КНИГА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ГЛАВА   ПЕРВАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ Римское законодательство о наследстве

Настоящая тема затрагивает учреждения глубокой древ­ности, и, чтобы проникнуть в суть дела, да будет мне дозво­лено обратиться к первым римским законам за сведениями, которых, сколько мне известно, до сих пор в них не примечали.

Известно, что Ромул разделил земли своего маленького го­сударства между его гражданами. Мне кажется, что. это обстоятельство и послужило основанием для римских законов о наследстве.

Закон раздела земель требовал, чтобы собственность одного рода не переходила в другой род. В связи с этим закон уста­новил только две линии наследников, дети и вес нисходящие потомки, которые жили под властью отца ц которых называли «своими наследниками», а за неимением их, ближайшие род­ственники по мужской линии, которых называли «агнатами».

Отсюда следовало также, что родственники по женской ли­нии, которых называли «когнатами», не должны были насле­довать, ибо они перенесли бы имущество в другой род. Соот­ветствующий закон действительно существовал.

Отсюда следовало еще, что ни дети не должны были на­следовать матери, ни мать детям, так как и это повело бы к переходу имущества из одного рода в другой. Поэтому-то мы не находим такого закона среди законов двенадцати таб­лиц, они допускали к наследованию только агнатов, а сын и мать не были между собою агнатами.

Но пол наследника, был ли он «свой наследник» или за неи­мением такового ближайший агнат, в расчет не принимался: так как родственники со стороны матери не наследовали, то хотя бы наследница и вышла замуж, имущество ее возвраща­лось в тот род, из которого вышло. Вот почему законы две­надцати таблиц не различают наследников по их полу.

Из этого происходило, что, хотя внуки от сына и наследо­вали деду, внуки от дочери ему не наследовали. Чтобы устра­нить переход имущества в чужой род, агнатам оказывалось предпочтение перед когнатами, так что наследовала после отца дочь, а не ее дети,

Итак, у первых римлян женщины наследовали, если это было согласно с законом о разделе земель, и не наследовали в случаях противоречия с этим законом.

Таковы были законы о наследстве у первых римлян. Так как законы эти находились в естественной зависимости от го­сударственного устройства и вели свое происхождение от раз­дела земель, то, очевидно, они были не иноземного происхож­дения и не принадлежали к числу законов, принесенных из греческих городов римскими уполномоченными.

Дионисий Галикарнасский говорит, что Сервий Туллий восстановил законы Ромула и Нумы о разделе земель, которые были отменены, и издал новые, чтобы придать больше силы древним законам. Таким образом, не подлежит сомнению, что законы о наследстве, происшедшие от этого раздела земель, были делом трех названных законодателей.

Так как порядок наследования был установлен в связи с политическим законом, гражданин не должен был нарушать его проявлением своей частной воли. Это значит, что в первые времена Рима не должно было быть дозволено распоряжение имуществом посредством завещания. Было бы, однако, жестоко лишать человека возможности делать благодеяния в послед­ние минуты жизни, поэтому найден был способ к примирению в этом отношении закона с волей частного лица: дозволено было располагать своим имуществом с разрешения народного собрания, причем всякое завещание приобретало, так сказать, значение акта законодательной власти.

Законы двенадцати таблиц дозволяли завещателю изби­рать своим наследником любого гражданина. Причина, почему римские законы так сильно ограничивали число наследующих не по завещанию, заключалась в законе о разделе земель, а причина, почему они так расширили права завещателя, состояла в том, что так как отец имел право продать своих детей, то, казалось, он еще с большим основанием мог лишать их своего имущества. Последствия, значит, были различны, потому что вытекали из разных принципов. Таков дух римских законов в этом случае.

