Рабство, собственно говоря, есть установление права, дающего такую власть одному человеку над другим, что первый становится безусловным господином над имуществом и жизнью последнего. Оно дурно по самой своей природе; от него нет пользы ни рабу, ни господину: первому - потому, что он ничего не может делать по внушению добродетели, второму - потому, что он усваивает всевозможные дурные привычки, незаметно привыкает пренебрегать всеми нравственными добродетелями, становится гордым, нетерпеливым, суровым, гневным, сладострастным, жестоким.
В деспотических странах, где уже существует политическое рабство, гражданское рабство более сносно. Там каждый доволен уже тем, что может жить и питаться, поэтому положение раба там не тягостнее, чем положение подданного.
Но в монархическом правлении, когда безусловно необходимо воздерживаться от подавления и унижения природы человека, не должно быть рабов. В демократии, где все люди равны, и в аристократии, где законы должны употреблять все усилия, чтобы сделать их равными, насколько допускает природа этого правления, рабство противно устройству государства и служит только для того, чтобы доставлять гражданам могущество и роскошь, которыми они отнюдь не должны пользоваться,
Трудно поверить, что рабство обязано своим происхождением чувству сострадания и что оно было установлено по следующим трем причинам.
Международное право сделало пленников рабами для того, чтобы их перестали убивать. Римское гражданское право дозволило должникам продавать себя в рабство во избежание жестокого обращения с ними их кредиторов. Естественное право признало справедливым, чтобы дети раба, которых отец не в состоянии прокормить, были такими же рабами, как и он сам.
Эти доводы юристов нисколько не убедительны. 1) Неверно утверждение, что на войне дозволяется убивать только в случаях крайней необходимости; раз человек сделал другого своим рабом, нельзя уже сказать, что он был поставлен в необходимость убить его, так как ведь он его и не убил. Единственное право, которое война может дать в отношении пленников, - это право поставить их в такое положение, чтобы они не имели возможности вредить. Убийства, хладнокровно совершаемые солдатами не в пылу сражения, отвергаются всеми народами мира.
2) Неправда, будто свободный человек может себя продать. Продажа предполагает уплату, но так как купленный раб вместе со всем своим имуществом становится собственностью своего господина, то выходит, что господин ничего не дает, а раб ничего не получает. Скажут: рабу дозволяется иметь благоприобретенное имущество; однако он не может ни продать это имущество, ни передать его по наследству. Если недозволительно убивать себя, потому что самоубийца отнимает себя у отечества, то столь же недозволительно и продавать себя. Свобода каждого гражданина есть часть общей свободы, а в народном государстве - даже часть верховной власти. Продавать свое гражданство - это такая нелепость, на которую не решится ни один человек. Если свобода имеет ценность для того, кто ее покупает, то она бесценна для того, кто ее продает. Гражданский закон, дозволивший людям произвести раздел имуществ, не мог включить в разряд имуществ и часть тех самых людей, которые должны были производить этот раздел. Гражданский закон, лишающий силы договоры, которые заключают в себе какой-нибудь ущерб лицу, не может не лишить силы соглашение, заключающее в себе самый чудовищный из всех ущербов.
Третья причина касается рождения. Она исчезает вместе с двумя предыдущими, ибо если человек не имел права продать самого себя, то тем менее был он вправе продать своего еще не рожденного сына. Если нельзя обращать в рабство военнопленного, то еще менее допустимо обращать в рабство его детей.
Смертная казнь преступника имеет свое оправдание в том, что закон, который его карает, был создан для его же пользы. Например, убийца пользовался защитой осудившего его закона, последний ежеминутно охранял его жизнь, и потому он не может протестовать против него. Но другое дело раб: закон рабства никогда не мог быть ему полезен, во всех случаях этот закон был против него и никогда не был за него, что противно основному принципу всех обществ.
Скажут, что закон рабства мог быть полезен рабу тем, что господин давал ему пропитание. В таком случае рабство следовало бы ограничить лицами, неспособными добывать себе средства к жизни. Но таких рабов никто не желает иметь. Что же касается детей, то природа, давшая матери молоко, обеспечила этим пропитание младенцу; вся же остальная часть их детства так близка к тому возрасту, в котором они способны приносить наибольшую пользу, что нельзя сказать, будто человек, который кормил детей для того, чтобы стать их господином, дал им что-нибудь.
Наконец, рабство столь же противно гражданскому праву, как и естественному праву. Какой закон мог бы удержать от бегства раба, который стоит вне общества и на которого поэтому не распространяются никакие гражданские законы? Он может быть удержан только по семейственному праву, т. е. по закону его господина.
С не меньшим правом я мог бы сказать, что право рабства проистекает из презрения, которое один народ питает к другому вследствие разницы в их обычаях.
Лопец де Гомара говорит, что «испанцы нашли близ порта св. Марфы корзины, наполненные съестными припасами жителей; там были морские раки, улитки, стрекозы и саранча. Победители вменили это побежденным в преступление». Автор признает, что существование такого обычая, а также то, что американцы курили табак и не подстригали бороду на испанский манер, было сочтено достаточным юридическим основанием для того, чтобы испанцы обращали в рабство американцев.
Знание смягчает людей; разум ведет их к человечности, и одни только предрассудки удаляют их от всего этого.
С не меньшим правом я мог бы сказать, что религия дает тем, кто ее исповедует, право обращать в рабство тех, кто ее не исповедует, для того чтобы ее легче было распространять.
В этом-то мнении разрушители Америки и находили поддержку своим преступлениям. На этой-то мысли они и основали право, в силу которого обратили в рабство столько народов; ибо эти разбойники, которые непременно хотели быть одновременно и разбойниками, и христианами, были очень религиозны.
Людовик XIII долго не решался на издание закона, обращавшего в рабство негров его колоний; но, когда его убедили, что это самое верное средство обратить их в истинную веру, он согласился.
Если бы мне пришлось защищать право, в силу которого мы сделали негров рабами, то я сказал бы следующее.
Народы Европы, истребив народы Америки, были вынуждены обращать в рабство народы Африки, чтобы заставить их расчищать обширные земли Америки.
