускать таких изъятий.

Здравый смысл потребовал распространения прав детей на весталок, которых религия обязывала вечно оставаться дев­ственницами. Право мужей было даровано солдатам, потому что они не имели возможности жениться. Согласно обы­чаю императоры освобождались от стеснений, налагаемых некоторыми гражданскими законами. Так, Август был избав­лен от исполнения закона, ограничивающего право отпуска на волю рабов, и закона, ограничивающего завещательные права.

Все это были лишь частные случаи, но впоследствии изъя­тия раздавались так неумеренно, что общее правило стало исключением.

Философские секты внесли в империю тот дух отчуждения от общественных дел, который не мог бы так сильно распро­страниться во времена республики, когда все были поглощены военными занятиями или мирными ремеслами. Отсюда идея совершенствования, сопутствующая всему, что только влечет к созерцательной жизни, отсюда удаление от семейных забот и стеснений. Христианская религия, явившаяся на смену фи­лософии, как бы упрочила понятия, которые философия только подготовила.

Христианство сообщило свой характер и юриспруденции, ибо между светской и духовной властью всегда существует известная связь. Чтобы убедиться в этом, достаточно взгля­нуть на кодекс Феодосия, который представляет собой не что иное, как свод указов христианских императоров.

Один из панегиристов Константина говорит этому импера­тору: «Единственною целью твоих законов было наказание по­роков и исправление нравов. Ты уничтожил коварство старых законов, которые, казалось, стремились только к тому, чтобы уловлять в свои сети простодушных».

Перемены, произведенные Константином, несомненно, имели  в основании или идею распространения христианства или заключающуюся в нем идею совершенствования. Первая из этих идей породила законы, предоставившие епископам столь широкую власть, что законы эти послужили основанием для церковной юрисдикции, отсюда возникли законы, ослабившие родительскую власть тем, что лишили отцов права собствен­ности на имущество их детей. В интересах распространения новой религии потребовалось ограничить чрезмерную зависи­мость детей, которые всегда более склонны отвергать установ­ленные понятия и усваивать новые.

К законам, имевшим в виду христианское совершенствова­ние, прежде всего следует отнести отмену наказаний, установ­ленных законом Папия как для холостых, так и для тех, кото­рые, будучи женаты, не имели детей.

«Установляли эти законы, — говорит один церковный исто­рик, — так, как будто размножение человеческого рода зави­сит от нас, не думали о том, что количество людей растет и уменьшается по воле провидения».

Принципы религии всегда оказывали чрезвычайное влияние на размножение человеческого рода: в одних случаях они ему благоприятствовали, как, например, у евреев, магометан, геб­ров, китайцев, в других — препятствовали ему, как то было, например, у римлян, принявших христианство.

Всюду непрестанно проповедовалось воздержание — высо­чайшая добродетель, потому что по природе своей она должна соблюдаться лишь весьма немногими.

Константин не коснулся законов о десятой части, которые увеличивали право одного из супругов дарить часть своего имущества другому пропорционально числу их детей. Феодо­сии младший отменил и эти законы.

Юстиниан объявил действительными все браки, запрещен­ные законами Папия. Эти законы требовали, чтобы вдовцы женились снова, Юстиниан предоставил преимущества тем из них, которые оставались неженатыми.

По древним законам никто не мог быть лишен естествен­ного права вступать в брак и иметь детей, поэтому, если кто-нибудь получал наследство при условии не вступать в брак или патрон брал со своего вольноотпущенника клятву, что он не женится и не будет иметь детей, папиев закон признавал недействительными и это условие, и эту клятву. Следова­тельно, существующая у нас оговорка: при условии сохране­ния вдовства, противоречит древнему праву и ведет свое на­чало от императорских постановлений, возникших на основе представления о совершенстве.

Хотя не было издано специального закона, который содер­жал бы в себе прямую отмену преимуществ и почестей, предо­ставленных римлянами-язычниками браку и многодетности, там, где оказывали преимущество безбрачию, не могло воз­даваться почестей браку. И если удалось в результате отмены штрафов лишить откупщиков значительных выгод, то уничто­жить награды было, конечно, еще легче.

Те же духовные соображения, которые побудили разрешить безбрачие, скоро сделали самое безбрачие необходимостью. Избави бог, чтобы я стал говорить здесь против безбрачия, установленного религией. Но кто может молчать при виде без­брачия, созданного распущенностью,— безбрачия, в котором оба пола, развращаемые даже вполне естественными чувствами, избегают союза, который должен сделать их лучшими, чтобы пребывать в ином союзе, который делает их все более худшими.

Самой природой установлено, что, чем более мы сокращаем число браков из тех, которые могли бы состояться, тем более развращаем те, которые уже существуют, чем меньше людей женатых, тем меньше верности в браках. Подобным образом можно сказать, чем больше воров, тем больше воровства.