Древние законы в Афинах не дозволяли гражданам состав­лять завещания. Солоц разрешил завещания только без­детным гражданам. Римские же законодатели, проникнутые идеей родительской власти, дозволили передачу имущества по завещанию даже в ущерб детям. Надо признаться, что древ­ние афинские законы были последовательнее римских. Неогра­ниченное разрешение завещаний у римлян мало-помалу унич­тожило политическое установление раздела земель. Оно более, чем какие-либо другие причины, произвело роковое различие между бедностью и богатством. Многие участки соединились в одних руках, некоторые из граждан имели слишком много, у бесчисленного множества других не было ничего. Поэтому народ, постоянно лишаемый своих участков, то и дело требо­вал передела земель. Он требовал его >и тогда, когда умерен­ность, бережливость и бедность были отличительными чер­тами римлян, и тогда, когда роскошь была доведена до край­ности.

Так как завещание было по сути дела законом, который принимался народным собранием, то граждане, находившиеся на войне, тем самым были лишены способности завещать. На­род предоставил воинам право делать завещательные распо­ряжения в присутствии нескольких их товарищей, как бы перед самим народным собранием.

Большие народные собрания происходили только 2 раза в год, к тому же с увеличением населения увеличилось и ко­личество дел. Поэтому сочли уместным дозволить всем граж­данам делать свои завещания в присутствии нескольких со­вершеннолетних римских граждан, которые представляли народное собрание. Приглашалось пять граждан, перед кото­рыми наследник «покупал» у завещателя его семей­ство, т. е. наследство. Другой гражданин держал весы для взвешивания уплачиваемого металла, так как римляне тогда не имели еще монеты.

Можно предположить, что эти пять граждан представляли пять классов народа и что при этом не считали шестого класса, состоявшего из людей, у которых не было собствен­ности.

Нельзя согласиться с Юстинианом, что эти продажи были мнимые, они сделались мнимыми, но вначале не были такими. Большая часть законов, которыми впоследствии определялись правила составления завещания, носит следы своего происхо­ждения от действительной продажи. Доказательства можно найти во «Фрагментах» Ульпиана. Глухие, немые, расточители не могли делать завещаний, глухие—потому что не могли слышать слов покупщика наследства, немые — потому что не могли произнести формулы назначения, расточители — потому что всякое управление делами было им воспрещено и они не могли продавать своего наследства. Я не упоминаю о других примерах.

Совершаемые в народном собрании завещания были ско­рее актами государственного, чем гражданского права, ско­рее актами публичного права, чем частного. Отсюда выте­кало, что отец не мог позволить сыну, состоящему под его властью, сделать завещание.

У большинства народов завещания не подлежат большим формальностям, чем обыкновенные договоры, потому что и те,

и другие суть не что иное, как выражение воли совершающего акт, и одинаково относятся к частному праву. Но у римлян завещания вытекали из публичного права и потому были обставлены большими формальностями, чем другие юридиче­ские акты. Это сохранилось доныне в тех французских про­винциях, где действует римское право.

Так как завещания, как я уже сказал, были народными законами, они должны были иметь силу приказания и требо­вали выражений, называемых прямыми и повелительными. Отсюда произошло правило, что отказывать и передавать свое наследство можно только в выражениях повелительных. По­этому, если в известных случаях допускались субституция или распоряжение о переходе наследства от одного лица к третьему, то никогда не допускался фидеикомис, т. е. нельзя было поручить кому-либо в форме просьбы передать третьему лицу все наследство или часть его.

Когда отец не назначал сына наследником и не лишал его наследства, завещание теряло свою силу. Но оно считалось действительным в тех случаях, когда отец не лишал наслед­ства и не назначал своей наследницей дочь. Я понимаю, по­чему так происходило. Когда отец не назначал сына своим наследником и не лишал наследства его, он причинял этим ущерб своему внуку, который по закону должен был наследо­вать после своего отца. Но, не назначая своей наследницей дочь и не лишая ее наследства, он не причинял никакого ущерба детям дочери, которые не могли наследовать по закону после своей матери, так как они не были ни своими наследниками, ни агнатами.