Сахар был бы слишком дорог, если бы растение, из которого он получается, не возделывалось рабами.
Люди, о которых идет речь, черны от головы до пят, и нос у них до такой степени приплюснут, что жалеть их почти невозможно.
Нельзя себе, представить, чтобы бог - существо очень мудрое - вложил душу, и при том хорошую, в совсем черное тело.
Мысль, что сущность человека заключается в цвете его кожи, так естественна, что народы Азии, кастрирующие чернокожих с целью пополнить число своих евнухов, прибегают тем самым к наиболее наглядному средству, чтобы лишить негров сходства с нами,
О важности цвета кожи можно судить по цвету волос, которому египтяне - лучшие философы в мире - придавали такое огромное значение, что предавали смерти всех рыжеволосых, которые попадались им в руки.
Что негры лишены здравого смысла, доказывается тем, что они предпочитают ожерелья из стеклышек золоту, которое в таком великом почете у народов просвещенных.
Невозможно допустить, чтобы эти существа были людьми, потому что если бы мы их причислили к людям, то пришлось бы усомниться в том, принадлежим ли. мы сами к числу христиан.
Недальновидные умы слишком преувеличивают несправедливость, причиняемую африканцам; ведь если бы она была действительно так велика, то неужели ни одному из государей Европы, которые заключают между собою столько бесполезных соглашений, не пришло бы в голову заключить одно общее соглашение во имя милосердия и сострадания?
Но пора обратиться к разысканию истинного источника рабства. Оно должно быть основано на природе вещей; посмотрим, не найдутся ли обстоятельства, объясняющие его происхождение.
Во всех деспотических государствах люди продают себя с большой легкостью: политическое рабство в известном смысле уничтожило гражданскую свободу.
Перри говорит, что московиты очень легко продают себя. И я знаю почему: потому, что их свобода ничего не стоит.
В Ассаме все стараются продать себя. Некоторые из главных сановников имеют не менее тысячи рабов, которые состоят из главных торговцев, имеющих под собой также немало рабов, в свою очередь тоже владеющих рабами. Их передают по наследству и заставляют торговать. В этих государствах свободные люди, слишком бессильные перед правительством, домогаются стать рабами тех, кто имеет тираническую власть над правительством.
Вот истинная и разумная причина происхождения существующего в некоторых странах умеренного рабства, которое и должно быть умеренным, потому что оно основано на свободном выборе, который делает человек, ради собственной пользы отыскивающий себе господина, и является, таким образом, следствием взаимного соглашения обеих сторон.
Вот другой источник происхождения рабства, причем именно того жестокого рабства, которое мы видим у людей.
Есть страны, жаркий климат которых настолько истощает тело и до того обессиливает дух, что люди исполняют там всякую трудную обязанность только из страха наказания. В таких странах рабство менее противно разуму; и так как там господин столь же малодушен по отношению к своему государю, как его раб по отношению к нему самому, то гражданское рабство сопровождается в этих странах политическим рабством.
Аристотель хочет доказать, что есть рабы от природы, но то, что он говорит, совершенно не убедительно. Я думаю, что если такие рабы и существуют, то это именно те, о которых я сейчас говорил. Но так как все люди рождаются равными, то следует сказать, что рабство противно природе, хотя в некоторых странах оно имеет естественные причины; при этом отнюдь не следует забывать различия, существующего между этими странами и теми, где сами естественные причины противодействуют рабству, каковы страны Европы, где оно было так счастливо уничтожено.
Плутарх в своем жизнеописании Нумы говорит нам, что в век Сатурна не было ни господ, ни рабов. В наших климатах этот век водворен христианством.
Итак, область естественного рабства должна быть ограничена лишь некоторыми отдельными странами земного шара. Что же касается всех прочих стран, то, как бы ни были тяжелы работы, которые там требуются обществом, мне кажется, что все они могут быть выполнены свободными людьми.
Думаю я это потому, что в то время, когда гражданское рабство не было еще отменено в Европе христианством, там смотрели на работу в рудниках, как па труд, до такой степени тяжелый, что выполнять его возможно только силами рабов или преступников; между тем как теперь мы знаем, что люди, занимающиеся им, живут счастливо. Их профессию поощряли небольшими привилегиями, увеличенный труд соединили с повышенным вознаграждением; в результате они полюбили свое положение более всякого другого из доступных им.
Нет такого тяжелого труда, который нельзя было бы привести в соответствие с силами тех, кто его выполняет, если только этим трудом управляет разум человека, а не его жадность. Машины, которые изобретает и применяет искусство человека, могут заменить усиленный труд, выполняемый в других местах рабами. Турецкие рудники в Темешварском Банате были богаче рудников Венгрии, а производили меньше, потому что турки не знали иных орудий производства, кроме рук рабов.
Не знаю, ум или сердце диктует мне этот последний абзац. Нет, вероятно, такого климата на земле, где труд не мог бы быть свободным. Так как законы были дурны, люди оказались ленивыми, а так как они были ленивы, их обратили в рабство.
Постоянно приходится слышать, что было бы хорошо, если .бы у нас были рабы.
Чтобы основательно обсудить это, не надо исследовать, будут ли рабы полезны для имеющейся в каждой нации небольшой группы богачей, наслаждающихся всеми благами жизни;
для нее-то они, без сомнения, будут полезны. Но если встать на иную точку зрения, то я не думаю, чтобы кто-нибудь из этой части общества согласился прибегнуть к жребию для решения вопроса, кто должен принадлежать к свободной части общества, а кто - к числу рабов. Те, кто более всего толкует о пользе рабства, со страхом отшатнулись бы от него; оно привело бы в ужас даже самых несчастных и обездоленных людей. Поэтому крик в пользу рабства есть крик роскоши и сладострастия, а не голос любви и общего блага. Кто сомневается, что каждый отдельный человек очень охотно стал бы господином имущества, чести и жизни других людей, что при одной мысли об этом пробуждаются все его страсти? Но чтобы установить в делах этого рода, законны ли желания каждого, необходимо рассмотреть желания всех.