ГЛАВА  ХХII  О выбрасывании детей

У древних римлян имелись тщательно разработанные пра­вила относительно выбрасывания детей. «Ромул, — говорит Дионисий Галикарнасский,— вменил всем гражданам в обязанность воспитывать всех сыновей и старших дочерей. Если дети были безобразны или уродливы, он позволял выбрасы­вать их, показав предварительно пятерым из ближайших со­седей».

Ромул не позволял убивать ни одного ребенка моложе трех лет, этим он примирял закон, предоставлявший отцам право жизни и смерти над детьми, с законом, запрещавшим выбра­сывать их.

У того же Дионисия Галикарнасского мы находим, что за­кон, обязывавший граждан вступать в брак и воспитывать всех своих детей, был в силе в 277 году от основания Рима, из этого видно, что закон Ромула, дозволявший выбрасывать младших дочерей, был в то время уже ограничен обычаем.

Мы не знаем, какого рода постановления относительно вы­брасывания детей были приняты законами двенадцати таблиц в 301 году от основания Рима, до нас дошло только одно место из Цицерона, где он говорит, что учреждение народных трибу­нов было задушено тотчас же вслед за своим рождением подобно тому, как душили уродливых детей по законам две­надцати таблиц. Следовательно, тех детей, которые не были уродами, оставляли в живых и закон двенадцати таблиц ни­чего не изменил в прежних постановлениях.

«Германцы, — говорит Тацит, — не выбрасывают своих де­тей, у них добрые нравы имеют более силы, чем в других стра­нах добрые законы». Следовательно, у римлян были законы, направленные против этого обычая, но их не соблюдали. Мы не находим ни одного римского закона, который разрешал бы выбрасывать детей. Это было, без сомнения, злоупотребление, практиковавшееся в последние времена Рима, когда роскошь уничтожила благосостояние, когда поступившее в раздел бо­гатство стало называться бедностью, когда отец считал поте­рянным то, что давал своему семейству, и противопоставлял свою семью своей собственности.

ГЛАВА XXIII О состоянии мира после падения Рима

ГЛАВА XXIV Изменение численности населения  Европы

В том состоянии, в каком находилась Европа, трудно было рассчитывать на ее восстановление, в особенности после того, как при Карле Великом она была объединена в одну обшир­ную империю. Но вследствие особенностей правления того времени империя эта распалась на бесчисленное множество мелких самостоятельных владений, а так как каждый прави­тель жил в своей деревне или своем городе и все его величие, богатство, могущество, мало того, самая его безопасность находились в прямой зависимости от числа жителей, то он и прилагал все старания, чтобы его маленькая страна достигла процветания. Это удалось настолько, что, несмотря на всю беспорядочность управления, на недостаток опыта в делах торговли, приобретенного лишь позднее, на беспрестанные войны и споры, население в большинстве европейских стран было многочисленнее, чем в настоящее время.

Недостаток времени не позволяет мне углубиться в под­робное исследование данного вопроса, сошлюсь только на бес­численные армии крестоносцев, отличавшиеся самым разно­родным составом. Пуфендорф говорит, что при Карле IX во Франции было 20 миллионов жителей.

Это уменьшение населения было результатом непрестан­ного объединения мелких государств. В прежние времена каж­дая деревня во Франции была столицей, теперь же столица только одна. Каждая часть государства была центром власти, теперь же все тяготеют к центру, этот центр и есть, так ска­зать, само государство.

ГЛАВА  XXV          Продолжение той же темы

Несомненно, в Европе за последние два столетия значи­тельно развилось мореплавание, это, с одной стороны, дало ей новых жителей, но с другой — отняло у нее часть ее населения. Голландия каждый год посылает в Индию много ма­тросов, из них возвращается на родину только две трети — остальные погибают или остаются в Индии. Приблизительно то же происходит со всеми другими народами, занимающи­мися морской торговлей.

Не следует смотреть на Европу как на отдельное государ­ство, которое одно только занимается мореплаванием. Такое государство (увеличило бы свое население, потому что сосед­ние народы стали бы посещать его, чтобы принять участие в его мореплавании, и матросы стали бы стекаться к нему со всех сторон. Но Европа, отделенная от остального света рели­гией, обширными морями и пустынями, не может пополнять своего населения этим путем.

ГЛАВА   XXVI Выводы

Из всего сказанного следует вывод, что Европа и теперь еще нуждается в законах, благоприятствующих размножению населения, и если греческие политики постоянно жаловались на слишком большое число граждан, обременяющее респуб­лику, то теперешние политики толкуют лишь о том, как бы увеличить их число.

ГЛАВА   XXVII О законе, изданном во Франции для увеличения численности населения

Людовик XIV назначил пенсии лицам, имеющим 10 чело­век детей, и более значительные пенсии — за 12 человек де­тей. Но вопрос был вовсе не в том, чтобы поощрять исклю­чительные явления природы, для того чтобы вызвать общее стремление к продолжению рода, необходимо было, по при­меру римлян, установить общие награды или общие наказания.