Законы первых римлян о наследствах, следовавшие един­ственно духу закона о разделе земель, недостаточно ограни­чили богатство женщин и тем самым оставили открытой дверь для роскоши, которая всегда неразрывно связана с их богат­ством. Это зло начали сознавать в период между второй и третьей пуническими войнами. Тогда был издан закон Воко-ния. Ввиду того, что закон этот был вызван весьма важными причинами, что до нас дошло мало относящихся к нему па­мятников и что до сих пор о нем говорилось весьма смутно, я постараюсь его разъяснить.

Цицерон сохранил нам один отрывок этого закона, в кото­ром запрещается назначать женщину наследницей, все равно, будет она замужем или нет.

Эпитоме Тита Ливия, в котором говорится об этом законе, сообщает нам не более, чем Цицерон. Судя по тому, что АО Цицерон и святой Августин, можно заключить, что это запрещение распространялось на дочь и даже на единствен­ную дочь.

Катон старший употребил все свое влияние, чтобы добиться принятия этого закона. Авл Геллий приводит отры­вок из речи, произнесенной им по этому поводу Не допуская женщин к наследованию, он хотел устранить причины ро­скоши, подобно тому как, взяв на себя защиту закона Оппия, он хотел остановить самую роскошь.

В институциях Юстиниана и Теофила упоминается одна глава из закона Вокония, ограничивавшая право делать заве­щания. Всякий, кто прочтет этих авторов, придет к заключе­нию, что названная глава имела целью избежать такого уменьшения наследства вследствие завещательных распоряже­ний, которое могло бы заставить наследника вовсе отка­заться от принятия наследства. Но не в этом заключалась сущность закона Вокония. Мы уже видели, что целью его было воспрепятствовать получению женщинами какого бы то ни было наследства. Именно таков смысл той главы этого за­кона, которая ограничивает завещательные права. Если бы разрешалось неограниченно распоряжаться имуществом по за­вещанию, то женщины могли бы получать в форме отказов то, чего не могли приобретать как наследство.

Закон Вокония имел целью предупредить слишком боль­шое скопление богатств в руках женщин. Таким образом, жен­щин следовало лишать крупных наследств, а не таких, кото­рых было недостаточно для роскошного образа жизни. Закон определял известную сумму для выдачи женщинам, которых он лишал наследства. Цицерон, который сообщает нам этот факт, ничего не говорит о размерах этой суммы, Дион гово­рит, что она составляла 100 тысяч сестерций.

Закон Вокония имел целью подчинить известным правилам богатство, а не бедность, поэтому мы и находим у Цицерона, что его постановления касались только тех граждан, которые были внесены в списки ценза.

Это обстоятельство послужило предлогом к обходу закона. Известно, что римляне были большие формалисты, и мы уже говорили, что республике свойственно держаться буквы за­кона. Находились отцы, которые не записывались в ценз, чтобы только сохранить за собою возможность передачи на­следства дочери, а преторы не считали закон Вокония нару­шенным, если не нарушалась его буква.

Некто по имени Аний Азел назначил свою единственную дочь своей наследницей. Он мог это сделать, говорит Цицерон, закон Вокония не служил тому препятствием, потому что Аний Азел не был внесен в ценз. Веррес, будучи претором, ли­шил дочь Азела наследства, и Цицерон настаивает на том, что Веррес был подкуплен, потому что иначе он не нарушил бы порядка, которому следовали другие преторы.

Какие же это были граждане, которые не попадали в ценз, охватывавший всех граждан? Согласно установлению Сервия Туллия, приводимому Дионисием Галикарнасским, всякого гражданина, не записавшегося в ценз, следовало обращать и рабство. Сам Цицерон говорит, что такой человек терял сво­боду. Зонара говорит то же самое. По-видимому, существовала разница между невнесением в ценз по смыслу закона Вокония и невнесением в ценз по смыслу закона Сервия Туллия. Гра­ждане, не записавшиеся в первые пять классов, в которых они распределялись соответственно размеру имущества, считались вне ценза по закону Вокония. Те же, которые не были вне­сены ни в один из шести классов или не были отнесены цензо­рами к числу так называемых aerarii, были вне ценза по за­кону Сервия Туллия.