Есть два рода рабства: реальное и личное. Реальное - то, которое прикрепляет раба к земле поместья. Таковые были рабы германцев, по словам Тацита. Они не служили в доме господина; они давали ему известное количество зерна, скота или тканей; этим и ограничивались их повинности. Рабство этого рода существует еще в Венгрии, в Богемии и во многих областях Нижней Германий - Личное рабство связано с домашним хозяйством и имеет большее отношение к личности господина.
Рабство становится величайшим злоупотреблением, если оно является одновременно и реальным, и личным. Таково было у македонян рабство илотов; они исполняли все работы вне дома и терпели всевозможные оскорбления внутри дома. Это илотство противно природе вещей. У народов с простыми нравами есть только реальное рабство, потому что домашние работы там исполняют женщины и дети. У народов, преданных роскоши, есть личное рабство, потому что роскошь нуждается в домашней службе рабов. Илотство же представляет собой соединение рабства, существующего у народов, преданных роскоши, с рабством, существующим у народов с простыми нравами.
Но какого бы рода ни было рабство, законы должны стараться очистить его, с одной стороны, от злоупотреблений, а с другой - от связанных с ним опасностей.
В магометанских государствах господин имеет власть не только над жизнью и имуществом рабынь, но и над тем, что называют их добродетелью и нх честью. Одно из несчастий этих стран составляет то, что большая часть народа существует лишь для того, чтобы служить прихотям остальной части. В вознаграждение подобным рабам предоставляют наслаждаться ленью, что составляет новое несчастье для государства.
Эта-то лень и обращает серали Востока в приюты наслаждений даже для тех, против кого они созданы. Люди, которые более всего боятся труда, могут обрести счастье в этих спокойных пристанищах. Но мы видим, что всем этим нарушается самый смысл учреждения рабства.
Разум требует, чтобы власть господина не простиралась далее требования необходимых для него услуг; рабство должно служить пользе, а не сладострастию. Законы целомудрия принадлежат к естественному праву и должны соблюдаться всеми народами мира.
Если закон, охраняющий целомудрие рабов, полезен и для таких государств, где все служит прихотям неограниченной власти, то насколько же он необходим для монархии? Насколько он необходим для республиканских государств?
У лангобардов Оыл закон, который хорош для « всякого правления. «Если господин развратит жену своего раба, то и этот раб, и жена его получают свободу». Вот превосходное средство предупредить и обуздать без большой суровости распутство господ.
Я не вижу, чтобы у римлян были хорошие постановления по этому предмету. Они освободили от всякой узды невоздержанность господ и даже до известной степени лишили их рабов права на брак. Рабы составляли там самую презренную часть народа; но как бы >их ни презирали, псе же было бы хорошо, чтобы они имели добрые нравы; кроме того, запрещение браков среди рабов вносило разврат в браки граждан.
Большое количество рабов приводит к различным последствиям при различных правлениях. Для деспотического правления оно не составляет затруднений: из-за политического рабства, установленного при этом государственном строе, гражданское рабство ощущается слабо. Те, кого там называют свободными людьми, не более свободны, чем те, кто не имеет этого почетного наименования; и так как эти последние в качестве евнухов, вольноотпущенников или рабов держат в руках почти все дела, то разница между состоянием свободного человека и раба очень невелика. Поэтому вопрос о том, много или мало людей является там рабами, почти безразличен для этого государства.
Но для государств с умеренным правлением очень важно не иметь у себя слишком большого количества рабов. Политическая свобода придает там большую ценность гражданской свободе, а кто лишается последней, тот утрачивает и первую. Он видит счастливое общество, к которому он сам не принадлежит; он видит закон, охраняющий всех, но не его; он чувствует, что у его господина есть душа, которая может возвышаться, между тем как его душа принуждена постоянно принижаться. Ничто так не приближает человека к животным, как то положение, при котором он всегда видит свободных людей, а сам остается рабом. Такие люди - естественные враги общества, и большое количество их для него опасно,
Не надо поэтому удивляться тому, что государства с умеренным правлением так часто видели восстания рабов, между тем как в деспотических государствах эти восстания происходили очень редко.
Вооружать рабов менее опасно в монархии, чем в республике. В монархии воинственный народ и знать могут сдерживать вооруженных рабов. Но мирные граждане республики не будут в состоянии обуздать людей, которые с оружием в руках окажутся равными гражданам.
Готы, овладев Испанией, рассеялись по покоренной стране и вскоре почувствовали себя очень слабыми. Они сделали три важных распоряжения: отменили древний обычай, запрещавший им браки с римлянами; постановили, чтобы все вольноотпущенники государства ходили на войну под страхом быть вновь обращенными в рабство; повелели, чтобы каждый гот приводил с собою на войну и вооружал десятую часть своих рабов. Это количество было незначительно по сравнению с количеством тех, которые оставались. При том рабы, выступавшие на войну во главе со своим господином, не составляли отдельного отряда; они вливались в армию и в то же время
Если вся нация воинственна, то вооруженные рабы еще менее опасны для нее.
По закону аллеманов раб, который похищал доверенную ему вещь, подлежал одинаковому наказанию с человеком свободным; но если он похищал ее силой, то был обязан только возвратить похищенное. У аллеманов действия, отличавшиеся мужеством и силой, не считались преступными. Они пользовались своими рабами для ведения войн. В большей части республик всегда старались подавить мужество рабов; народ аллеманов, уверенный в себе, стремился увеличить отвагу своих рабов. Всегда вооруженный, он не боялся их; он видел е них орудие, служившее для его разбоев или для его славы.
В государствах с умеренным образом правления опасность от большого количества рабов может быть предупреждена гуманным обращением с ними. Люди привыкают ко всему, даже к рабству, если только господин не более жесток, чем самое рабство. Афиняне обращались со своими рабами очень кротко - и рабы, поколебавшие государство лакедемонян, не возмущали покоя афинской республики.
Римляне первоначально также не испытывали затруднений от своих рабов. И только когда они утратили к ним все человеческие чувства, начались те гражданские войны, которые сравнивали с пуническими.