ГЛАВА  XXVIII Как можно восстановить численность народонаселения

 Если государство обезлюдело от таких временных обстоя­тельств, как война, эпидемия или голод, то против этого есть еще средства. Оставшиеся в живых могли сохранить трудоспо­собность и изобретательность и в своем стремлении загладить следы бедствия могут сделаться еще более искусными работ­никами в силу самого несчастья, их постигшего. Но зло оказывается почти неизлечимым, если убыль в населении проявляется, как застарелый недуг, вследствие какого-нибудь внутреннего порока или дурного правления. В этом случае люди гибнут от незаметной и привычной болезни. Рожденные в ни­щете и слабости, под гнетом правительственных насилий и предрассудков, они гибнут, сами часто не сознавая причин своей гибели. Страны, доведенные до упадка деспотизмом или чрезмерными преимуществами духовенства над мирянами, служат тому двумя лучшими примерами.

Бесполезно для восстановления такого государства ждать помощи от детей, которые могут родиться, время для этого прошло: население, окруженное пустыней, лишено энергии и изобретательности. На пространстве, достаточном для про­кормления целого народа, с трудом прокармливается одна семья. Простой народ не может пользоваться даже тем, что создает его нищету, т. е. пустырями, которыми покрыты эти страны. Духовенство, государь, города, вельможи и некоторые из знатнейших граждан постепенно сделались собственниками всей земли. Правда, она невозделана: погибшие семейства оставили им ее как пастбище, тогда как работник не имеет ничего.

В этом положении следует осуществить на всем простран­стве страны то, что римляне сделали в одной части своего государства, и поступить при недостатке населения так же, как те поступали при его изобилии, т. е. наделить землей все семейства, у которых. ничего нет, и дать им возможность ее возделывать и засевать. Надел этот должен производиться по мере того, как будут являться желающие, чтобы ни одной ми­нуты не пропадало для работы.

ГЛАВА   XXIX О богадельнях

Бедность проистекает не oт того, что человек ничего не имеет, а от того, что он не работает. Кто не имеет никакого имущества, но работает, пользуется таким же достатком, как и тот, кто получает сто экю дохода, не работая. Кто ничего не имеет, но владеет каким-нибудь ремеслом, тот не беднее собственника десяти арпанов земли, которую он должен обра­батывать, чтобы жить. Ремесленник, который обучил своих детей своему ремеслу, оставил им в наследство имущество, воз­росшее пропорционально числу детей. Нельзя сказать того же о человеке, который, имея как средство к жизни десять арпа­нов земли, разделил их между своими детьми¹.

В торговых странах, где многие ничего не имеют, кроме своего ремесла, государство часто оказывается вынужденным

брать на себя попечение о престарелых, больных и сиротах. Благоустроенное государство черпает для этого средства из самой промышленности: одним оно дает работу, на которую они способны, других оно учит работать, что уже есть работа.

Милостыня, подаваемая от времени до времени нищему, отнюдь не исчерпывает обязанностей со стороны государства: на нем лежит долг обеспечить всех граждан верными сред­ствами к жизни: пищей, приличной одеждой, таким образом жизни, который не вредит их здоровью.

Когда Аурунгзеба спросили, почему он не строит богаделен, он ответил: «Я сделаю мою империю настолько богатой, что она не будет нуждаться в богадельнях». Ему следовало бы сказать: «Я начну с того, что сделаю мою империю богатой и построю богадельни».

Богатство государства предполагает развитую промышлен­ность. Невозможно, чтобы среди многочисленных отраслей промышленности не было таких, которые не находились бы в плохом положении и в которых рабочие, следовательно, не испытывали бы состояния временной нужды.

В этом случае государство должно оказать быструю по­мощь, чтобы облегчить страдания народа и предотвратить воз­мущение с его стороны. В таких-то обстоятельствах и по­требны богадельни или другие подобные им учреждения, которые могли бы предупредить это бедствие.

Но когда беден народ в целом, то бедность отдельных людей является результатом общего бедствия, она, так ска­зать, и составляет это общее бедствие. Богадельни всего мира не в состоянии уничтожить эту бедность, напротив, леность, к которой они приучают, лишь увеличивает общую бедность, а следовательно, и частную.

Генрих VIII, желая преобразовать английскую церковь, разогнал монахов, которые, будучи сами ленивы, поддержи­вали леность и в других: благодаря соблюдаемому ими госте­приимству бесчисленное множество праздных людей, дворян и горожан проводило жизнь в скитаниях из одного монастыря в другой. Он уничтожил также и богадельни, где простой на­род находил средства к существованию, подобно тому как дворяне находили их в монастырях. После этого преобразова­ния в Англии водворился дух торговли и промышленности.

В Риме благодаря богадельням все пользуются доволь­ством, за исключением тех, кто работает, тех, кто занимается промышленностью или ремеслом, тех, кто имеет земли, тех, кто ведет торговлю.

Я уже сказал, что богатые народы нуждаются в богадель­нях, потому, что их богатству угрожают бесчисленные случай­ности, но и здесь, очевидно, временная помощь несравненно лучше постоянных учреждений, так как зло носит временный характер, то и помощь должна быть такою же и притом при­менимой к различным случаям.