Сила природы такова, что отцы, только чтобы обойти за­кон Вокония, соглашались на позорное зачисление в шестой класс вместе с пролетариями и теми, которые несли подуш­ную подать, соглашались, быть может, даже поступить в це-ритские списки.

Мы уже сказали, что римское законодательство не допу­скало фидеикомисов. Надежда избежать закона Вокония ввела в употребление фидеикомисы. При этом имущество передава­лось по завещанию человеку, которого закон признавал спо­собным наследовать, с просьбой передать наследство третьему лицу, не имевшему законных прав на наследование. Действия этого нового способа распоряжаться своим имуществом были весьма различны. Находились люди, которые передавали на­следство, и в этом отношении замечателен поступок Секста Педуцея. Он получил по завещанию огромное наследство, и кроме него не было на свете человека, который знал бы, что оно завещано для передачи, но он отправился к вдове заве­щателя и отдал ей все имущество ее мужа.

 Другие сохраняли наследство за собой, как поступил П. Секстилий Руф, этот пример приобрел известность благо­даря Цицерону, сославшемуся на него в своих спорах с эпи­курейцами. «В годы моей молодости, — говорит он, — Сексти­лий обратился ко мне с просьбой сопровождать его к его друзьям, чтобы посоветоваться с ними, следует ли ему передать наследство Квинта Фадия Галла его дочери Фадии. Он созвал много молодых людей и несколько очень важных особ, и ни один из них не считал, что он должен дать Фадии более того, чем ей следовало по закону Вокония. Таким образом, Сексти­лий получил большое наследство, из которого ему не доста­лось бы ни одной сестерции, если бы он предпочел то, что было справедливо и благородно, тому, что было выгодно. Я могу поверить, — добавляет Цицерон, — что вы отдали бы наследство, я даже могу поверить, что его отдал бы сам Эпи­кур, но вы поступили бы против ваших правил». Здесь я хочу сделать несколько замечаний.

Таково уж бедственное состояние человека, что законода­тель бывает вынужден издавать законы, которые идут вразрез с естественными человеческими чувствами. Таков был и за­кон Вокония. Дело в том, что постановления законодателей предназначаются более для общества, чем для гражданина, и более для гражданина, чем для человека. Названный закон приносил в жертву и гражданина, и человека и имел в виду только одно государство. Человек просит своего друга пере­дать наследство его дочери. Закон пренебрегает естествен­ными чувствами завещателя, он пренебрегает и чувством по­чтения дочери к отцу, -он не принимает во внимание и ужас­ного положения человека, которому поручена передача наслед­ства. Передавая его, он становится дурным гражданином, удерживая его — бесчестным человеком. Только люди с доб­рыми нравами думали о том, чтобы обойти закон, только чест­ным людям можно было поручить обойти его, потому что для этого надо было одержать победу над алчностью и сластолю­бием — победу, которая под силу одним честным людям. Быть может, было бы слишком строго считать их на этом основа­нии дурными гражданами. Можно даже предположить, что законодатель в значительной мере достиг бы своей цели, если бы его закон был такого свойства, что только честным людям приходилось бы обходить его.

В то время, когда был создан закон Вокония, нравы сохра­няли еще следы древней чистоты. Иногда общественное созна­ние склоняли в пользу закона и требовали присяги в его испол­нении, так что честность вступала, так сказать, в борьбу с чест­ностью. Впоследствии, однако, развращение нравов достигло того, что фидеикомисы, вероятно, еще с большим трудом дости­гали своей цели — уклонения от предписаний закона, чем са­мый закон — своей цели, т. е. соблюдения своих предписаний. Междоусобия погубили бесчисленное множество граждан. Рим при Августе почти опустел, приходилось его снова засе­лять. Были изданы законы Папия, в которых были исполь­зованы все средства, чтобы поощрить гражданина вступать в брак и иметь детей. Одним из главных средств было увели­чение надежды на получение наследства для тех, которые по­виновались этому закону, и уменьшение этой надежды для тех, которые отказывались следовать ему. Если закон Вокония объявлял женщин неспособными к наследованию, Папиев за­кон в известных случаях снимал с них это запрещение.