Народы с простыми нравами, которые сами работают, обыкновенно относятся к своим рабам более мягко, чем те народы, которые перестали работать. Первые римляне жили, работали и ели вместе со своими рабами. Они обращались с рабами весьма кротко и справедливо. Самое большое наказание, которому они подвергали раба, состояло в том, чтобы заставить его пройтись перед соседями с ярмом на шее. Верность рабов достаточно поддерживалась обычаями, и в законах не было надобности.
Но когда могущество римлян возросло и рабы стали уж - для них не сотрудниками, а орудиями их роскоши и тщеславия, то нравы пришли в упадок и явилась надобность в законах. Необходимы были очень жестокие законы для того, чтобы охранять этих свирепых господ, которые жили среди своих рабов, как во вражеском окружении.
И вот появился сенатусконсульт Силлания и другие законы, которыми было определено, чтобы в случае убийства господина все без различия рабы, находившиеся с ним под одной крышей или на расстоянии слышимости человеческого голоса от его дома, наказывались смертью. Те, кто в таком случае укрывал раба, чтобы спасти его, наказывались, как убийцы. Виновен был и тот раб, который убил своего господина по его же приказанию, и тот, кто не помешал господину убить себя. Если господин был убит в пути, то предавали смерти и тех рабов, которые остались при нем, и тех, которые от него убежали. Все эти законы применялись даже к людям, невиновность которых была доказана. Они имели целью внушить рабу благоговейный ужас перед своим господином. Они были порождены не гражданским правлением, а пороком или несовершенством гражданского правления. В них не было и следа духа справедливости, присущего гражданским законам, потому что их принципы были противоположны принципам гражданских законов. Принцип, на котором они были основаны, был, собственно, принципом войны, но войны против неприятеля, находившегося в самых недрах государства. Се-натусконсульт Силлания вытекал из международного права, требующего, чтобы даже несовершенное общество охраняло себя.
Несчастье для государства, когда его правители оказываются вынужденными прибегать к таким жестоким законам. Когда людей ставят в такие условия, что им становится трудно повиноваться, то поневоле приходится усиливать наказания за неповиновение и сомневаться в их верности. Но благоразумный законодатель старается избежать тягостной необходимости превратиться в законодателя жестокого. Римские законы не могли иметь доверия к рабам именно потому, что рабы не могли иметь доверия к законам.
Должностные лица обязаны наблюдать, чтобы раба не лишали пищи и одежды; это должно быть установлено законом.
Законы должны следить за тем, чтобы больные и престарелые рабы пользовались уходом. Клавдий повелел, чтобы рабы, которых господин покинул на произвол судьбы во время их болезни, получали но выздоровлении свободу- Этот закон обеспечивал им свободу, но следовало бы обеспечить им и жизнь.
Господин, которому закон предоставляет право лишать жизни своего раба, должен пользоваться этим правом как судья, а не как господин раба; поэтому закон должен предписать известные формальности, которыми устранялась бы возможность простого насилия.
Когда в Риме было запрещено отцам умерщвлять своих детей, то судьи стали налагать те наказания, которым желали подвергнуть своих сыновей отцы. Этот обычай было бы хорошо ввести по отношению к рабам в странах, где господа имеют над ними право жизни и смерти.
Закон Моисея был очень суров. «Господин, наносящий своему рабу побои, будет наказан, если раб умрет под его рукою; но если он проживет после этих побоев день или два, то господин не подлежит наказанию, так как раб - его деньги». Что за удивительный народ, у которого гражданский закон до такой степени расходился с естественным законом!
По одному закону греков рабы, подвергавшиеся слишком суровому обращению со стороны своих господ, могли требовать, чтобы их продали другому липу. В последние времена Рима там тоже существовал подобный закон, требовавший, чтобы господин, озлобленный на своего раба, и раб, озлобленный на своего господина, были разлучены.
Необходимо, чтобы раб, обиженный не своим господином, мог жаловаться судье. Законы Платона и законы большинства народов лишили рабов естественных способов защиты, поэтому надо было предоставить им гражданскую защиту.
В Лакедемоне рабы были совершенно беззащитны против всякого рода обид и несправедливостей. Положение их было особенно тяжелым потому, что каждый из них был не только рабом того или иного гражданина, но и рабом всего общества;
они принадлежали всем и одному. У римлян вред, причиненный рабу, оценивался лишь с точки зрения интересов его господина. Закон Аквилия не делал различия между ранением животного и ранением раба; в обоих случаях имелось в виду лишь уменьшение их цены. В Афинах наказывали строго, иногда даже смертью, за жестокое обращение с чужим рабом, Афинский закон не захотел добавить к утрате свободы утрату безопасности.
Очевидно, что, чем больше у республики рабов, тем большее количество их она должна освобождать от рабства. Зло тут в том. что если рабов слишком много, то их трудно удерживать в повиновении; если же становится слишком много вольноотпущенных, то они за невозможностью прокормить себя становятся бременем для республики, не говоря уже о том, что для республики в равной мере может оказаться опасным и слишком большое количество вольноотпущенных, и слишком большое количество рабов. Итак, законы не должны упускать из виду оба эти неудобства.
Различные законы и постановления сената, изданные в Риме за и против рабов, то с целью затруднить, то с целью облегчить их освобождение, ясно показывают, как трудно было прийти к определенному решению по этому поводу. Были даже времена, когда совсем не решались издавать законов. Когда при Нероне в сенате было предложено дозволить патронам вновь обращать в рабство неблагодарных вольноотпущенников, император написал, чтобы не выносили никаких общих постановлений по этому предмету, но каждый частный случай обсуждали в отдельности.
Трудно сказать, какие меры должна была бы принять в этом отношении благоустроенная республика; все это слишком зависит от обстоятельств. Но вот несколько соображений.
Не следует производить сразу и в силу одного общего закона большого количества освобождений. Известно, что у Вальсиниев вольноотпущенники, получив возможность влиять на исход голосования, провели чудовищный закон, который давал им право проводить первую ночь с женщинами, выходившими замуж за свободнорожденных.
Есть разные способы незаметно вводить в республику новых граждан. Законы могут поощрять личную собственность рабов и этим дать им возможность выкупать свою свободу;
они могут определить известный срок рабству, подобно законам Моисея, которые ограничили рабство у евреев шестью годами. Хорошо также ежегодно отпускать на волю некоторое количество рабов из числа тех, которые по своему возрасту, состоянию здоровья и трудолюбию будут в состоянии добывать себе средства к жизни. Можно даже врачевать зло в самом его корне: так как количество рабов связано с количеством различных занятий, составляющих их обязанность, то можно уменьшить их число, перенося с рабов на свободнорожденных некоторую часть этих занятий, например торговлю или мореплавание.
Если вольноотпущенных много, то все их обязанности по отношению к их патронам должны быть или определены законом, или обозначены в самом договоре об их освобождении.
Понятно, что положение их должно быть более благоприятным в гражданском отношении, чем в политическом, так как даже при народном правлении власть не должна переходить в руки низшего слоя населения.
В Риме, где было очень много вольноотпущенников, существовали по этому предмету превосходные - законы. Вольноотпущенникам дали немного, но и ни в чем не отказали. Они принимали некоторое участие в законодательстве, по не имели почти никакого влияния на решения законодательных собраний. Их допускали к должностям, не исключая и жреческих, но они не могли пользоваться этой привилегией вследствие своего бессилия при выборах. Им был открыт доступ к военной службе, но для того, чтобы стать солдатом, требовался известный ценз. Ничто не мешало вольноотпущенным вступать посредством браков в родство с семьями свободнорожденных, но им запрещалось вступать в такое родство с семьями сенаторов. Наконец, дети вольноотпущенного признавались свободнорожденными, хотя бы сам он и не был таковым.
Итак, при правлении многих часто бывает полезно, чтобы положение вольноотпущенных было лишь немногим ниже положения свободнорожденных и так поставлено законом, чтобы они не питали отвращения к своему состоянию. Но при правлении одного, где царят роскошь и произвол, ничего этого уже не требуется. Там вольноотпущенники почти всегда стоят выше свободных людей: они господствуют при дворе государя •и в дворцах вельмож; и так как они стараются угождать не добродетелям своего господина, а его слабостям, то и заставляют его царствовать не посредством его добродетелей, а посредством его слабостей. Таковы были в Риме вольноотпущенники во времена императоров.
Что же касается евнухов, занимающих высшее положение среди рабов, то какие бы привилегии им ни предоставлялись, их все же нельзя ставить на одну доску с вольноотпущенниками. Не имея возможности иметь собственную семью, они по самой природе вещей должны быть включены в чужую семью и потому только посредством своего рода фикции могут считаться гражданами.
И тем не менее существуют страны, где им открыт доступ ко всем должностям. Дампьер говорит, что «в Тоикине все мандарины, гражданские и военные, - евнухи, У них нет семьи, и хотя они по самой своей природе люди скупые и жадные, но самая жадность их в конечном счете идет на пользу их господину или государю».
Тот же Дампьер рассказывает, что в этих странах евнухи не могут обойтись без женщин и что они женятся. Закон, дозволяющий им жениться, не может иметь другого основания, кроме уважения, которым там пользуются подобные люди, с одной стороны, и презрения, которое там питают к женщинам, - с другой.
Итак, этим людям поручаются различные должности, потому что у них нет семьи, а с другой стороны, им дозволяется жениться, потому что у них есть должности.
И вот тогда-то те страсти, которые у них остались, упорно стремятся возместить те, которые ими утрачены, и предприятия, внушенные отчаянием, доставляют им своеобразное наслаждение. Так, у Мильтона94, дух, у которого ничего не осталось; кроме желаний, проникнутый сознанием всей глубины своего унижения, стремится обратить в силу даже самое свое бессилие.
В истории Китая мы находим множество законов, воспрещающих евнухам все гражданские и военные должности, но они все-таки достаются им. Создается впечатление, что на Востоке евнухи являются необходимым злом.
Рабы не столько входят в состав семьи, сколько предназначены для семьи. Поэтому я отличаю рабство в собственном смысле от того положения, в котором находятся женщины в некоторых странах и которое я буду называть домашним рабством.
В жарких климатах женщины достигают половой зрелости в возрасте восьми, девяти или десяти лет, поэтому детство и брак там почти всегда идут рядом. В 20 лет они уже старухи;
таким образом, расцвет разума у них никогда не совпадает с расцветом красоты. Когда они могли бы властвовать благодаря своей красоте, это оказывается невозможным из-за отсутствия разума; когда же они могли бы властвовать благодаря разуму - красоты уже нет. И так как разум не может им доставить под старость ту власть, которой не дала им во время их юности даже красота, то женщины неизбежно должны находиться в зависимом положении. Поэтому нет ничего необычайного в том, что там мужчина покидает свою прежнюю жену, - поскольку религия не противится этому, - чтобы взять новую, и водворяется многоженство.
В странах с умеренным климатом, где красота женщин сохраняется дольше, где половая зрелость наступает позднее и где женщины рожают в более зрелом возрасте, они старятся почти одновременно со своими мужьями, и так как во время вступления в брак у них больше разума и знаний уже по одному тому, что они старше, то, естественно, должно было установиться некоторое равенство между обоими полами, а следовательно, и закон единоженства.
В странах с холодным климатом почти необходимое употребление крепких напитков развивает в мужчинах несдержанность, и женщины, которые в этом отношении от природы сдержанны, потому что им всегда приходится защищаться, превосходят их, таким образом, и в отношении разума.
Природа, наделившая мужчин силой и разумом, не положила никакого другого предела их власти, кроме самой этой силы и этого разума. Женщине она даровала очарование красоты и определила, чтобы вместе с ним оканчивалось и влияние женщины; но в жарких странах красота встречается только в начале, а не в продолжение всей жизни женщины.
Итак, закон, дозволяющий мужу иметь только одну жену, более подходит к физическим свойствам европейского климата, чем азиатского. Это одна из причин, почему магометанство так легко установилось в Азии и с таким трудом распространялось в Европе, почему христианство удержалось в Европе и было уничтожено в Азии, и почему, наконец, в Китае так преуспевают магометане и так мало успеха имеют христиане. Человеческие соображения всегда подчиняются той высшей причине, которая делает все, что хочет, и пользуется всем, что ей нужно.