Женщины, особенно те, которые имели детей, снова полу­чили возможность наследовать  по  завещанию   своих   мужей.

Если у них были дети, они могли наследовать по завещанию посторонних лиц. Все это нарушало постановления закона Вокония, замечательно, однако, что полностью от духа этого закона не отказались. Например, закон Папия разрешал муж­чине, имевшему ребенка, наследовать по завещанию посторон­него лица все его имущество. Но женщине он предоставлял то же преимущество только в том случае, если она имела троих детей.

Надо заметить, что закон Папия предоставил женщинам, имеющим троих детей, право наследования только по завеща­ниям посторонних лиц, что же касается наследования после родственников, то он оставил в полной силе древние законы и закон Вокония. Но этот порядок не удержался.

Рим, доведенный до гибели скоплением в нем богатств всех народов, мало-помалу утратил прежние нравы, уж не было больше и речи об обуздании роскоши женщин. Авл Ге-ллий, живший при Адриане, говорит, что в. его время закон Вокония был почти уничтожен: богатство римских граждан сделало его излишним. Из сентенций Павла, жившего при Нигере, и из фрагментов Ульпиана, современника Александра Севера, мы узнаем также, что сестры со стороны отца могли уже наследовать и что только для более отдаленных родствен­ников существовали еще запрещения закона Вокония.

Древние законы Рима начали казаться суровыми. Пре­торы следовали лишь указаниям справедливости, умеренности и благоразумия.

Мы видели, что по древним римским законам матери не имели права наследовать после детей. Закон Вокония послу­жил новым основанием к устранению их от этого наследова­ния. Но император Клавдий предоставил матери право насле­довать после детей, как бы в виде утешения в понесенной утрате. Сенатское постановление Тертулиана, состоявшееся при Адриане, предоставило это право свободнорожденным женщинам, если они имели троих детей, и вольноотпущенным, если они имели их не менее четырех. Ясно, что это сенатское постановление было лишь расширением закона Папия, кото­рый на таком же условии предоставил женщинам право на­следования по завещанию посторонних лиц. Наконец, Юсти­ниан дал им право наследования независимо от числа детей. Те же самые причины, которые привели к ограничению закона, служившего для женщины препятствием к наследова­нию, мало-помалу уничтожили и закон, стеснявший наследо­вание для родственников по женской линии. Между тем эти законы вполне отвечали духу хорошей республики, в которой следует наблюдать, чтобы женщина не пользовалась с целью роскоши ни богатствами, которые имеет, ни расчетом на богатства, которые может получить. Наоборот, так как роскошь в монархиях делает брак обременительным и соединенным с большими расходами, необходимо привлекать к нему богат­ством, которое женщина может принести, и надеждою на бо­гатства, которые она может впоследствии доставить. Поэтому, после того как в Риме утвердилась монархия, весь порядок наследования изменился. Преторы стали признавать наследни­ками родственников жены, если не было родственников со сто­роны мужа, тогда как по старым законам родственники жены никогда не наследовали. Сенатское определение Орфития раз­решило детям наследование после матери, а императоры Ва-лентиниан, Феодосии и Аркадий разрешили внукам со сто­роны дочери наследовать после деда. Наконец, император Юстиниан уничтожил последние следы древнего права насле­дования. Он установил три разряда наследников—-нисходя­щий, восходящий и боковой — без всякого различия между мужчиной и женщиной, между родственниками по мужской и женской линии и отменил все различия, которые по этому предмету еще существовали. Он думал, что следует самой при­роде, уклоняясь от всего того, что он называл путаницей древ­ней юриспруденции.