По некоторым особым причинам Валентиниан дозволил многоженство в империи. Этот закон, противный нашим природным условиям, был отменен Феодосием, Аркадием и Гонорием.
Хотя в странах, где установлено многоженство, количество жен в значительной степени зависит от богатства их мужа, однако нельзя сказать, чтобы причиной установления и государстве полигамии было богатство: к тому же последствию может привести и бедность, как я это покажу, говоря о дикарях.
Полигамия - не столько роскошь, сколько один из поводов для проявления большой роскоши у богатых наций. В жарких климатах у людей меньше потребностей, и потому требуется меньше средств на содержание жены и детей. Следовательно, там можно иметь и большее количество жен.
По произведенным в разных местах Европы подсчетам, там рождается больше мальчиков, чем девочек; а в описаниях Азии и Африки сообщается, что там, наоборот, рождается больше девочек, чем мальчиков. Законы единоженства в Европе и многоженства в Азии и в Африке имеют, следовательно, некоторое отношение к климату.
В холодных климатах Азии, как и в Европе, рождается больше мальчиков, чем девочек. В этом, по словам лам, заключается причина, почему у них закон дозволяет женщине иметь несколько мужей.
Но я не думаю, чтобы было много стран, где эта неравномерность настолько значительна, что появляется надобность и законах, устанавливающих многоженство или многомужие. Все это значит только, что в некоторых странах численное преобладание женщин или даже мужчин более или менее отклоняется от естественной пропорции, существующей в других странах.
Признаюсь, что если бы то, что нам сообщают о Бантаме, а именно, что там на одного мужчину приходится десять женщин, было верно, то это был бы особо характерный случай полигамии.
Я говорю все это не для того, чтобы оправдывать обычаи, но для того, чтобы объяснить их.
На Малабарском побережье в касте найров мужчина может иметь только одну жену, а женщина, напротив, может иметь несколько мужей. Я думаю, что возможно обнаружить причину этого обычая. Найры - это каста знати, а у всех этих народов знатные являются воинами. В Европе солдатам препятствуют жениться. На Малабаре, где климат требует смягчения этого правила, ограничились тем, что по мере возможности облегчили для них затруднения, связанные с браком, и дали нескольким мужчинам по одной женщине, чтобы ослабить в них привязанность к семье, облегчить им хозяйственные заботы и сохранить в полной силе их боевой дух.
Многоженство, рассматриваемое вообще, независимо от обстоятельств, в силу которых оно может быть до некоторой степени терпимо, не приносит никакой пользы ни человеческому роду, ни обоим полам, - ни тому, который злоупотребляет, ни тому, которым злоупотребляют. Не приносит оно •пользы и детям; одно из главных его неудобств состоит в том, что при нем отец и мать не могут питать одинаковой привязанности к детям; отец не может любить двадцать человек детей так, как мать любит двух. Но еще хуже, когда у женщины несколько мужей, так как в таком случае отцовская любовь держится лишь на том мнении, что отец, если пожелает, может поверить, что некоторые дети принадлежат ему, или что другие могут этому поверить.
Говорят, у марокканского государя в серале есть женщины белые, черные и желтые. Несчастный! Едва ли он нуждается и в одном-то цвете.
Обладание многими женами не исключает вожделения к чужой жене. Сладострастие подобно скупости: его жажда распаляется по мере приобретения сокровищ.
В правление Юстиниана некоторые философы, стесненные христианством, удалились в Персию к Хосрою. Агафий говорит, что там их всего более поразило то, что полигамия была дозволена людям, которые не воздерживались даже от прелюбодеяния.
Многоженство - кто бы мог это подумать! - ведет даже к той любви, которая отвергается природой: так одно распутство всегда влечет за собой другое. Говорят, что во время волнений в Константинополе, происшедших при свержении султана Ахмеда, народ, разграбивший дом кияи (министра двора), не нашел в нем ни одной женщины. Говорят, что в Алжире дело дошло до того, что в большинстве сералей совсем нет женщин.
Из закона о многоженстве вытекает требование равенства между женами. Магомет, который дозволяет иметь четырех жен, требует, чтобы они были равны во всем: в пище, в одежде, в отношении супружеских обязанностей. Такой же закон установлен у малдивов, где можно жениться на трех женщинах.
Закон Моисея даже предписывает, чтобы сын, которому отец дал в жены рабу и который впоследствии женился на свободной женщине, не отнимал у своей первой жены ничего из ее одежды, пищи и обязанностей. Новой супруге можно было дать больше, но прежняя не должна была получать меньше прежнего.
Одно из последствий многоженства заключается в том, что у народов сладострастных и богатых некоторые мужчины имеют очень большое количество жен. Естественные результаты этой многочисленности - изоляция женщин от мужчин и их затворничество. Этого требует домашний порядок: несостоятельный должник старается укрыться от преследования своих кредиторов. Есть такие климаты, при которых правила нравственности почти совершенно бессильны перед физическими потребностями. Оставьте мужчину наедине с женщиной - и всякий соблазн приведет к падению, всякое наступление будет победоносно, а сопротивление - ничтожно. В этих странах вместо моральных правил нужны замки.
Одна классическая книга Китая видит чудо добродетели в поведении человека, который, оставшись в отдаленной комнате наедине с женщиной, не изнасилует этой женщины.
Республика ставит гражданина в условия жизни умеренной, тихой, ровной и ограниченной; там на всем лежит печать общественной свободы. Власть над женщинами не могла бы там проявиться с достаточной силой; и когда эта власть была обусловлена климатом, наиболее подходящим для нее образом правления оказалось правление одного. Вот одна из причин, почему на Востоке всегда было трудно установить народное правление.
Наоборот, рабство женщин вполне сообразно с духом деспотического правления, которое охотно злоупотребляет всем, потому-то в Азии деспотическое правление всегда сопровождалось домашним рабством.
В государстве, где прежде всего требуют спокойствия и где доведенную до крайности покорность называют миром, надо держать женщин взаперти, потому что их интриги могли бы иметь роковые последствия для их мужей. Правительство, у которого нет времени входить в рассмотрение поведения подданных, относится к ним с подозрением уже по одному тому, что их поведение бросается всем в глаза и они дают о себе знать.
Предположим на мгновение, что легкомыслие и нескромность, симпатии и антипатии наших женщин, их страсти и пристрастия были бы перенесены в одно из государств Востока со всей стремительностью и свободой, с которыми они проявляются у нас. Какой отец семейства мог бы иметь хоть минуту спокойствия? Везде подозрительные люди, повсюду враги;
государство было бы потрясено, и полились бы потоки крови.
Чем более расстраивается единство семьи при многоженстве, тем более должны законы привлекать к центру отделившиеся части; чем больше различия в интересах, тем важнее, чтобы закон приводил это разнообразие к единству.
Эта цель достигается преимущественно посредством затворничества. Женщины должны быть отделены от мужчин не только стенами дома, но и внутри этих стен, так, чтобы они составляли как бы отдельную семью в семье. Из этого положения вытекают все обязательные для них правила нравственности: стыдливость, целомудрие, сдержанность, молчаливость, кротость, послушание, почтительность, любовь и, наконец, общее направление чувств к тому, что по природе своей лучше всего в мире, а именно - к привязанности к семье.
Женщинам, естественно, предстоит выполнять столько свойственных им обязанностей, что необходимо обратить усиленное внимание на то, чтобы отдалить их от всего, что могло бы внушить им иные мысли, т. е. от всего, что называют развлечениями, и от всего, что называют делами.
В различных государствах Востока чистота нравов находится в прямой зависимости от строгости затвора женщин. В больших государствах есть, конечно, и крупные вельможи, и, чем они богаче, тем большую они имеют возможность держать своих жен в строжайшем заключении и тем с большим успехом могут противодействовать их возвращению в общество. Потому-то в Турции, Персии, Китае, Японии и в государстве Могола так изумительно хороши нравы женщин.
Нельзя, однако, сказать того же об Индии. Вследствие ее положения и наличия множества островов она распалась на бесчисленные крошечные государства, ставшие по множеству причин, которые здесь не время излагать, деспотическими.
Население этих государств состоит только из нищих, которые грабят, и нищих, которых грабят. Те, кого там называют знатными, имеют очень небольшие средства, а те, кого называют богатыми, имеют лишь необходимое. Затворничество женщин не может там быть столь строгим; там нельзя принимать таких больших предосторожностей, чтобы сдерживать женщин;
в результате развращение их нравов не поддается описанию.
Здесь можно видеть, до каких крайностей доходят пороки, порождаемые климатом, когда им предоставляют слишком большую свободу. Здесь природа проявляет непостижимую силу, а стыдливость - столь же непостижимое бессилие. В Патане похотливость женщин так велика, что мужчины вынуждены прибегать к особым средствам, чтобы оградить себя от их покушений. По словам М. Смита, не лучше обстоят дела и в малых государствах Гвинеи. Кажется, в этих странах люди обоего пола утрачивают даже свойственные их полу законы.
В некоторых странах Востока затворничество женщин вызывается не только многоженством, но и климатом. Всякий, кто прочтет об ужасах, преступлениях, коварствах, низостях, отравлениях, убийствах, которые являются следствием свободы женщин в Гоа и в португальских владениях Индии, где религия запрещает многоженство, и сравнит это с чистыми нравами женщин в Турции, Персии, Китае, Японии и государстве Могола, - ясно увидит, что часто бывает столь же необходимо отделять женщин от мужчин при единоженстве, как и при многоженстве.
В этих случаях все определяется климатом. Зачем было бы, например, подвергать заключению женщин в наших северных странах, где их нравы хороши от природы, где страсти их так спокойны, так мало стремительны и так безыскусственны, где любовь так благоразумно властвует над сердцем, что достаточно самых легких мер для того, чтобы управлять ими?
Счастливы люди, живущие в этих климатах, которые дозволяют им общение друг с другом, где прекрасный пол составляет украшение общества и где женщины, составляя счастье одного, в то же время являются источником радости и для всех.
Все народы единодушно относятся с презрением к распущенности женщин, потому что всем им внятен голос природы. Она установила нападение, она же установила и защиту и, внушив обеим сторонам желание, дала одной стороне дерзость, а другой - стыд. Она дала людям много времени для забот о самосохранении и лишь короткие моменты для воспроизведения своего рода.
Поэтому неправильно мнение, будто невоздержанность порождается законами природы, напротив, она является их нарушением; скромность и самообладание - вот что предписывается этими законами.
Кроме того, в природе разумных существ заложена способность чувствовать свои несовершенства; потому-то природа и дала нам стыдливость, т. е. чувство стыда перед этими несовершенствами.
И если физическое воздействие некоторых климатов нарушает и естественный закон обоих полов, и закон, управляющий поступками разумных существ, то дело законодателя - дать гражданские законы, которые противодействовали бы природе климата, восстановляя силу первоначальных законов.
Следует тщательно различать у народов ревность, которая порождается страстью, от ревности, которая имеет основание в обычаях, нравах, законах. Одна - все пожирающее лихорадочное пламя; другая же, холодная, но порою страшная, может соединяться с равнодушием и презрением.
Одна, будучи извращением любви, любовью же и порождается. Другая зависит единственно от нравов и обычаев народа, от законов страны, от морали, а иногда даже и от религии.
Она почти всегда является результатом физического воздействия климата и в го же время целительным средством против этого воздействия.
На Востоке так часто меняют жен, что им нельзя поручать управление домом; поэтому ведение хозяйства возлагают на евнухов; им вручают все ключи от дома, и они заведуют домашними делами. «В Персии, - говорит г. Шарден, - женщинам выдают одежду, как детям». Таким образом, их совершенно не касается дело, которое так им свойственно, которое повсюду составляет их первую заботу.
Между разводом и репудиацией та разница, что развод совершается по взаимному соглашению, вследствие взаимного несоответствия, тогда как репудиация совершается по воле и в интересах одной из сторон, независимо от интересов и желания другой стороны.
Репудиация иногда бывает так необходима для женщин и сопряжена для них с такими трудностями, что закон, который дает это право мужчинам, отказывая в нем женщинам, очень жесток по отношению к последним. Муж - глава дома, у него есть тысячи средств заставить жен исполнять свой долг, так что право репудиации является в его руках как бы одним из средств злоупотребления властью. Со стороны же женщины оно может быть только печальной необходимостью. Необходимость искать себе второго мужа после того, как она утратила большую часть своего очарования в первом браке, является для женщины всегда большим несчастьем. Одна из существенных выгод очарования женщины в молодости заключается в том, что воспоминание о прошлых наслаждениях побуждает мужа относиться к жене благосклонно и во время ее старости.
Поэтому должно быть принято за общее правило, чтобы во всех странах, где закон предоставляет мужчине право репудиации, то же право предоставлялось и женщине. Более того, мне кажется, что в климатах, где женщины живут а домашнем рабстве, закон должен дозволить женщинам репудиацию, а мужчинам - только развод.
Когда женщин держат в гареме, то муж не может пользоваться правом отвергнуть жену по причине несоответствия характеров, так как если согласия нет, то виноват в этом муж.
Репудиация вследствие бесплодия жены может иметь место только в случае единобрачия, так как если жен много, то это обстоятельство не имеет для мужа никакого значения.
Закон малдивов дозволяет вновь соединяться с отвергнутой женой, а закон Мексики запрещает это под страхом смертной казни. Этот мексиканский закон разумнее, чем малдивский: при разводе он не забывает о вечности брака, между тем как закон малдивов, кажется, относится с одинаковым пренебрежением и к браку, и к репудиации,
Закон Мексики дозволял только развод. Это опять-таки было основанием для того, чтобы не разрешать вновь сходиться людям, которые разлучились по взаимному соглашению. Репулиация кажется скорее следствием вспыльчивости и страсти, а развод - результатом обдуманного решения.
Развод обычно бывает очень полезен в политическом отношении; что же касается до гражданской стороны дела, то он полезен для мужа и для жены, но не всегда благоприятен для детей.
Ромул дозволил мужу расторгнуть брак с женой, если она совершила прелюбодеяние, приготовила яд или подделала ключи. Но он не дал того же права жене по отношению к ее мужу. Плутарх называет этот закон очень суровым.
Так как в Афинах закон предоставил это право обоим супругам и так как римские женщины получили это право уже в древнейшие времена, невзирая на закон Ромула, то ясно. что это учреждение принадлежит к числу тех, которые римские послы вывезли из Афин и внесли в число законов двенадцати таблиц.
Цицерон говорит, что причины расторжения брака вытекали из закона двенадцати таблиц. Нельзя поэтому сомневаться в том, что этот закон умножил число причин расторжения брака, установленных Ромулом.
Право развода было также установлением или по крайней мере следствием законов двенадцати таблиц, так как если оба супруга имели, каждый в отдельности, право расторгать брак, то тем более могли они разлучаться по взаимному соглашению и по обоюдному желанию.
Закон не требовал заявления причин развода. По самой сущности дела такое заявление необходимо при одностороннем расторжении брака, но нисколько не нужно для развода, потому что там, где причины, по которым брак может быть расторгнут, определяются законом, взаимное несоответствие следует считать наиболее убедительной причиной.
Дионисий Галикарнасский, Валерий Максим и Авл Геллий сообщают факт, который кажется мне неправдоподобным. Они говорят, что хотя в Риме и было дозволено разрывать брак с женою, но вследствие особенного уважения к ауспициям там до Карвилия Руги, отвергнувшего жену по причине бесплодия, никто не пользовался этим правом в течение 520 лет. Но достаточно знать природу человеческого ума, чтобы признать невероятным то обстоятельство, что никто во всем народе, которому было дано подобное право законом, не воспользовался им. Кориолан, удаляясь в изгнание, посоветовал своей жене найти себе более счастливого мужа, чем он; мы только что видели, что законы двенадцати таблиц и нравы римлян значительно расширили рамки закона Ромула. Но зачем нужно было это расширений закона, если никто не пользовался правом, установленным в законе? Сверх того, если граждане не пользовались им по своему чрезвычайному уважению к ауспициям, то почему же римские законодатели менее уважали ауспиции? Неужели сам закон непрестанно оказывал разлагающее влияние на нравы?
При сопоставлении двух цитат из Плутарха все недоумения разрешаются. Закон царей дозволял мужу расторгать брак в одном из трех случаев, о которых мы говорили. «Если же, - говорит Плутарх, - кто отлучал от себя жену по каким-либо другим причинам, то закон требовал, чтобы одна половина его имущества доставалась его жене, а другая - посвящалась Церере». Следовательно, подвергая себя этому штрафу, можно было отвергнуть жену по любой причине, Никто этого не делал до Карвилия Руги, «который, - по словам того же Плутарха, - разорвал брак со своей женой по причине ее бесплодия через двести тридцать лет после Ромула», т. е. за 71 год до опубликования законов двенадцати таблиц, которые расширили право репудиация и умножили число его причин,
Писатели, которых я цитировал, говорят, что Карвилий Руга любил свою жену, но что ввиду ее бесплодия цензоры обязали его клятвой разлучиться с нею, дабы он мог дать детей республике, >и что именно это сделало его ненавистным народу. Надо, однако, знать дух римского народа, чтобы обнаружить истинную причину его ненависти к Карвилию. Карвилий навлек на себя немилость народа не потому, что он разорвал брак с женой, - делами этого рода народ не возмущался, - а потому что он дал клятву цензорам разлучиться с женою по причине ее бесплодия для того, чтобы дать детей республике. В этом обязательстве римский народ видел бремя, которое цензоры собирались взвалить и на его плечи. В дальнейшем я буду говорить о том, как ненавидел народ подобное распоряжение. Но как объяснить такое противоречие между Плутархом и прочими писателями? Очень просто: Плутарх исследовал факт, а прочие рассказывали сказку.